— горячо говорила Жозефина. — Это наша святая обязанность!
— Это правда, но только как же мы сможем спасти его? Предупредить его уже невозможно, потому что он сейчас выезжает из Парижа, — серьезно проговорила Магдалена.
— Слушай, на этот раз я не отступлю ни перед чем. Тут идет речь о спасении благородного человека. Мы должны разыскать его друзей и известить их о грозящей д'Альби опасности. А уж они сумеют найти эту дорогу и спасти его.
— Как, Жозефина! Ты хочешь найти мушкетеров?
— Ты думаешь, что они станут насмехаться надо мною и думать обо мне дурно? Никогда! Я знаю их лучше тебя, они благородные знатные господа, и им вполне можно довериться.
— Это верно, Жозефина.
— А ты все-таки боишься?
— Да, я не могу идти к ним.
— Но ведь ты знаешь, где они, и можешь, по крайней мере, проводить меня к ним, Магдалена!
— Это я могу! Не станем же терять ни секунды.
Обе девушки закутались в платки как богомолки, и, быстро перейдя мост, очутились на улицах города. Магдалена, по обыкновению, выбирала самые узкие и уединенные пути. Когда они подошли к Лувру, она вдруг остановилась.
— Что с тобой? — спросила Жозефина.
— Мне вспомнилось, что, уходя из дома, я не посмотрела, где Нарцисс, и не сказала ему, чтобы он не подходил близко к воде.
— Не бойся, Магдалена, пойдем! Мы ведь скоро будем опять дома. Не стоит волноваться, — утешала Белая голубка свою подругу.
— Твоя правда, он ведь всегда обещает мне не ходить по берегу. Пойдем скорее, Жозефина, а то мы не успеем, и мушкетеры не смогут ничего сделать, чтобы спасти своего друга.
— Куда же мы идем, Магдалена?
— На улицу, где живет тот мушкетер, который тогда проводил тебя и которого товарищи называют Милоном.
— А знаешь, мне становится страшно. Как это я приду к нему сама и стану говорить с ним. Впрочем, ведь он поймет, что это была наша обязанность, известить о том, что мы слышали. А еще вот что пришло мне в голову, Магдалена, ведь мне нужно будет сказать ему, где мы живем, кто мы такие и как мы узнали эту тайну.
— Да к чему же это, Жозефина? Тебе нужно сказать ему только то, что ты слышала, а как и где ты это слышала, можешь не говорить. Этим ты вовсе не повредишь нашему доброму делу.
— Да, это так! — согласилась Жозефина.
Маленький Нарцисс, между тем, беззаботно играл пестрыми камешками на тенистой площадке под деревьями. Он был так занят своей игрой, что не заметил, как ушла Магдалена. Разошлись и остальные посетители ночлежного дома, лишь отец Гри задумчиво, но довольно выглядывал из окна своего заведения.
Вдруг внимание ребенка привлекла лошадь англичанина. Джеймс Каттэрет выводил из стойла весело фыркающего Исландца; он заметил, что мальчик с интересом смотрит на лошадь, оглянулся вокруг и кивнул ему головой. Ребенок, радостно улыбаясь, пошел к нему, надеясь, что его прокатят верхом на лошадке.
Джеймс ласково спросил его, где мать, и узнав, что Магдалена, вероятно, в доме, оставил ребенка и обошел вокруг всю постройку. Не увидев в окнах ни души, он пошел к отцу Гри и сказал, что хочет теперь же отправляться дальше, заплатил по счету и, как бы случайно, заговорил о Магдалене.
Пьер Гри видел, как она уходила с острова, и, ничего не подозревая о намерениях своего постояльца, сказал ему об этом.
Между тем Нарцисс гладил лошадку, а та лизала ему руки.
— Пойдем со мною, — предложил Джеймс Каттэрет на своем ломаном французском языке, — покатаешься немножко. Ведь ты можешь потом опять прийти сюда, или вернешься вместе со мной.
Нарцисс думал, что англичанин, как обычно, уезжает только до вечера, а ему так хотелось еще побыть с лошадкой, что он забыл даже о матери и доверчиво повел Исландца в сарай.
Джеймс Каттэрет запряг лошадь в повозку с клетками и повел ее через мост. Здесь он попросил Нарцисса подержать ее, пока он сбегает на остров за медведем. Трудно даже представить ту гордость, с которой Нарцисс взялся исполнить это поручение.
Когда Джеймс Каттэрет убедившись, что никто не наблюдает за ребенком, появился на мосту с медведем, Нарциссу стало немного страшно, но укротитель сказал ему, что медведя не следует дразнить, и он будет такой же добрый, как Исландец. Однако Нарцисс все-таки не мог решиться погладить зверя. Джеймс подумал, что страх заставит мальчика вернуться на остров, и привязал медведя позади повозки, затем посадил малыша на лошадь и тихо поехал вдоль берега Сены. Ребенок весело смеялся, цепляясь за гриву, и не замечал, что все более удаляется от острова и что укротитель направляется не к городу, а к лесу.
Лишь через несколько часов пришло ему в голову, что пора возвратиться домой, вспомнилась мать, и он стал плакать и проситься на остров.
— Глупый мальчишка! — прикрикнул .на него укротитель, — домой вернемся вечером.
Нарцисс поверил ему и замолчал.
Но когда пришел вечер, они были уже в нескольких милях от Парижа, и когда мальчик снова принялся плакать и проситься к матери, Джеймс пригрозил ему, что, если он не уймется, он прикажет медведю укусить его, и прибавил, что позднее они поедут опять на остров.
Нарцисс испугался медведя, который время от времени свирепо порявкивал. Он сдерживал свои рыдания и молча ждал. Незаметно наступила ночь, и спустившаяся тьма укрыла собой продвигавшуюся все дальше на север повозку.
XXIX. МЕСТЬ НАРОДА
Филипп Нуаре беспрепятственно выбрался со своим фургоном из толпы, которая с каждой минутой возрастала; только страх и распространенное в народе мнение, что палач — личность неприкосновенная, не позволили горожанам схватить его и проучить за отказ казнить колдунью. Не будь в фургоне мертвых тел, его, без сомнения, остановили бы, и, выплескивая ярость обманутого ожидания, разбили бы вдребезги.
— Ну, так я сам отрублю ей голову! — кричал каменщик Анри. — Не миновать ей своей участи. Утром мы казним ее здесь, на площади.
— Слушайте, а ведь и в самом деле, — раздалось со всех сторон, — если палач не хочет выполнять свои обязанности, так пусть это сделает другой.
— Пойдем к палачу! Пускай он даст нам плаху и топор! — вскричал каменщик и привычным движением засучил рукава. — Беда ему, если он вздумает отказать.
— Ведьма должна погибнуть на наших глазах! А если он ее боится, так я расправлюсь с нею за него!
— Да здравствует каменщик, он говорит дело! — крикнул огромного роста портной, на целую голову возвышавшийся над окружающей толпой. — Маршал Кончини со своей ведьмой извел короля Генриха. Я это точно знаю! А Равальяка они только напрасно оговорили.
— Прочь колдунью! Разорвем ее на клочки!
— Тише! — крикнул каменщик. — А не то придется иметь дело с ночной стражей. Нам нужно поступать умно и осторожно. Палач боится исполнить постановление парламента, а я не боюсь и исполню в точности, как все написано, и на этом самом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Это правда, но только как же мы сможем спасти его? Предупредить его уже невозможно, потому что он сейчас выезжает из Парижа, — серьезно проговорила Магдалена.
— Слушай, на этот раз я не отступлю ни перед чем. Тут идет речь о спасении благородного человека. Мы должны разыскать его друзей и известить их о грозящей д'Альби опасности. А уж они сумеют найти эту дорогу и спасти его.
— Как, Жозефина! Ты хочешь найти мушкетеров?
— Ты думаешь, что они станут насмехаться надо мною и думать обо мне дурно? Никогда! Я знаю их лучше тебя, они благородные знатные господа, и им вполне можно довериться.
— Это верно, Жозефина.
— А ты все-таки боишься?
— Да, я не могу идти к ним.
— Но ведь ты знаешь, где они, и можешь, по крайней мере, проводить меня к ним, Магдалена!
— Это я могу! Не станем же терять ни секунды.
Обе девушки закутались в платки как богомолки, и, быстро перейдя мост, очутились на улицах города. Магдалена, по обыкновению, выбирала самые узкие и уединенные пути. Когда они подошли к Лувру, она вдруг остановилась.
— Что с тобой? — спросила Жозефина.
— Мне вспомнилось, что, уходя из дома, я не посмотрела, где Нарцисс, и не сказала ему, чтобы он не подходил близко к воде.
— Не бойся, Магдалена, пойдем! Мы ведь скоро будем опять дома. Не стоит волноваться, — утешала Белая голубка свою подругу.
— Твоя правда, он ведь всегда обещает мне не ходить по берегу. Пойдем скорее, Жозефина, а то мы не успеем, и мушкетеры не смогут ничего сделать, чтобы спасти своего друга.
— Куда же мы идем, Магдалена?
— На улицу, где живет тот мушкетер, который тогда проводил тебя и которого товарищи называют Милоном.
— А знаешь, мне становится страшно. Как это я приду к нему сама и стану говорить с ним. Впрочем, ведь он поймет, что это была наша обязанность, известить о том, что мы слышали. А еще вот что пришло мне в голову, Магдалена, ведь мне нужно будет сказать ему, где мы живем, кто мы такие и как мы узнали эту тайну.
— Да к чему же это, Жозефина? Тебе нужно сказать ему только то, что ты слышала, а как и где ты это слышала, можешь не говорить. Этим ты вовсе не повредишь нашему доброму делу.
— Да, это так! — согласилась Жозефина.
Маленький Нарцисс, между тем, беззаботно играл пестрыми камешками на тенистой площадке под деревьями. Он был так занят своей игрой, что не заметил, как ушла Магдалена. Разошлись и остальные посетители ночлежного дома, лишь отец Гри задумчиво, но довольно выглядывал из окна своего заведения.
Вдруг внимание ребенка привлекла лошадь англичанина. Джеймс Каттэрет выводил из стойла весело фыркающего Исландца; он заметил, что мальчик с интересом смотрит на лошадь, оглянулся вокруг и кивнул ему головой. Ребенок, радостно улыбаясь, пошел к нему, надеясь, что его прокатят верхом на лошадке.
Джеймс ласково спросил его, где мать, и узнав, что Магдалена, вероятно, в доме, оставил ребенка и обошел вокруг всю постройку. Не увидев в окнах ни души, он пошел к отцу Гри и сказал, что хочет теперь же отправляться дальше, заплатил по счету и, как бы случайно, заговорил о Магдалене.
Пьер Гри видел, как она уходила с острова, и, ничего не подозревая о намерениях своего постояльца, сказал ему об этом.
Между тем Нарцисс гладил лошадку, а та лизала ему руки.
— Пойдем со мною, — предложил Джеймс Каттэрет на своем ломаном французском языке, — покатаешься немножко. Ведь ты можешь потом опять прийти сюда, или вернешься вместе со мной.
Нарцисс думал, что англичанин, как обычно, уезжает только до вечера, а ему так хотелось еще побыть с лошадкой, что он забыл даже о матери и доверчиво повел Исландца в сарай.
Джеймс Каттэрет запряг лошадь в повозку с клетками и повел ее через мост. Здесь он попросил Нарцисса подержать ее, пока он сбегает на остров за медведем. Трудно даже представить ту гордость, с которой Нарцисс взялся исполнить это поручение.
Когда Джеймс Каттэрет убедившись, что никто не наблюдает за ребенком, появился на мосту с медведем, Нарциссу стало немного страшно, но укротитель сказал ему, что медведя не следует дразнить, и он будет такой же добрый, как Исландец. Однако Нарцисс все-таки не мог решиться погладить зверя. Джеймс подумал, что страх заставит мальчика вернуться на остров, и привязал медведя позади повозки, затем посадил малыша на лошадь и тихо поехал вдоль берега Сены. Ребенок весело смеялся, цепляясь за гриву, и не замечал, что все более удаляется от острова и что укротитель направляется не к городу, а к лесу.
Лишь через несколько часов пришло ему в голову, что пора возвратиться домой, вспомнилась мать, и он стал плакать и проситься на остров.
— Глупый мальчишка! — прикрикнул .на него укротитель, — домой вернемся вечером.
Нарцисс поверил ему и замолчал.
Но когда пришел вечер, они были уже в нескольких милях от Парижа, и когда мальчик снова принялся плакать и проситься к матери, Джеймс пригрозил ему, что, если он не уймется, он прикажет медведю укусить его, и прибавил, что позднее они поедут опять на остров.
Нарцисс испугался медведя, который время от времени свирепо порявкивал. Он сдерживал свои рыдания и молча ждал. Незаметно наступила ночь, и спустившаяся тьма укрыла собой продвигавшуюся все дальше на север повозку.
XXIX. МЕСТЬ НАРОДА
Филипп Нуаре беспрепятственно выбрался со своим фургоном из толпы, которая с каждой минутой возрастала; только страх и распространенное в народе мнение, что палач — личность неприкосновенная, не позволили горожанам схватить его и проучить за отказ казнить колдунью. Не будь в фургоне мертвых тел, его, без сомнения, остановили бы, и, выплескивая ярость обманутого ожидания, разбили бы вдребезги.
— Ну, так я сам отрублю ей голову! — кричал каменщик Анри. — Не миновать ей своей участи. Утром мы казним ее здесь, на площади.
— Слушайте, а ведь и в самом деле, — раздалось со всех сторон, — если палач не хочет выполнять свои обязанности, так пусть это сделает другой.
— Пойдем к палачу! Пускай он даст нам плаху и топор! — вскричал каменщик и привычным движением засучил рукава. — Беда ему, если он вздумает отказать.
— Ведьма должна погибнуть на наших глазах! А если он ее боится, так я расправлюсь с нею за него!
— Да здравствует каменщик, он говорит дело! — крикнул огромного роста портной, на целую голову возвышавшийся над окружающей толпой. — Маршал Кончини со своей ведьмой извел короля Генриха. Я это точно знаю! А Равальяка они только напрасно оговорили.
— Прочь колдунью! Разорвем ее на клочки!
— Тише! — крикнул каменщик. — А не то придется иметь дело с ночной стражей. Нам нужно поступать умно и осторожно. Палач боится исполнить постановление парламента, а я не боюсь и исполню в точности, как все написано, и на этом самом месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150