Ступайте за мной! Мне не нужен эшафот, а только плаха да топор. А это мы сейчас добудем.
— Пойдемте! Парламенту ведь все равно, кто исполнит его приговор, лишь бы дело было сделано! — кричала толпа. — Веди нас, каменщик! Мы пойдем за тобой, ты лучше всех придумал!
Крики становились все громче, оглашая ночную площадь. Филипп Нуаре и его помощники были уже далеко.
Каменщик, делая вид, что собирается осуществить задуманное — выполнить роль палача, оставил часть народа на площади стеречь ворота городской тюрьмы, а с остальными пошел по улицам к воротам Св. Антония. Разъяренная толпа следовала за ним. Он приказал наломать сухих веток и зажечь их, потому что в кромешной темени почти невозможно было различать дорогу к дому палача.
Филипп Нуаре давно уже заметил, что взбесившаяся толпа гонится за ним, и как только фургон въехал во двор, широкие ворота, калитка, сарай, конюшни и дом были крепко заперты. Вскоре громкий треск ворот возвестил, что толпа уже ворвалась во двор. Наконец послышались удары и в дверь дома.
Палач понял, что дело завязывается нешуточное, и ему предстоит на что-нибудь решиться. Он отворил дверь и почти столкнулся с грозным каменщиком, за спиной которого стояли люди, готовые броситься вперед по первому знаку своего вожака.
— Что вам нужно? Чего вы ворвались ко мне? — спросил палач, дрожа от бешенства.
— А затем, чтобы спросить тебя, покончишь ты с ведьмой сегодня утром или нет? — отвечал каменщик.
— Да, да, говори, мы будем стоять на своем! Надо прикончить эту ведьму! — раздались голоса из толпы.
— Сегодня утром казнь не может состояться, — объявил Нуаре, — ступайте по домам и обождите.
— Ну, уж нет! Этого не будет! Если ты трусишь, так я не побоюсь отрубить ей голову! — вскричал Анри.
— Да ты не можешь казнить! Ты права не имеешь!
— Право! Право! — яростно заревел каменщик. — Я тебе вот что скажу: будешь много разговаривать, так мы ведь и с тобой не станем церемониться. Подавай сюда топор и плаху, нам больше ничего и не нужно. Эшафот можешь оставить себе, мы его тебе дарим.
— Да, да! Топор и плаху сюда! — подтверждала толпа. Филипп Нуаре понял, что с этим разъяренным народом
шутки плохи: надо или собственноручно обезглавить вдову Кончини на Гревской площади в это же утро, или отдать этим людям то, что они требовали. Положение было критическое. Но герцог д'Эпернон не мог на него сердиться. Со своей стороны он сделал все, что мог, и уступил лишь, оказавшись в безвыходном положении.
— Ну так сами же отвечайте, если казнь произойдет не так, как предписано по форме, — сказал он. — Вы силой заставляете меня это делать! Хорошо же! Будь по-вашему!
— Да никак палач прогнал свой страх и сам хочет отрубить голову ведьме? — послышалось из толпы.
— Вот он сейчас сам это объявил, — ответил каменщик, — да только я словам не больно верю. Пускай идет с нами, а мы уж не выпустим его из своих рук до утра.
— Правильно! Возьмем его с собой! — а длинный портной прибавил: — Пускай он сделает только первое дело, отрубит голову от плеч, а что дальше будет, так уж это наше дело.
Общий возглас одобрения, которым были встречены эти слова, доказал палачу, что сопротивляться нелепо. Поэтому он тотчас же приказал своим помощникам погрузить плаху на другую повозку и ехать на Гревскую площадь. После этого он достал большой красный футляр, вынул из него топор и пальцем проверил лезвие.
Филипп Нуаре вышел к толпе и объявил, что теперь он готов следовать за нею. Он все еще надеялся, что герцогу д'Эпернону удастся хотя бы в последнюю минуту освободить Элеонору Галигай. Палач принужден был идти впереди, за ним ехала повозка с плахой, далее тянулся длинный хвост толпы.
На Гревской площади, в сумраке занимавшегося дня, процессию встретили громкими приветствиями те, кто оставался стеречь вход в тюрьму. Теперь в факелах уже не было надобности: с каждой минутой становилось все светлее.
Площадь и примыкавшие к ней улицы быстро наполнялись народом. Перед воротами тюрьмы стояла сплошная толпа. Скоро теснота стала такой, что тем, кто захотел бы уйти с площади, это бы уже никак не удалось. Все пути были отрезаны народом.
Палач приказал врыть плаху в землю на том самом месте, где обыкновенно воздвигался эшафот. Несколько женщин где-то добыли черное сукно и наскоро обтянули ее. Раздались звуки колокольчика бедных грешников, и в седьмом часу утра отворились ворота тюрьмы.
Судьи в черных плащах, которые должны были передать Элеонору Галигай в руки палача, подчинились воле народа и объявили, что согласны с тем, чтобы казнь прошла без эшафота. Один из них держал в руке свиток, на котором был написан приговор, вынесенный судом. Не было никакой возможности прочесть его во всеуслышание — так яростно ревел народ. Судья молча передал свиток палачу. Из ворот тюрьмы, окруженная склонившими головы монахами, показалась ведьма Парижа; она шла гордо и спокойно, точно на праздник.
На Элеоноре Галигай было черное широкое платье, шлейф которого, шурша, волочился по земле. Широкий белый воротник плотно облегал ее шею. Поседевшие волосы были сплетены в одну косу и уложены на темени в виде короны. Она шла, не обращая внимания на крики и проклятия толпы.
Вид зловещей тумбы и мрачного исполнителя, казалось, на мгновение смутили ее, но только лишь на одно мгновение! Она снова овладела собой и обратилась к Филиппу Нуаре с приказанием поспешить со своим делом. Тот развернул приговор, прочел его, проверил подпись короля и предложил приговоренной прочесть последнюю молитву.
Когда Элеонора Галигай опустилась на колени, толпа на минуту затихла. Но это было не из жалости к несчастной, а из уважения к молитве, которую она произносила, стоя на коленях возле священника.
Когда она закончила, помощники палача бросились было к ней, чтобы подвести ее к плахе, но она гордым движением отстранила их и громко сказала, что у нее достаточно духа самой положить голову под топор.
И она исполнила это. Подручные Нуаре с привычной быстротой скрутили ей руки и ремнями притянули шею к углублению на плахе. Блеснул топор, послышался какой-то глухой звук — и голова маркизы покатилась по обагренному кровью сукну.
Элеонора Галигай более не существовала.
Затем последовала сцена, описывать которую отказывается перо. Солдаты, оцепившие плаху с трупом казненной, не могли воспрепятствовать ей.
Едва прислужники палача отвязали еще конвульсивно вздрагивающее тело от плахи, как раздался вопль поистине дьявольской ярости. Толпа почуяла запах крови; женщины и мужчины, как дикие звери, бросились к тому месту, где лежало обезглавленное тело маркизы д'Анкр, вдовы маршала Кончини.
Длинный портной быстро вскочил на окровавленную плаху. Никто из блюстителей порядка не успел удержать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
— Пойдемте! Парламенту ведь все равно, кто исполнит его приговор, лишь бы дело было сделано! — кричала толпа. — Веди нас, каменщик! Мы пойдем за тобой, ты лучше всех придумал!
Крики становились все громче, оглашая ночную площадь. Филипп Нуаре и его помощники были уже далеко.
Каменщик, делая вид, что собирается осуществить задуманное — выполнить роль палача, оставил часть народа на площади стеречь ворота городской тюрьмы, а с остальными пошел по улицам к воротам Св. Антония. Разъяренная толпа следовала за ним. Он приказал наломать сухих веток и зажечь их, потому что в кромешной темени почти невозможно было различать дорогу к дому палача.
Филипп Нуаре давно уже заметил, что взбесившаяся толпа гонится за ним, и как только фургон въехал во двор, широкие ворота, калитка, сарай, конюшни и дом были крепко заперты. Вскоре громкий треск ворот возвестил, что толпа уже ворвалась во двор. Наконец послышались удары и в дверь дома.
Палач понял, что дело завязывается нешуточное, и ему предстоит на что-нибудь решиться. Он отворил дверь и почти столкнулся с грозным каменщиком, за спиной которого стояли люди, готовые броситься вперед по первому знаку своего вожака.
— Что вам нужно? Чего вы ворвались ко мне? — спросил палач, дрожа от бешенства.
— А затем, чтобы спросить тебя, покончишь ты с ведьмой сегодня утром или нет? — отвечал каменщик.
— Да, да, говори, мы будем стоять на своем! Надо прикончить эту ведьму! — раздались голоса из толпы.
— Сегодня утром казнь не может состояться, — объявил Нуаре, — ступайте по домам и обождите.
— Ну, уж нет! Этого не будет! Если ты трусишь, так я не побоюсь отрубить ей голову! — вскричал Анри.
— Да ты не можешь казнить! Ты права не имеешь!
— Право! Право! — яростно заревел каменщик. — Я тебе вот что скажу: будешь много разговаривать, так мы ведь и с тобой не станем церемониться. Подавай сюда топор и плаху, нам больше ничего и не нужно. Эшафот можешь оставить себе, мы его тебе дарим.
— Да, да! Топор и плаху сюда! — подтверждала толпа. Филипп Нуаре понял, что с этим разъяренным народом
шутки плохи: надо или собственноручно обезглавить вдову Кончини на Гревской площади в это же утро, или отдать этим людям то, что они требовали. Положение было критическое. Но герцог д'Эпернон не мог на него сердиться. Со своей стороны он сделал все, что мог, и уступил лишь, оказавшись в безвыходном положении.
— Ну так сами же отвечайте, если казнь произойдет не так, как предписано по форме, — сказал он. — Вы силой заставляете меня это делать! Хорошо же! Будь по-вашему!
— Да никак палач прогнал свой страх и сам хочет отрубить голову ведьме? — послышалось из толпы.
— Вот он сейчас сам это объявил, — ответил каменщик, — да только я словам не больно верю. Пускай идет с нами, а мы уж не выпустим его из своих рук до утра.
— Правильно! Возьмем его с собой! — а длинный портной прибавил: — Пускай он сделает только первое дело, отрубит голову от плеч, а что дальше будет, так уж это наше дело.
Общий возглас одобрения, которым были встречены эти слова, доказал палачу, что сопротивляться нелепо. Поэтому он тотчас же приказал своим помощникам погрузить плаху на другую повозку и ехать на Гревскую площадь. После этого он достал большой красный футляр, вынул из него топор и пальцем проверил лезвие.
Филипп Нуаре вышел к толпе и объявил, что теперь он готов следовать за нею. Он все еще надеялся, что герцогу д'Эпернону удастся хотя бы в последнюю минуту освободить Элеонору Галигай. Палач принужден был идти впереди, за ним ехала повозка с плахой, далее тянулся длинный хвост толпы.
На Гревской площади, в сумраке занимавшегося дня, процессию встретили громкими приветствиями те, кто оставался стеречь вход в тюрьму. Теперь в факелах уже не было надобности: с каждой минутой становилось все светлее.
Площадь и примыкавшие к ней улицы быстро наполнялись народом. Перед воротами тюрьмы стояла сплошная толпа. Скоро теснота стала такой, что тем, кто захотел бы уйти с площади, это бы уже никак не удалось. Все пути были отрезаны народом.
Палач приказал врыть плаху в землю на том самом месте, где обыкновенно воздвигался эшафот. Несколько женщин где-то добыли черное сукно и наскоро обтянули ее. Раздались звуки колокольчика бедных грешников, и в седьмом часу утра отворились ворота тюрьмы.
Судьи в черных плащах, которые должны были передать Элеонору Галигай в руки палача, подчинились воле народа и объявили, что согласны с тем, чтобы казнь прошла без эшафота. Один из них держал в руке свиток, на котором был написан приговор, вынесенный судом. Не было никакой возможности прочесть его во всеуслышание — так яростно ревел народ. Судья молча передал свиток палачу. Из ворот тюрьмы, окруженная склонившими головы монахами, показалась ведьма Парижа; она шла гордо и спокойно, точно на праздник.
На Элеоноре Галигай было черное широкое платье, шлейф которого, шурша, волочился по земле. Широкий белый воротник плотно облегал ее шею. Поседевшие волосы были сплетены в одну косу и уложены на темени в виде короны. Она шла, не обращая внимания на крики и проклятия толпы.
Вид зловещей тумбы и мрачного исполнителя, казалось, на мгновение смутили ее, но только лишь на одно мгновение! Она снова овладела собой и обратилась к Филиппу Нуаре с приказанием поспешить со своим делом. Тот развернул приговор, прочел его, проверил подпись короля и предложил приговоренной прочесть последнюю молитву.
Когда Элеонора Галигай опустилась на колени, толпа на минуту затихла. Но это было не из жалости к несчастной, а из уважения к молитве, которую она произносила, стоя на коленях возле священника.
Когда она закончила, помощники палача бросились было к ней, чтобы подвести ее к плахе, но она гордым движением отстранила их и громко сказала, что у нее достаточно духа самой положить голову под топор.
И она исполнила это. Подручные Нуаре с привычной быстротой скрутили ей руки и ремнями притянули шею к углублению на плахе. Блеснул топор, послышался какой-то глухой звук — и голова маркизы покатилась по обагренному кровью сукну.
Элеонора Галигай более не существовала.
Затем последовала сцена, описывать которую отказывается перо. Солдаты, оцепившие плаху с трупом казненной, не могли воспрепятствовать ей.
Едва прислужники палача отвязали еще конвульсивно вздрагивающее тело от плахи, как раздался вопль поистине дьявольской ярости. Толпа почуяла запах крови; женщины и мужчины, как дикие звери, бросились к тому месту, где лежало обезглавленное тело маркизы д'Анкр, вдовы маршала Кончини.
Длинный портной быстро вскочил на окровавленную плаху. Никто из блюстителей порядка не успел удержать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150