Старый учебный год провожали лихо — грубыми выходками и развязными шутками. Престарелому Хессингеру, при всей его незлобивости, нелегко дался этот урок, он был беззащитен, и над ним издевались все.
— Никуда это не годится, — заявил Хольт на перемене. — С человеком так не обращаются, по-моему, это подлость!
— Ты прав! — сказал Гомулка серьезно.
— А зачем он все терпит? — взвился Феттер.
— Заткнись, ты! — гаркнул на него Вольцов.
Но тут случилось нечто небывалое: белобрысый толстяк Феттер, над тучным сложением которого все смеялись, вдруг взбунтовался против Вольцова.
— У тебя что, в заднице свербит? На второй год сесть не терпится?
Все так и ахнули. Но Вольцов не удостоил даже рассердиться.
— Дурак дураком и останется, — сказал он. И с усмешкой: — Маас прав, когда считает, что умом ты в мать, потому что жир у тебя явно от папаши!
Земцкий, стоявший у Феттера за спиной, стал потихоньку его накручивать:
— Этого ты ему спускать не должен!
Феттеру вся кровь бросилась в голову:
— Это… это… такое оскорбление… Сегодня же, в шесть у Скалы Ворона!
Вольцов удивился:
— Ты вздумал со мной драться?
— Ты оскорбил мой род! — кипятился Феттер. — Условия диктую я. К тебе явится Фриц, он мой секундант. — Земцкий усердно закивал.
— Я за судью! — протиснулся вперед Гомулка. Все стали уговаривать Феттера:
— Ты что, очумел? Да от тебя мокрое место останется.
Феттер чуть не плакал:
— А как же мой род?.. Он оскорбил честь моего рода!..
Из коридора послышался свист караульного.
В класс вошел Маас с аттестатами под мышкой, косо поглядывая поверх очков. Даже Вольцов был переведен в следующий класс, его выручили отличные отметки по гимнастике и истории, остальные оценки были у него самые плачевные. На улице он сказал Хольту, жмурясь от солнца:
— Прибыли вещи отца — все, что осталось. Пошли ко мне, распакуем.
Был удушливо жаркий день. Хольт и Вольцов в одних трусах стояли в кухне и набивали рот чем попало. Здесь уже давно не мыли посуды, раковины были завалены грудами грязных тарелок и кастрюль. На столе среди пакетов и остатков еды стояли бутылки красного вина, пустые и нераспечатанные. Вольцов, прихватив с собой молоток и стамеску и зажав под мышкой бутылку красного, повел Вернера в холл. Здесь на ковре стояли три больших ящика и два чемодана. Вольцов раздвинул тяжелые занавеси; в комнату ворвался яркий солнечный свет, заплясали тысячи пылинок.
— Выпей для начала глоток ротшпона.
Вино понравилось Хольту. Он тянул его из бутылки жадными глотками. Вольцов побросал в горящий камин доски от ящиков и принялся разбирать мундиры и брюки. Плевал он на плохие отметки, подумал Хольт. Собственный его аттестат еще терпим, но в характеристике Маас пришил ему «моральную незрелость и болезненное самолюбие». Ну да в зенитной части никто на это не посмотрит, рассудил Хольт.
— Видал? — воскликнул Вольцов. — Что ты на это скажешь? — Он вытащил из ножен офицерский кортик с рукояткой слоновой кости. — Конфетка, верно? Ну и воняет же из камина!
Хольт бросился открывать окно. Второй ящик был набит шкатулками, футлярами и дорожными сумками. В большом портфеле лежали бумаги, толстые пачки топографических карт, клеенчатые тетради, исписанные небрежным беглым почерком, ларчик с орденами, знаками отличия и всякой мелочью.
— Единственный наследник — я, — сказал Вольцов. — Если старуха не урезонится, отдам ее под опеку. Да погляди, какие чудеса! — воскликнул он. То были две — вернее, три — пистолетные кобуры. Вольцов открыл первую и вынул большой пистолет.
— Ч-черт! — захлебнулся Хольт от восторга. — Никак это «восьмерка»!
— Si vis pacem, para bellum , — сказал Вольцов. — Отсюда и название — парабеллум. — Он вытащил магазинную коробку и оттянул затвор, оттуда выпал патрон и покатился по полу. А это — «вальтер», калибра 7,65, с ним я еще не знаком. — Третью кобуру Вольцов пододвинул Хольту, и тот вынул из нее маленький автоматический пистолет.
Он обхватил рукоятку и отвел назад затвор; оттуда вывалился блестящий патрон. Затвор, легонько звякнув, скользнул на место. А сейчас только согнуть палец и… я повелеваю жизнью и смертью!
— Бельгийский браунинг, — объявил Хольт, — калибра 6,35. По сравнению с этими пушками — игрушечка. Но хорош!
— Если нравится, — сказал Вольцов, — возьми его себе. — Он побежал наверх за чучелом куропатки и поставил его на каминную полку, на фоне блестящих клинкерных плиток.
Звонок. У порога стояли Гомулка и Земцкий. Хольт повел их к Вольцову. Вольцов сунул в рукоятку «вальтера» магазинную коробку. «Входите!» Он поднял пистолет и нажал курок. Выстрел грохнул с силою взрыва ручной гранаты. Пуля отскочила от каминной полки и рикошетом ударила в большую вазу, стоявшую в каком-нибудь метре от Гомулки. Сразу в нос ударил едкий запах пороха. Осколки вазы разлетелись над самой головой у Гомулки, но тот и бровью не повел.
— Мой тирольский штуцер разнес бы ваш клинкер вдребезги, — заметил он.
Вольцов поставил пистолет на предохранитель и положил его на курительный столик. — Ну, брат, и нервы у тебя, как я посмотрю! — сказал он. — Да и вообще неплохая закалка.
— Опупели вы тут! — пискнул Земцкий. — Садите из пистолетов почем зря, с вами без глаз останешься.
Вольцов принес бутылку красного вина.
— Раз уж вы здесь, будьте гостями! — Бутылка пошла по рукам.
— Ты перед всем классом нанес оскорбление Феттеру, — начал Земцкий. — Он говорит, что родителей он себе не выбирал, к тому же они его бьют смертным боем. Но родовая честь ему дороже всего на свете. Видали? Я сказал ему, что, если он не будет с тобой драться, все сочтут его трусом.
— Пусть не валяет дурака! — сказал Хольт.
— Бокс ему не с руки, так он, знаешь, что выдумал: вы будете драться на ножах!
Вольцов рассмеялся.
— Это не его идея! Он стащил ее у Карла Мая.
— Битье, видишь ли, ему осточертело. Отец его только вчера плеткой исполосовал. Он хочет твоей кровью омыть честь своего рода.
Гомулка улыбнулся.
— Что ж, Гильберт принимает вызов, — сказал Хольт. — Мы согласны на встречу в шесть часов у Скалы Ворона. Скажи только Феттеру, что у Гильберта это вырвалось невзначай, под горячую руку. По-моему, такого извинения достаточно. Поножовщина — это уж слишком!
— Нет, нет! — запротестовал Вольцов, — Он еще скажет, что я испугался!
— Над Феттером издеваются все, кому не лень, — рассудительно заметил Гомулка. — Он и озверел. Дома он козел отпущения. Вы понятия не имеете, что там творится. Я знаю наверняка — он ваших объяснений не примет.
— Не примет — не надо, — равнодушно сказал Вольцов. — А теперь проваливайте. Мне не до вас.
Друзья разгрузили последний ящик. Вся комната была завалена военным снаряжением. Один чемодан оказался набит патронами различных калибров, а под конец Вольцов обнаружил сигары — чуть ли не двадцать пять ящиков ароматных сигар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
— Никуда это не годится, — заявил Хольт на перемене. — С человеком так не обращаются, по-моему, это подлость!
— Ты прав! — сказал Гомулка серьезно.
— А зачем он все терпит? — взвился Феттер.
— Заткнись, ты! — гаркнул на него Вольцов.
Но тут случилось нечто небывалое: белобрысый толстяк Феттер, над тучным сложением которого все смеялись, вдруг взбунтовался против Вольцова.
— У тебя что, в заднице свербит? На второй год сесть не терпится?
Все так и ахнули. Но Вольцов не удостоил даже рассердиться.
— Дурак дураком и останется, — сказал он. И с усмешкой: — Маас прав, когда считает, что умом ты в мать, потому что жир у тебя явно от папаши!
Земцкий, стоявший у Феттера за спиной, стал потихоньку его накручивать:
— Этого ты ему спускать не должен!
Феттеру вся кровь бросилась в голову:
— Это… это… такое оскорбление… Сегодня же, в шесть у Скалы Ворона!
Вольцов удивился:
— Ты вздумал со мной драться?
— Ты оскорбил мой род! — кипятился Феттер. — Условия диктую я. К тебе явится Фриц, он мой секундант. — Земцкий усердно закивал.
— Я за судью! — протиснулся вперед Гомулка. Все стали уговаривать Феттера:
— Ты что, очумел? Да от тебя мокрое место останется.
Феттер чуть не плакал:
— А как же мой род?.. Он оскорбил честь моего рода!..
Из коридора послышался свист караульного.
В класс вошел Маас с аттестатами под мышкой, косо поглядывая поверх очков. Даже Вольцов был переведен в следующий класс, его выручили отличные отметки по гимнастике и истории, остальные оценки были у него самые плачевные. На улице он сказал Хольту, жмурясь от солнца:
— Прибыли вещи отца — все, что осталось. Пошли ко мне, распакуем.
Был удушливо жаркий день. Хольт и Вольцов в одних трусах стояли в кухне и набивали рот чем попало. Здесь уже давно не мыли посуды, раковины были завалены грудами грязных тарелок и кастрюль. На столе среди пакетов и остатков еды стояли бутылки красного вина, пустые и нераспечатанные. Вольцов, прихватив с собой молоток и стамеску и зажав под мышкой бутылку красного, повел Вернера в холл. Здесь на ковре стояли три больших ящика и два чемодана. Вольцов раздвинул тяжелые занавеси; в комнату ворвался яркий солнечный свет, заплясали тысячи пылинок.
— Выпей для начала глоток ротшпона.
Вино понравилось Хольту. Он тянул его из бутылки жадными глотками. Вольцов побросал в горящий камин доски от ящиков и принялся разбирать мундиры и брюки. Плевал он на плохие отметки, подумал Хольт. Собственный его аттестат еще терпим, но в характеристике Маас пришил ему «моральную незрелость и болезненное самолюбие». Ну да в зенитной части никто на это не посмотрит, рассудил Хольт.
— Видал? — воскликнул Вольцов. — Что ты на это скажешь? — Он вытащил из ножен офицерский кортик с рукояткой слоновой кости. — Конфетка, верно? Ну и воняет же из камина!
Хольт бросился открывать окно. Второй ящик был набит шкатулками, футлярами и дорожными сумками. В большом портфеле лежали бумаги, толстые пачки топографических карт, клеенчатые тетради, исписанные небрежным беглым почерком, ларчик с орденами, знаками отличия и всякой мелочью.
— Единственный наследник — я, — сказал Вольцов. — Если старуха не урезонится, отдам ее под опеку. Да погляди, какие чудеса! — воскликнул он. То были две — вернее, три — пистолетные кобуры. Вольцов открыл первую и вынул большой пистолет.
— Ч-черт! — захлебнулся Хольт от восторга. — Никак это «восьмерка»!
— Si vis pacem, para bellum , — сказал Вольцов. — Отсюда и название — парабеллум. — Он вытащил магазинную коробку и оттянул затвор, оттуда выпал патрон и покатился по полу. А это — «вальтер», калибра 7,65, с ним я еще не знаком. — Третью кобуру Вольцов пододвинул Хольту, и тот вынул из нее маленький автоматический пистолет.
Он обхватил рукоятку и отвел назад затвор; оттуда вывалился блестящий патрон. Затвор, легонько звякнув, скользнул на место. А сейчас только согнуть палец и… я повелеваю жизнью и смертью!
— Бельгийский браунинг, — объявил Хольт, — калибра 6,35. По сравнению с этими пушками — игрушечка. Но хорош!
— Если нравится, — сказал Вольцов, — возьми его себе. — Он побежал наверх за чучелом куропатки и поставил его на каминную полку, на фоне блестящих клинкерных плиток.
Звонок. У порога стояли Гомулка и Земцкий. Хольт повел их к Вольцову. Вольцов сунул в рукоятку «вальтера» магазинную коробку. «Входите!» Он поднял пистолет и нажал курок. Выстрел грохнул с силою взрыва ручной гранаты. Пуля отскочила от каминной полки и рикошетом ударила в большую вазу, стоявшую в каком-нибудь метре от Гомулки. Сразу в нос ударил едкий запах пороха. Осколки вазы разлетелись над самой головой у Гомулки, но тот и бровью не повел.
— Мой тирольский штуцер разнес бы ваш клинкер вдребезги, — заметил он.
Вольцов поставил пистолет на предохранитель и положил его на курительный столик. — Ну, брат, и нервы у тебя, как я посмотрю! — сказал он. — Да и вообще неплохая закалка.
— Опупели вы тут! — пискнул Земцкий. — Садите из пистолетов почем зря, с вами без глаз останешься.
Вольцов принес бутылку красного вина.
— Раз уж вы здесь, будьте гостями! — Бутылка пошла по рукам.
— Ты перед всем классом нанес оскорбление Феттеру, — начал Земцкий. — Он говорит, что родителей он себе не выбирал, к тому же они его бьют смертным боем. Но родовая честь ему дороже всего на свете. Видали? Я сказал ему, что, если он не будет с тобой драться, все сочтут его трусом.
— Пусть не валяет дурака! — сказал Хольт.
— Бокс ему не с руки, так он, знаешь, что выдумал: вы будете драться на ножах!
Вольцов рассмеялся.
— Это не его идея! Он стащил ее у Карла Мая.
— Битье, видишь ли, ему осточертело. Отец его только вчера плеткой исполосовал. Он хочет твоей кровью омыть честь своего рода.
Гомулка улыбнулся.
— Что ж, Гильберт принимает вызов, — сказал Хольт. — Мы согласны на встречу в шесть часов у Скалы Ворона. Скажи только Феттеру, что у Гильберта это вырвалось невзначай, под горячую руку. По-моему, такого извинения достаточно. Поножовщина — это уж слишком!
— Нет, нет! — запротестовал Вольцов, — Он еще скажет, что я испугался!
— Над Феттером издеваются все, кому не лень, — рассудительно заметил Гомулка. — Он и озверел. Дома он козел отпущения. Вы понятия не имеете, что там творится. Я знаю наверняка — он ваших объяснений не примет.
— Не примет — не надо, — равнодушно сказал Вольцов. — А теперь проваливайте. Мне не до вас.
Друзья разгрузили последний ящик. Вся комната была завалена военным снаряжением. Один чемодан оказался набит патронами различных калибров, а под конец Вольцов обнаружил сигары — чуть ли не двадцать пять ящиков ароматных сигар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153