Сейчас мир. Если Сорокину нравится слушать песню, которую во время войны пели немцы — песню о Лили Марлен — пусть слушает, он не имеет ничего против.
Тогда Беляев первый повысил голос и грубо крикнул: то, что говорит князь,— скандал, и в сильном подпитии оскалился, как крокодил, показав все зубы. Он был похож на спринтера, готового сорваться с места. И лицо, и бритая голова побагровели. Красная безволосая голова не выглядела уродливо — просто напоминала голову огромного ребенка. Он был взбешен. Задыхаясь, он орал своим баритональным басом так, что слышно было за другими столиками:
— Итак, Николай Родионович, вы — троцкист? Троцкист?
Крылов пытался их успокоить, напоминал — кругом люди. А Сорокин, гримасничая, продолжал свой допрос, как инквизитор: уж не слушал ли, мол, Репнин этот марш в Екатеринодаре? Или, может, в Одессе?
Крылову показалось, что дело вот-вот дойдет до драки.
Репнин побледнел, но голос, когда он заговорил, звучал спокойно. Мистер Фои,— произнес он, не скрывая своего презрения,— как и многие другие, как миллионы людей на свете упускает из виду страшную, страшную разницу между войной и миром. В Одессе он ожидал рас
стрела. Ожидал спокойно. А сейчас, между прочим, мир. Разве мистер Фои, хоть он еще и очень, очень молод, не понимает этого огромного различия? А различие огромное, как между солнцем и солнечным зайчиком. Война есть война, но сейчас уже нет войны. Он уже не в Екатеринодаре с Сазоновым, а в Лондоне, и один. Там остались только мертвые. Он, к сожалению, не в их числе. Он совсем в другом мире. И именно поэтому он хочет быть один. Он не вступает ни в какое сообщество, а меньше всего хотел бы оказаться в их Организации, о которой у него сложилось собственное мнение. На свете немало людей, живущих уединенно.
Это во всяком случае не запрещено.
Когда война окончена.
Каким-то шипящим голосом, уже тише, взбешенный Сорокин процедил: война не окончена, не окончена,— война за Россию только начинается. Нет, нет, князь. Война не окончена. Сталин еще не в Лондоне. Впрочем, князь, вероятно, слышал, что на днях сказал английский премьер?
Теперь уж Репнина бросило в краску — он рассмеялся: нет, не слышал. Вообще не слушает, что говорит премьер. Слишком часто, говоря о России, премьер лгал.
После этих слов, произнесенных Репниным как-то беззаботно, сквозь смех, на мгновение наступила тишина. И Беляев, и Сорокин молчали, Крылов опасливо озирался. За соседним столиком сидело несколько поляков с дамами.
Они здесь не одни, упрекнул он Репнина. Надо выбирать слова.
Но молчание длилось недолго.
Заметив, что Репнин и впрямь собрался уходить, Сорокин уже совсем серьезно потребовал от него объяснения — должно ли после всего, что они слышали, сделать вывод, что в будущем князь намерен выступать против монархических организаций? В частности, против Организации, секретарем которой, после возвращения из Корнуолла, назначен он, Сорокин? Вот что его интересует! Он хочет получить ясный ответ! Тем более, что, в качестве нового секретаря, он намеревался внести предложение о переименовании Организации и изменении состава Комитета.
На это Репнин весело, без тени неприязни ответил — он вообще не принимает всерьез ни их организацию, ни/ естественно, ее название.
Тут уже разъяренный Сорокин закричал — с кем же он, с ними или против них? Князю, вероятно, известно, что сказал Помпей: кто не с нами, тот против нас.
Сорокин с Репниным всегда говорили по-английски, в то время как Беляев был в английском не очень силен, но тут Репнин заметил, что отлично говорящий по-английски Сорокин не чувствует разницы в произношении на этом языке слова Помпеи — городка, засыпанного при извержении Везувия, и имени Помпей. Это показалось ему смешным.
Иронически улыбаясь, Репнин ответил молодому красавцу: он не уверен в справедливости того, что во время борьбы за власть сказал Помпей, и ему больше нравится, как на это ответил Цезарь. А Цезарь сказал: кто не против нас, тот за нас.
И Цезарь, как известно, победил, а Помпей погиб.
Он, сказал Репнин, к сожалению, не может из Сорокина сделать (Сорокин, очевидно, не знал, что это значит}, но хочет обратить внимание его на то, что теория Помпея опасна, особенно во время гражданских войн.
Сорокин тогда заметил, что все это ему безразлично и он ждет ясного ответа. Согласен ли Репнин вернуться в Организацию, которая теперь будет носить имя ТТТ, или нет? Шутки в сторону. Князь должен решать.
Тогда Репнин, сдерживая бешенство, сказал, что уже само имя организации утверждает его в решений не принимать участия ни в какой организации.
Они просто смешны ему с этими бесконечными переименованиями, да еще сокращениями на английский манер. К чему все это? Чтобы звучало по-английски? Чьи-то инициалы? Вывески? Чего им скрывать? Он — за прямые и ясные слова. Французская революция двести лет назад изъяснялась вполне понятно. Ему становится смешно, когда он слышит по-русски сокращения, глупые вроде. Для русского человека это просто идиотизм.
Подвыпивший Беляев придвинулся к Репнину совсем близко, почти касается его губ и ушей, но при последних словах отпрянул: он бы попросил князя не заговаривать им зубы. Пусть, мол, без обиняков ответит ему, капитану Беляеву, как офицеру и боевому товарищу, одобряет он Организацию или нет, намерен или не намерен поддержать ее? Поддержать деятельность Организации, которая с каждым днем становится все более важной, Организации, за которую он, ее бывший секретарь, готов умереть и, если потребуется, — убивать. Организация считает, что война Востока и Запада, война против Сталина, не окончена, а только начинается. Князь должен вернуться к своим боевым товарищам, а в противном случае не пенять на последствия. Война продолжается — война за Москву-матушку. Организацию поддерживают проверенные друзья на Западе. Сталин — это мировая проблема,— прохрипел он, весь побагровев, Репнину.
Он с ними или нет?
Лицо Репнина стало серьезным, и он громко произнес: нет!
«Ну почему, почему?» — прямо ему в лицо шипел Беляев, совсем взбеленившись.
Крылов пытался их успокоить.
То ли заметив, что сидящие за соседними столиками оборачиваются в их сторону, или оттого, что все это ему уже надоело, Репнин теперь ответил спокойнее, хотя не пытаясь скрывать своего презрения: потому что Москва победила; победила как еще доселе никогда, никогда русские не побеждали. И что же им сейчас от него надо? Что бы он готовил покушение на Сталина, организовывал шпионаж? Против России он больше и мизинцем не пошевелит: во-первых, потому что он русский, что это его страна, хоть он ее и покинул, а во-вторых, потому что сейчас это было бы нелогично, да просто поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Тогда Беляев первый повысил голос и грубо крикнул: то, что говорит князь,— скандал, и в сильном подпитии оскалился, как крокодил, показав все зубы. Он был похож на спринтера, готового сорваться с места. И лицо, и бритая голова побагровели. Красная безволосая голова не выглядела уродливо — просто напоминала голову огромного ребенка. Он был взбешен. Задыхаясь, он орал своим баритональным басом так, что слышно было за другими столиками:
— Итак, Николай Родионович, вы — троцкист? Троцкист?
Крылов пытался их успокоить, напоминал — кругом люди. А Сорокин, гримасничая, продолжал свой допрос, как инквизитор: уж не слушал ли, мол, Репнин этот марш в Екатеринодаре? Или, может, в Одессе?
Крылову показалось, что дело вот-вот дойдет до драки.
Репнин побледнел, но голос, когда он заговорил, звучал спокойно. Мистер Фои,— произнес он, не скрывая своего презрения,— как и многие другие, как миллионы людей на свете упускает из виду страшную, страшную разницу между войной и миром. В Одессе он ожидал рас
стрела. Ожидал спокойно. А сейчас, между прочим, мир. Разве мистер Фои, хоть он еще и очень, очень молод, не понимает этого огромного различия? А различие огромное, как между солнцем и солнечным зайчиком. Война есть война, но сейчас уже нет войны. Он уже не в Екатеринодаре с Сазоновым, а в Лондоне, и один. Там остались только мертвые. Он, к сожалению, не в их числе. Он совсем в другом мире. И именно поэтому он хочет быть один. Он не вступает ни в какое сообщество, а меньше всего хотел бы оказаться в их Организации, о которой у него сложилось собственное мнение. На свете немало людей, живущих уединенно.
Это во всяком случае не запрещено.
Когда война окончена.
Каким-то шипящим голосом, уже тише, взбешенный Сорокин процедил: война не окончена, не окончена,— война за Россию только начинается. Нет, нет, князь. Война не окончена. Сталин еще не в Лондоне. Впрочем, князь, вероятно, слышал, что на днях сказал английский премьер?
Теперь уж Репнина бросило в краску — он рассмеялся: нет, не слышал. Вообще не слушает, что говорит премьер. Слишком часто, говоря о России, премьер лгал.
После этих слов, произнесенных Репниным как-то беззаботно, сквозь смех, на мгновение наступила тишина. И Беляев, и Сорокин молчали, Крылов опасливо озирался. За соседним столиком сидело несколько поляков с дамами.
Они здесь не одни, упрекнул он Репнина. Надо выбирать слова.
Но молчание длилось недолго.
Заметив, что Репнин и впрямь собрался уходить, Сорокин уже совсем серьезно потребовал от него объяснения — должно ли после всего, что они слышали, сделать вывод, что в будущем князь намерен выступать против монархических организаций? В частности, против Организации, секретарем которой, после возвращения из Корнуолла, назначен он, Сорокин? Вот что его интересует! Он хочет получить ясный ответ! Тем более, что, в качестве нового секретаря, он намеревался внести предложение о переименовании Организации и изменении состава Комитета.
На это Репнин весело, без тени неприязни ответил — он вообще не принимает всерьез ни их организацию, ни/ естественно, ее название.
Тут уже разъяренный Сорокин закричал — с кем же он, с ними или против них? Князю, вероятно, известно, что сказал Помпей: кто не с нами, тот против нас.
Сорокин с Репниным всегда говорили по-английски, в то время как Беляев был в английском не очень силен, но тут Репнин заметил, что отлично говорящий по-английски Сорокин не чувствует разницы в произношении на этом языке слова Помпеи — городка, засыпанного при извержении Везувия, и имени Помпей. Это показалось ему смешным.
Иронически улыбаясь, Репнин ответил молодому красавцу: он не уверен в справедливости того, что во время борьбы за власть сказал Помпей, и ему больше нравится, как на это ответил Цезарь. А Цезарь сказал: кто не против нас, тот за нас.
И Цезарь, как известно, победил, а Помпей погиб.
Он, сказал Репнин, к сожалению, не может из Сорокина сделать (Сорокин, очевидно, не знал, что это значит}, но хочет обратить внимание его на то, что теория Помпея опасна, особенно во время гражданских войн.
Сорокин тогда заметил, что все это ему безразлично и он ждет ясного ответа. Согласен ли Репнин вернуться в Организацию, которая теперь будет носить имя ТТТ, или нет? Шутки в сторону. Князь должен решать.
Тогда Репнин, сдерживая бешенство, сказал, что уже само имя организации утверждает его в решений не принимать участия ни в какой организации.
Они просто смешны ему с этими бесконечными переименованиями, да еще сокращениями на английский манер. К чему все это? Чтобы звучало по-английски? Чьи-то инициалы? Вывески? Чего им скрывать? Он — за прямые и ясные слова. Французская революция двести лет назад изъяснялась вполне понятно. Ему становится смешно, когда он слышит по-русски сокращения, глупые вроде. Для русского человека это просто идиотизм.
Подвыпивший Беляев придвинулся к Репнину совсем близко, почти касается его губ и ушей, но при последних словах отпрянул: он бы попросил князя не заговаривать им зубы. Пусть, мол, без обиняков ответит ему, капитану Беляеву, как офицеру и боевому товарищу, одобряет он Организацию или нет, намерен или не намерен поддержать ее? Поддержать деятельность Организации, которая с каждым днем становится все более важной, Организации, за которую он, ее бывший секретарь, готов умереть и, если потребуется, — убивать. Организация считает, что война Востока и Запада, война против Сталина, не окончена, а только начинается. Князь должен вернуться к своим боевым товарищам, а в противном случае не пенять на последствия. Война продолжается — война за Москву-матушку. Организацию поддерживают проверенные друзья на Западе. Сталин — это мировая проблема,— прохрипел он, весь побагровев, Репнину.
Он с ними или нет?
Лицо Репнина стало серьезным, и он громко произнес: нет!
«Ну почему, почему?» — прямо ему в лицо шипел Беляев, совсем взбеленившись.
Крылов пытался их успокоить.
То ли заметив, что сидящие за соседними столиками оборачиваются в их сторону, или оттого, что все это ему уже надоело, Репнин теперь ответил спокойнее, хотя не пытаясь скрывать своего презрения: потому что Москва победила; победила как еще доселе никогда, никогда русские не побеждали. И что же им сейчас от него надо? Что бы он готовил покушение на Сталина, организовывал шпионаж? Против России он больше и мизинцем не пошевелит: во-первых, потому что он русский, что это его страна, хоть он ее и покинул, а во-вторых, потому что сейчас это было бы нелогично, да просто поздно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201