В обработанных местах заболоченная почва заметно садилась. До того как отправить экскаватор на Инчупе, Айвар несколько дней пытался продолжать работы на самом болоте, но из этого ничего не вышло: тяжелая машина вязла в трясине, не помогали ни подпорки, ни двойной бревенчатый настил.
– Нечего здесь время терять… – решил Айвар. – Дождемся зимы. Сам дед-мороз построит мост для наших экскаваторов.
Вот поэтому Жану Пацеплису и приходилось два раза в день по проселкам, сырым тропинкам выгонов спешить на своем велосипеде на работу, и каждая такая поездка была настоящей тренировкой.
В конце июля, когда отводный канал прошел через землю Сурумов, Антон Пацеплис переселился на конеферму, где ему отвели отдельную комнату. К этому его побудили многие обстоятельства. Во-первых, от строений было мало проку: коровник покосился, изба грозила обвалом, и только старую клеть, которая еще кое-как держалась, можно было разобрать и перевезти в колхозный центр. Во-вторых, ни у Анны, ни у Жана не было времени ухаживать за скотом и обрабатывать приусадебный участок. Кроме того, осенью Анна собиралась уехать в Ригу учиться, и в усадьбе совсем некому было вести домашнее хозяйства.
Вот почему в конце июля в Сурумах наступила глубокая, печальная тишина, свойственная брошенному человеческому жилищу. Жан опять перебрался в общежитие МТС, а Анна подыскала себе небольшую комнатку в одной из усадеб вблизи волостного исполкома. Жить им стало со всех точек зрения удобнее. Старый коровник разобрали на дрова, он больше ни на что не годился. Избу решили разобрать осенью, когда колхозники управятся с полевыми работами.
В этом году на полях «Ленинского пути» вырос обильный, по местным условиям, урожай.
На лучших участках, которые меньше пострадали от сырости и сорняков, собрали до тридцати центнеров пшеницы и ржи с гектара. Хорошо уродились картофель, и другие овощи, а силосные ямы были полны зеленого корма. У Регута больше не болела голова от забот о кормах.
В середине сентября правление колхоза, предварительно подсчитав и обсудив виды на доходы, решило выдать колхозникам первый аванс за трудодни деньгами и натурой.
Счетовод Марта Клуга теперь целые ночи просиживала в конторе и подсчитывала, что полагается получить каждому колхознику.
Для кладовщика Индриксона наступили горячие дни. С утра до вечера он взвешивал, считал. Как в прежние времена в Юрьев день на всех дорогах Латвии были видны крестьянские повозки с мешками зерна и скромными пожитками, так и теперь в том конце волости, который прилегал к большому болоту, можно было наблюдать веселое оживление: колхозные кони тащили груженые возы, а рядом с повозкой шагал довольный, улыбающийся человек; если в конце мощеной приусадебной дороги возы встречал любопытный сосед-единоличник, колхозники не торопились проехать мимо, не рассказав о своих достижениях.
– Все это заработано в колхозе. И это только аванс, в конце года получим еще больше.
Кто не ленился и не предавался сомнениям, у того нашлось чем наполнить свою клеть. Случалось, что иная колхозница, усердно работавшая на молочнотоварной ферме, увозила домой больше, чем муж, который прилежно обрабатывал приусадебный участок и старался обеспечить себя разным побочным заработком. Прямо-таки удивительно, сколько могла заработать обыкновенная женщина! Совершенно естественно, что у мужа появлялось желание сложить вместе и свой и женин заработок – это выглядело приличнее и можно было сказать не краснея: «Это наш аванс…»
Но случалось и так, что жена говорила: «Не смешивай свою бедность с моим богатством! Пусть люди видят, что ты лодырничал, тогда, может, тебя проймет стыд».
Именно так сказала своему мужу сестра Петера Гандриса – Зента Риекстынь. Сам Риекстынь не верил, что одной работой в артели можно обеспечить семью продовольствием, поэтому его чаще всего видели на базарах и у лавки потребительского общества, куда он сбывал ягоды, грибы и лекарственные растения, а не на колхозных полях.
Когда рядом с жениным зерном положили заработанное им зерно, все видевшие это не могли сдержать усмешки. Послышалось многозначительное покрякивание.
– Откуда я мог знать, что так получится… – пробормотал Риекстынь, не зная куда девать глаза.
– Это потому, что вообразил себя умнее Советской власти, – заметил Регут. – Верил всяким остолопам, а общему делу не верил. Хорошо, что жена у тебя такая рассудительная, иначе неизвестно, чем бы ты сейчас кормил своих детей.
Когда мешки Зенты начали укладывать на телегу, Риекстынь пытался и свой мешочек пристроить, но та сурово его отстранила:
– Не порть картины! Пусть все видят, что твое и что мое! Если Регут даст лошадь, вези свои крохи, а не даст, тащи на спине. Там не так уж много, как-нибудь донесешь.
– Ну чего ты кричишь, Зента… – пытался утихомирить ее муж. – Неужели тебе это представление по душе? Ну, разок ошибся. Второй раз такой картины не увидят.
– Говоришь, не увидят? – переспросила Зента. – Чем ты это докажешь?
– Скоро сама узнаешь. Подожди до конца года.
– Честное слово?
– Честное слово, не сойти мне с места.
Тогда Зента сжалилась над ним и разрешила погрузить на общий воз и его долю. Но по дороге она еще раз пробрала его:
– Ты думаешь, мне не стыдно? Было бы приятнее, если бы твоя доля была больше моей. Погляди на Липстыней, они сейчас заживут, как никогда не жили. У обоих вместе шестьсот трудодней. Разве у нас не могло быть столько же? Мужик – как дуб, не знает куда силу девать, а ходит с кузовками по лесу, собирает ягоды да грибы. Раньше времени в старики записаться хочешь.
– Тише, женушка, тише… – успокаивал ее Риекстынь.
– Тьфу… – ответила Зента. – Прямо хоть плачь со стыда.
Что касается Липстыней, то Зента была права: они еще ни разу в жизни не были так обеспечены на зиму. Половину полученных в аванс продуктов они увезли на базар. После этого Ольга Липстынь сшила детям новую одежду, а себе заказала шерстяной костюм. В доме появился радиоприемник и новый мужской велосипед.
Эти факты не могли пройти незамеченными для окружающих. Многие единоличники, которые все лето и осень с недоверием наблюдали за колхозом, стали теперь призадумываться. Не проходило дня, чтобы в правление не заходил какой-нибудь ходок от единоличников или даже целые делегации. Как в свое время пурвайцы ездили на экскурсию в первый колхоз Советской Латвии, так сейчас к ним приезжали из ближних и дальних мест. Опять какие-то крупные события назревали в волости, и Анна Пацеплис понимала, что осенью ей предстоит большая и ответственная работа. Семя коллективизации, посеянное в тщательно обработанную плодородную землю, приносило теперь первые плоды. Не надо было больше говорить о преимуществах колхозного строя, не приходилось ссылаться на чужие примеры – лучшим примером был первый колхоз Пурвайской волости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
– Нечего здесь время терять… – решил Айвар. – Дождемся зимы. Сам дед-мороз построит мост для наших экскаваторов.
Вот поэтому Жану Пацеплису и приходилось два раза в день по проселкам, сырым тропинкам выгонов спешить на своем велосипеде на работу, и каждая такая поездка была настоящей тренировкой.
В конце июля, когда отводный канал прошел через землю Сурумов, Антон Пацеплис переселился на конеферму, где ему отвели отдельную комнату. К этому его побудили многие обстоятельства. Во-первых, от строений было мало проку: коровник покосился, изба грозила обвалом, и только старую клеть, которая еще кое-как держалась, можно было разобрать и перевезти в колхозный центр. Во-вторых, ни у Анны, ни у Жана не было времени ухаживать за скотом и обрабатывать приусадебный участок. Кроме того, осенью Анна собиралась уехать в Ригу учиться, и в усадьбе совсем некому было вести домашнее хозяйства.
Вот почему в конце июля в Сурумах наступила глубокая, печальная тишина, свойственная брошенному человеческому жилищу. Жан опять перебрался в общежитие МТС, а Анна подыскала себе небольшую комнатку в одной из усадеб вблизи волостного исполкома. Жить им стало со всех точек зрения удобнее. Старый коровник разобрали на дрова, он больше ни на что не годился. Избу решили разобрать осенью, когда колхозники управятся с полевыми работами.
В этом году на полях «Ленинского пути» вырос обильный, по местным условиям, урожай.
На лучших участках, которые меньше пострадали от сырости и сорняков, собрали до тридцати центнеров пшеницы и ржи с гектара. Хорошо уродились картофель, и другие овощи, а силосные ямы были полны зеленого корма. У Регута больше не болела голова от забот о кормах.
В середине сентября правление колхоза, предварительно подсчитав и обсудив виды на доходы, решило выдать колхозникам первый аванс за трудодни деньгами и натурой.
Счетовод Марта Клуга теперь целые ночи просиживала в конторе и подсчитывала, что полагается получить каждому колхознику.
Для кладовщика Индриксона наступили горячие дни. С утра до вечера он взвешивал, считал. Как в прежние времена в Юрьев день на всех дорогах Латвии были видны крестьянские повозки с мешками зерна и скромными пожитками, так и теперь в том конце волости, который прилегал к большому болоту, можно было наблюдать веселое оживление: колхозные кони тащили груженые возы, а рядом с повозкой шагал довольный, улыбающийся человек; если в конце мощеной приусадебной дороги возы встречал любопытный сосед-единоличник, колхозники не торопились проехать мимо, не рассказав о своих достижениях.
– Все это заработано в колхозе. И это только аванс, в конце года получим еще больше.
Кто не ленился и не предавался сомнениям, у того нашлось чем наполнить свою клеть. Случалось, что иная колхозница, усердно работавшая на молочнотоварной ферме, увозила домой больше, чем муж, который прилежно обрабатывал приусадебный участок и старался обеспечить себя разным побочным заработком. Прямо-таки удивительно, сколько могла заработать обыкновенная женщина! Совершенно естественно, что у мужа появлялось желание сложить вместе и свой и женин заработок – это выглядело приличнее и можно было сказать не краснея: «Это наш аванс…»
Но случалось и так, что жена говорила: «Не смешивай свою бедность с моим богатством! Пусть люди видят, что ты лодырничал, тогда, может, тебя проймет стыд».
Именно так сказала своему мужу сестра Петера Гандриса – Зента Риекстынь. Сам Риекстынь не верил, что одной работой в артели можно обеспечить семью продовольствием, поэтому его чаще всего видели на базарах и у лавки потребительского общества, куда он сбывал ягоды, грибы и лекарственные растения, а не на колхозных полях.
Когда рядом с жениным зерном положили заработанное им зерно, все видевшие это не могли сдержать усмешки. Послышалось многозначительное покрякивание.
– Откуда я мог знать, что так получится… – пробормотал Риекстынь, не зная куда девать глаза.
– Это потому, что вообразил себя умнее Советской власти, – заметил Регут. – Верил всяким остолопам, а общему делу не верил. Хорошо, что жена у тебя такая рассудительная, иначе неизвестно, чем бы ты сейчас кормил своих детей.
Когда мешки Зенты начали укладывать на телегу, Риекстынь пытался и свой мешочек пристроить, но та сурово его отстранила:
– Не порть картины! Пусть все видят, что твое и что мое! Если Регут даст лошадь, вези свои крохи, а не даст, тащи на спине. Там не так уж много, как-нибудь донесешь.
– Ну чего ты кричишь, Зента… – пытался утихомирить ее муж. – Неужели тебе это представление по душе? Ну, разок ошибся. Второй раз такой картины не увидят.
– Говоришь, не увидят? – переспросила Зента. – Чем ты это докажешь?
– Скоро сама узнаешь. Подожди до конца года.
– Честное слово?
– Честное слово, не сойти мне с места.
Тогда Зента сжалилась над ним и разрешила погрузить на общий воз и его долю. Но по дороге она еще раз пробрала его:
– Ты думаешь, мне не стыдно? Было бы приятнее, если бы твоя доля была больше моей. Погляди на Липстыней, они сейчас заживут, как никогда не жили. У обоих вместе шестьсот трудодней. Разве у нас не могло быть столько же? Мужик – как дуб, не знает куда силу девать, а ходит с кузовками по лесу, собирает ягоды да грибы. Раньше времени в старики записаться хочешь.
– Тише, женушка, тише… – успокаивал ее Риекстынь.
– Тьфу… – ответила Зента. – Прямо хоть плачь со стыда.
Что касается Липстыней, то Зента была права: они еще ни разу в жизни не были так обеспечены на зиму. Половину полученных в аванс продуктов они увезли на базар. После этого Ольга Липстынь сшила детям новую одежду, а себе заказала шерстяной костюм. В доме появился радиоприемник и новый мужской велосипед.
Эти факты не могли пройти незамеченными для окружающих. Многие единоличники, которые все лето и осень с недоверием наблюдали за колхозом, стали теперь призадумываться. Не проходило дня, чтобы в правление не заходил какой-нибудь ходок от единоличников или даже целые делегации. Как в свое время пурвайцы ездили на экскурсию в первый колхоз Советской Латвии, так сейчас к ним приезжали из ближних и дальних мест. Опять какие-то крупные события назревали в волости, и Анна Пацеплис понимала, что осенью ей предстоит большая и ответственная работа. Семя коллективизации, посеянное в тщательно обработанную плодородную землю, приносило теперь первые плоды. Не надо было больше говорить о преимуществах колхозного строя, не приходилось ссылаться на чужие примеры – лучшим примером был первый колхоз Пурвайской волости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179