Было такое ощущение, будто весь мир разыскивает его как преступника. По вечерам он старался подольше задержаться в Лондоне, точнее, в лондонских кинотеатрах, а вернувшись, каждый раз обнаруживал наколотые на булавку бумажки с номерами телефонов и с разными, записанными Мэри поручениями. Она сама заходила к нему и напоминала, чтобы он их просмотрел.
Иногда, приехав из Лондона, он часами одиноко бродил по каштановым аллеям на склонах Бокс-Хилла, только чтобы оттянуть возвращение домой. Когда за полночь он наконец шел к дому, вслед ему лаяли соседские собаки.
Меж тем в последние дни и в его жизни произошли неожиданные, какие-то еще более несуразные события. Джонсу все-таки удалось сделать так, что на скачках на ирландской кобыле выступал его товарищ, опытный, уже немолодой жокей, а не тот юнец, которого рекомендовал Репнин. Такое решение приняла наконец и сама леди Лавиния. Ирландская барышня, однако, проиграла скачку за две тысячи гиней, и все произошло именно так, как предсказывал Репнин, убеждавший графиню, что лошадь проиграет, если ее будут приберегать для финишного рывка. Она шла впереди почти до конца, а потом сдала. Хотя старуха была богата, после скачек вообще не хотела видеть ни Джонса, ни Репнина.
Тогда Репнин попросил его принять.
Графиня передала, что у нее нет для него времени, так как на днях состоятся королевские скачки, Эско.
И тут Репнин повел себя так, словно живет среди сумасшедших. Стал посещать скачки, будто он не состоит конюхом у леди Лавинии, в Доркинге, а сам владеет конюшнями в Ньюмаркете. И ставил на рысаков.
И что всего невероятнее — выигрывал.
Выигрыши выпадали ему вовсе не вследствие того, что он изучал родословную коней, учитывал их прежние результаты или делал прикидку на репутацию их владельцев и участвующих в скачках жокеев.
Просто перед заездом он долго ходил вдоль барьера, рассматривал стоящих за ним кобыл и жеребцов и в какую-то минуту вдруг отмечал про себя будущего фаворита, словно лошадь ему подмигивала. После нескольких выигрышей он дома отложил в книгу о Санкт- Петербурге сотню фунтов, на черный день, а все остальные на следующий день решил употребить на бегах. Денег в банке оставалось совсем мало.
Азарт многолюдных дерби сообщил ему какое-то странное, праздничное настроение. Не так уж плохо быть игроком. Он не отходил от кассы и доигрался до того, что накануне Эскота собрал почти тысячу фунтов.
В день знаменитых королевских скачек в Эскоте Репнин твердо решил делать ставку на все, что у него есть. К великому удивлению, он вдруг почувствовал себя сильным и помолодевшим лет на десять. Нет, не придется ему кончать свою лондонскую жизнь в сточной канаве, бормотал он по-русски. Забудутся все неудачи последних трех лет. Он выиграет на скачках кучу денег, он в этом уверен.
Выиграет столько, что можно будет хоть на время обо всем позабыть и пожить беззаботно.
В день королевских скачек в Эскоте он проснулся рано с твердой уверенностью играть на все, что было припасено и что он в последнее время выиграл. А там будь что будет. Дома на всякий случай оставил две-три сотни фунтов. Он, как некий Наполеон, был абсолютно уверен, что одержит победу над преследовавшими его неудачами и нищетой.
Выйдя из дому, и вплоть до самого Эбкота, он был весел. Необычно, невероятно весел. Нужно иметь волю к победе! У русских есть воля!
Прибыв в Эскот, Репнин долго ходил вдоль барьера, хотя коня, на которого решил поставить все свои деньги, выбрал почти сразу. Жеребец явно не был признанным фаворитом. Это был высокий, резвый вороной
конь, которого знатоки рассчитывали увидеть третьим или четвертым. Однако Репнин с первого же взгляда понял, что будет ставить именно на этого жеребца. Пока он стоял в очереди у кассы, что-то внутри будто удерживало его от этого шага, будто шептало, что не следует делать глупости, нельзя бросать на карту все, что имеешь. Разве не безумие просадить на скачках все свои деньги? Казалось, даже Барлов сейчас смеется над ним: «Храбро вперед! Все или ничего, князь!» Но он уже решил поставить все, что имел.
Однако пока приближалась его очередь, какой-то внутренний голос шептал ему, что нельзя поступать так опрометчиво. Даже выигрыша со ста фунтов было бы вполне достаточно. Продвигаясь вперед сквозь густую толпу людей, он, насупившись, искал глазами телеграф. Ему хотелось сразу после выигрыша отправить веселую телеграмму Наде, прямо в Америку.
А в ушах, словно назойливый шмель, что-то жужжало и твердило ему, что он не в России, не в Петербурге, что он уже немолод, не состоит офицером в штабе Сазонова, а на трибуне здесь, подле него, нет отца, беседующего с Бенкендорфом, что он обычная голь перекатная, никто и ничто в Лондоне, человек, у которого один единственный приличный костюм в стиле Эдуарда VII. Что скоро его уволят. Это абсолютно ясно. Джонс старухе нужней, и она прекрасно помнит, что он ей тогда наплел. А меж тем вороной жеребец гарцевал перед ним. В газетах его не упоминали в числе фаворитов. Репнин чувствовал, что этот жеребец победит и надо поставить на него. Все что есть.
Его новый костюм был уже несколько помят, и вдруг он почему-то вспомнил, в каком костюме отправился в Лондон более тридцати лет назад, еще при Сазонове.
Сейчас на голове у него была шапчонка, какие англичане надевают, лишь отправляясь за город, а в Лондоне носят только рабочие. Да и то поновей. Вокруг, у барьера толпились люди. И тут его, наконец, осенило: в этом море роскошно одетых дам, среди цилиндров цвета голубиного крыла, он выглядит жалким подавальщиком их на площадке для гольфа в каком-нибудь лондонском предместье.
Проследовала королевская семья, которую он даже не приметил: королева, принцесса и две герцогини. Народ устремился следом, чтобы их поближе рассмотреть.
Репнин не обратил внимания, что в толчее за ним по пятам следуют двое мужчин. Он подошел к кассе.
Чем ближе он подходил к ней, тем сильней и настойчивей тот же внутренний голос убеждал его — он не смеет рисковать, не смеет, будто авантюрист, ставить на карту такие деньги. Если после стольких лет он снова решил играть, он должен ставить только на фаворитов, которые названы в газетах. Это надежней. В Эскоте фаворитов знают хорошо. Неожиданности почти исключены.
Чем ближе подходил Репнин к кассе, тем меньше думал о вороном жеребце, который запал ему в душу с первого же взгляда, и вот он наконец решил, что должен играть наверняка. Надо поставить на двух фаворитов, и для большей уверенности — не на победу, а на призовые места. Он вздрогнул.
Бенкендорф уже давно не был послом в Лондоне, и сам он оказался сейчас в Лондоне без отца и без Сазонова. Все это прекрасно, но деньга и в прежние времена шла к нему нечасто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Иногда, приехав из Лондона, он часами одиноко бродил по каштановым аллеям на склонах Бокс-Хилла, только чтобы оттянуть возвращение домой. Когда за полночь он наконец шел к дому, вслед ему лаяли соседские собаки.
Меж тем в последние дни и в его жизни произошли неожиданные, какие-то еще более несуразные события. Джонсу все-таки удалось сделать так, что на скачках на ирландской кобыле выступал его товарищ, опытный, уже немолодой жокей, а не тот юнец, которого рекомендовал Репнин. Такое решение приняла наконец и сама леди Лавиния. Ирландская барышня, однако, проиграла скачку за две тысячи гиней, и все произошло именно так, как предсказывал Репнин, убеждавший графиню, что лошадь проиграет, если ее будут приберегать для финишного рывка. Она шла впереди почти до конца, а потом сдала. Хотя старуха была богата, после скачек вообще не хотела видеть ни Джонса, ни Репнина.
Тогда Репнин попросил его принять.
Графиня передала, что у нее нет для него времени, так как на днях состоятся королевские скачки, Эско.
И тут Репнин повел себя так, словно живет среди сумасшедших. Стал посещать скачки, будто он не состоит конюхом у леди Лавинии, в Доркинге, а сам владеет конюшнями в Ньюмаркете. И ставил на рысаков.
И что всего невероятнее — выигрывал.
Выигрыши выпадали ему вовсе не вследствие того, что он изучал родословную коней, учитывал их прежние результаты или делал прикидку на репутацию их владельцев и участвующих в скачках жокеев.
Просто перед заездом он долго ходил вдоль барьера, рассматривал стоящих за ним кобыл и жеребцов и в какую-то минуту вдруг отмечал про себя будущего фаворита, словно лошадь ему подмигивала. После нескольких выигрышей он дома отложил в книгу о Санкт- Петербурге сотню фунтов, на черный день, а все остальные на следующий день решил употребить на бегах. Денег в банке оставалось совсем мало.
Азарт многолюдных дерби сообщил ему какое-то странное, праздничное настроение. Не так уж плохо быть игроком. Он не отходил от кассы и доигрался до того, что накануне Эскота собрал почти тысячу фунтов.
В день знаменитых королевских скачек в Эскоте Репнин твердо решил делать ставку на все, что у него есть. К великому удивлению, он вдруг почувствовал себя сильным и помолодевшим лет на десять. Нет, не придется ему кончать свою лондонскую жизнь в сточной канаве, бормотал он по-русски. Забудутся все неудачи последних трех лет. Он выиграет на скачках кучу денег, он в этом уверен.
Выиграет столько, что можно будет хоть на время обо всем позабыть и пожить беззаботно.
В день королевских скачек в Эскоте он проснулся рано с твердой уверенностью играть на все, что было припасено и что он в последнее время выиграл. А там будь что будет. Дома на всякий случай оставил две-три сотни фунтов. Он, как некий Наполеон, был абсолютно уверен, что одержит победу над преследовавшими его неудачами и нищетой.
Выйдя из дому, и вплоть до самого Эбкота, он был весел. Необычно, невероятно весел. Нужно иметь волю к победе! У русских есть воля!
Прибыв в Эскот, Репнин долго ходил вдоль барьера, хотя коня, на которого решил поставить все свои деньги, выбрал почти сразу. Жеребец явно не был признанным фаворитом. Это был высокий, резвый вороной
конь, которого знатоки рассчитывали увидеть третьим или четвертым. Однако Репнин с первого же взгляда понял, что будет ставить именно на этого жеребца. Пока он стоял в очереди у кассы, что-то внутри будто удерживало его от этого шага, будто шептало, что не следует делать глупости, нельзя бросать на карту все, что имеешь. Разве не безумие просадить на скачках все свои деньги? Казалось, даже Барлов сейчас смеется над ним: «Храбро вперед! Все или ничего, князь!» Но он уже решил поставить все, что имел.
Однако пока приближалась его очередь, какой-то внутренний голос шептал ему, что нельзя поступать так опрометчиво. Даже выигрыша со ста фунтов было бы вполне достаточно. Продвигаясь вперед сквозь густую толпу людей, он, насупившись, искал глазами телеграф. Ему хотелось сразу после выигрыша отправить веселую телеграмму Наде, прямо в Америку.
А в ушах, словно назойливый шмель, что-то жужжало и твердило ему, что он не в России, не в Петербурге, что он уже немолод, не состоит офицером в штабе Сазонова, а на трибуне здесь, подле него, нет отца, беседующего с Бенкендорфом, что он обычная голь перекатная, никто и ничто в Лондоне, человек, у которого один единственный приличный костюм в стиле Эдуарда VII. Что скоро его уволят. Это абсолютно ясно. Джонс старухе нужней, и она прекрасно помнит, что он ей тогда наплел. А меж тем вороной жеребец гарцевал перед ним. В газетах его не упоминали в числе фаворитов. Репнин чувствовал, что этот жеребец победит и надо поставить на него. Все что есть.
Его новый костюм был уже несколько помят, и вдруг он почему-то вспомнил, в каком костюме отправился в Лондон более тридцати лет назад, еще при Сазонове.
Сейчас на голове у него была шапчонка, какие англичане надевают, лишь отправляясь за город, а в Лондоне носят только рабочие. Да и то поновей. Вокруг, у барьера толпились люди. И тут его, наконец, осенило: в этом море роскошно одетых дам, среди цилиндров цвета голубиного крыла, он выглядит жалким подавальщиком их на площадке для гольфа в каком-нибудь лондонском предместье.
Проследовала королевская семья, которую он даже не приметил: королева, принцесса и две герцогини. Народ устремился следом, чтобы их поближе рассмотреть.
Репнин не обратил внимания, что в толчее за ним по пятам следуют двое мужчин. Он подошел к кассе.
Чем ближе он подходил к ней, тем сильней и настойчивей тот же внутренний голос убеждал его — он не смеет рисковать, не смеет, будто авантюрист, ставить на карту такие деньги. Если после стольких лет он снова решил играть, он должен ставить только на фаворитов, которые названы в газетах. Это надежней. В Эскоте фаворитов знают хорошо. Неожиданности почти исключены.
Чем ближе подходил Репнин к кассе, тем меньше думал о вороном жеребце, который запал ему в душу с первого же взгляда, и вот он наконец решил, что должен играть наверняка. Надо поставить на двух фаворитов, и для большей уверенности — не на победу, а на призовые места. Он вздрогнул.
Бенкендорф уже давно не был послом в Лондоне, и сам он оказался сейчас в Лондоне без отца и без Сазонова. Все это прекрасно, но деньга и в прежние времена шла к нему нечасто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201