» Они бросились к высокому отвалу. Захлопали зенитки, в отдалении ухали тяжелые орудия. Они бежали проселком, держа курс на запад. Позади четырехмоторные бомбардировщики сбрасывали свой груз.
15
Над виллой Вольцова нависло пасмурное утро. Лил дождь. Хольт и Вольцов внесли в холл ранцы. Хольт вытянул усталые ноги. Какое мягкое кресло!
— В доме полно чужих, — сообщил Вольцов. — Обычная картина — эвакуированные и пострадавшие от бомбежек. Поставим тебе у меня раскладушку — в тесноте да не в обиде.
Хольт заснул мертвым сном. Когда он к вечеру проснулся, Вольцов открыл банку мясных консервов. На сковороде над спиртовкой потрескивал жир. Хольта привел в ужас царивший кругом беспорядок. Все валялось вперемешку — каски, мундиры, открытые ранцы. По углам — горы старого хлама, тут же чучело куропатки, дуэльные пистолеты, разбитый череп.
— Давай, Гильберт, сначала наведем порядок.
— Какой тебе еще нужен порядок? Я нахожу, что здесь премило. — Вольцов вывалил на сковороду содержимое банки. В комнате запахло жареным мясом.
Хольт снял с рук бинты.
— Дядюшка, — рассказывал Вольцов, — сейчас во Франции. Он побывал у нас проездом и оставил кучу всякой всячины: консервы, красное вино, русский табак и даже икру, я давеча открыл жестянку, пахнет селедкой, но чтобы наесться досыта, надо навернуть десяток таких коробок.
— Не поздороваться ли сперва с твоей мамашей? — спросил Хольт.
— Это лишнее, — рассудил Вольцов. — Ты только помешаешь ей реветь. Я сказал ей, что мы здесь, этого достаточно.
Дом был в ужасающем состоянии. За истекший год никто тут не убирал и даже пол не подметали. Только в нижнем этаже, где поселились чужие, был порядок. Хольт направился в ванную. Сток в ванне был забит волосами. Из крана над умывальником вода не текла. А ведь верно, вспомнил Хольт: Гильберт в прошлом году выломал кусок свинцовой трубы… Он умылся под душем. В зеркале он увидел, что все тело у него испещрено багрово-синими кровоподтеками.
Позавтракали консервированным мясом, ели прямо со сковороды.
— Хлеб ни к чему, — поучал Вольцов. — Мясо куда полезнее. Аттила питался одним мясом. — Первым делом он вытащил из ранца своего истрепанного Клаузевица. Хольт полистал его. — Если ты наконец вздумаешь заняться военным делом, — сказал ему Вольцов, — начни лучше с «Канн» Шлиффена.
Хольт захлопнул книгу.
— Спасибо, — сказал он и взял у Вольцова предложенную сигарету.
— Без теоретической подготовки, — продолжал Вольцов, — нельзя судить о том, что происходит на фронте. Хочешь знать, почему субъекты вроде нашего Бранцнера ничего и слышать не хотят о положении на фронтах? Да потому, что в душе они дрейфят и, несмотря на пышные фразы, не понимают и не любят войны! Хоть фюрер и уверяет, что войну нам навязали, но ведь это просто так говорится, чтобы людям рот заткнуть. На самом деле после восемнадцатого года у нас не было другого выхода, как развязать новую войну. Я еще от отца слышал, что настоящий солдат никогда не примирится с таким поражением, а только и будет помышлять о реванше. Все это ты найдешь и в «Майн кампф», а также, что мы должны мечом завоевать новое жизненное пространство на востоке…
Хольт еще не успел вздохнуть после изнуряющего напряжения воздушной войны, не успел вкусить жизни тылового городка и блаженной безответственности отпуска, а тут рассуждения Вольцова снова нагнали на него уныние. В памяти всплыли забытые слова: «…подготовили и развязали завоевательную войну…» — об этом говорил ему отец, — а также лаконичное замечание Гомулки по поводу голодных военнопленных: «Не они начали войну…»
— Люди моего сорта, — продолжал Вольцов, — мы… ну как бы это сказать… мы утверждаем войну; если бы войны не было, ее надо было бы как можно скорее начать. И это должна быть настоящая война, а не такая липа, как в 1806 году, — по всем правилам искусства, как войны Александра Македонского или Наполеона. Спрашивай, не стесняйся! У нас есть сейчас время! Хочешь, я объясню тебе положение. Мы теперь помаленьку воюем на внутренней линии. Наше великолепное предполье мы, к сожалению, потеряли…
Хольт курил, не мешая словоизвержениям Вольцова. Потом посмотрел на часы и хватился:
— Довольно! Призывной пункт вот-вот закроется!
По дороге они встретили Гомулку. Дождь перестал, густая пелена облаков рассеялась, и в просветы выглядывало солнце. Втроем они пошли в город. Зарегистрировавшись в отделе для отпускников, друзья тесными городскими улицами направились к Рыночной площади, В дверях продовольственного магазина показалась худенькая, очень юная девушка и тотчас же отпрянула, чтобы дать пройти тройке военных. Одета она была в старенькое пестрое платьице, на руке — хозяйственная сумка.
У нее были каштановые волосы. И глаза с каштановым отливом. Взгляд ее скользнул по Хольту. Он подумал… девочка стояла на дороге… где-то я читал такое стихотворение: «Девочка стояла на дороге». Вспомнилась девочка в красных башмачках. Хольт остановился. Отчего у нее такой печальный взгляд?
Незнакомая девушка направилась в ту сторону, откуда они пришли. Над ней угрюмо нависло дождливое серое небо. Но вот в разрывы туч глянуло солнце и ослепило Хольта. Он пошел дальше. Что это? — думал он. — Кто она?
— Очнись, парень! — подтолкнул его Вольцов. — Ты, кажется, спишь на ходу!
На Рыночной площади им встретилась ватага молодежи. Тут были Петер Визе и Герберт Вурм, — увидев его, Вольцов напыжился и выставил грудь, украшенную орденской ленточкой, — а с ними девушки: сестра Рутшера, Фридель Кюхлер в военной форме, ее подруга по прозвищу Килька и три-четыре других. У всех в руках — купальные принадлежности.
— Гром и молния! У Вольцова Железный крест! — послышались восторженные возгласы. — А это что еще за блямба?
— Значок зенитчика! Его дают за определенное число сбитых самолетов.
Все вместе они двинулись по направлению к пляжу. Но Хольт остановился. «Мы хотели навестить родителей Земцкого». Сестра Рутшера увлекла Хольта в сторону, он поразился ее бледности.
— Вы, кажется, были с братом у одного орудия?..
Не рассказывать! Хольту вспомнился развороченный окоп, поваленная набок пушка. Выходит, война преследует меня и здесь! Девушки рассказывали о дежурстве в лагере эвакуированных детей… Уговорились встретиться завтра.
Они навестили родителей Земцкого и, чинно сидя на стульях, в замешательстве уверяли фрау Земцкую, что эпизод с полотнищем — ни на чем не основанный слух.
— Слух пустой, а главное вредный, — убеждал ее Вольцов. Выйдя из дому, он поклялся: — Больше я по таким делам не ходок! Мою мать тоже прошу не беспокоить, если со мной что стрясется!
Гомулка отправился к зубному врачу, чтобы наконец вставить себе выбитый зуб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
15
Над виллой Вольцова нависло пасмурное утро. Лил дождь. Хольт и Вольцов внесли в холл ранцы. Хольт вытянул усталые ноги. Какое мягкое кресло!
— В доме полно чужих, — сообщил Вольцов. — Обычная картина — эвакуированные и пострадавшие от бомбежек. Поставим тебе у меня раскладушку — в тесноте да не в обиде.
Хольт заснул мертвым сном. Когда он к вечеру проснулся, Вольцов открыл банку мясных консервов. На сковороде над спиртовкой потрескивал жир. Хольта привел в ужас царивший кругом беспорядок. Все валялось вперемешку — каски, мундиры, открытые ранцы. По углам — горы старого хлама, тут же чучело куропатки, дуэльные пистолеты, разбитый череп.
— Давай, Гильберт, сначала наведем порядок.
— Какой тебе еще нужен порядок? Я нахожу, что здесь премило. — Вольцов вывалил на сковороду содержимое банки. В комнате запахло жареным мясом.
Хольт снял с рук бинты.
— Дядюшка, — рассказывал Вольцов, — сейчас во Франции. Он побывал у нас проездом и оставил кучу всякой всячины: консервы, красное вино, русский табак и даже икру, я давеча открыл жестянку, пахнет селедкой, но чтобы наесться досыта, надо навернуть десяток таких коробок.
— Не поздороваться ли сперва с твоей мамашей? — спросил Хольт.
— Это лишнее, — рассудил Вольцов. — Ты только помешаешь ей реветь. Я сказал ей, что мы здесь, этого достаточно.
Дом был в ужасающем состоянии. За истекший год никто тут не убирал и даже пол не подметали. Только в нижнем этаже, где поселились чужие, был порядок. Хольт направился в ванную. Сток в ванне был забит волосами. Из крана над умывальником вода не текла. А ведь верно, вспомнил Хольт: Гильберт в прошлом году выломал кусок свинцовой трубы… Он умылся под душем. В зеркале он увидел, что все тело у него испещрено багрово-синими кровоподтеками.
Позавтракали консервированным мясом, ели прямо со сковороды.
— Хлеб ни к чему, — поучал Вольцов. — Мясо куда полезнее. Аттила питался одним мясом. — Первым делом он вытащил из ранца своего истрепанного Клаузевица. Хольт полистал его. — Если ты наконец вздумаешь заняться военным делом, — сказал ему Вольцов, — начни лучше с «Канн» Шлиффена.
Хольт захлопнул книгу.
— Спасибо, — сказал он и взял у Вольцова предложенную сигарету.
— Без теоретической подготовки, — продолжал Вольцов, — нельзя судить о том, что происходит на фронте. Хочешь знать, почему субъекты вроде нашего Бранцнера ничего и слышать не хотят о положении на фронтах? Да потому, что в душе они дрейфят и, несмотря на пышные фразы, не понимают и не любят войны! Хоть фюрер и уверяет, что войну нам навязали, но ведь это просто так говорится, чтобы людям рот заткнуть. На самом деле после восемнадцатого года у нас не было другого выхода, как развязать новую войну. Я еще от отца слышал, что настоящий солдат никогда не примирится с таким поражением, а только и будет помышлять о реванше. Все это ты найдешь и в «Майн кампф», а также, что мы должны мечом завоевать новое жизненное пространство на востоке…
Хольт еще не успел вздохнуть после изнуряющего напряжения воздушной войны, не успел вкусить жизни тылового городка и блаженной безответственности отпуска, а тут рассуждения Вольцова снова нагнали на него уныние. В памяти всплыли забытые слова: «…подготовили и развязали завоевательную войну…» — об этом говорил ему отец, — а также лаконичное замечание Гомулки по поводу голодных военнопленных: «Не они начали войну…»
— Люди моего сорта, — продолжал Вольцов, — мы… ну как бы это сказать… мы утверждаем войну; если бы войны не было, ее надо было бы как можно скорее начать. И это должна быть настоящая война, а не такая липа, как в 1806 году, — по всем правилам искусства, как войны Александра Македонского или Наполеона. Спрашивай, не стесняйся! У нас есть сейчас время! Хочешь, я объясню тебе положение. Мы теперь помаленьку воюем на внутренней линии. Наше великолепное предполье мы, к сожалению, потеряли…
Хольт курил, не мешая словоизвержениям Вольцова. Потом посмотрел на часы и хватился:
— Довольно! Призывной пункт вот-вот закроется!
По дороге они встретили Гомулку. Дождь перестал, густая пелена облаков рассеялась, и в просветы выглядывало солнце. Втроем они пошли в город. Зарегистрировавшись в отделе для отпускников, друзья тесными городскими улицами направились к Рыночной площади, В дверях продовольственного магазина показалась худенькая, очень юная девушка и тотчас же отпрянула, чтобы дать пройти тройке военных. Одета она была в старенькое пестрое платьице, на руке — хозяйственная сумка.
У нее были каштановые волосы. И глаза с каштановым отливом. Взгляд ее скользнул по Хольту. Он подумал… девочка стояла на дороге… где-то я читал такое стихотворение: «Девочка стояла на дороге». Вспомнилась девочка в красных башмачках. Хольт остановился. Отчего у нее такой печальный взгляд?
Незнакомая девушка направилась в ту сторону, откуда они пришли. Над ней угрюмо нависло дождливое серое небо. Но вот в разрывы туч глянуло солнце и ослепило Хольта. Он пошел дальше. Что это? — думал он. — Кто она?
— Очнись, парень! — подтолкнул его Вольцов. — Ты, кажется, спишь на ходу!
На Рыночной площади им встретилась ватага молодежи. Тут были Петер Визе и Герберт Вурм, — увидев его, Вольцов напыжился и выставил грудь, украшенную орденской ленточкой, — а с ними девушки: сестра Рутшера, Фридель Кюхлер в военной форме, ее подруга по прозвищу Килька и три-четыре других. У всех в руках — купальные принадлежности.
— Гром и молния! У Вольцова Железный крест! — послышались восторженные возгласы. — А это что еще за блямба?
— Значок зенитчика! Его дают за определенное число сбитых самолетов.
Все вместе они двинулись по направлению к пляжу. Но Хольт остановился. «Мы хотели навестить родителей Земцкого». Сестра Рутшера увлекла Хольта в сторону, он поразился ее бледности.
— Вы, кажется, были с братом у одного орудия?..
Не рассказывать! Хольту вспомнился развороченный окоп, поваленная набок пушка. Выходит, война преследует меня и здесь! Девушки рассказывали о дежурстве в лагере эвакуированных детей… Уговорились встретиться завтра.
Они навестили родителей Земцкого и, чинно сидя на стульях, в замешательстве уверяли фрау Земцкую, что эпизод с полотнищем — ни на чем не основанный слух.
— Слух пустой, а главное вредный, — убеждал ее Вольцов. Выйдя из дому, он поклялся: — Больше я по таким делам не ходок! Мою мать тоже прошу не беспокоить, если со мной что стрясется!
Гомулка отправился к зубному врачу, чтобы наконец вставить себе выбитый зуб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153