Дополнением к тем ее любовным ухищрениям, которых требовал от нее супруг и к которым она привыкла как безропотная одалиска. Женщина была ребячлива, но и бесстыдна. Скакала вокруг Репнина совсем голая, а целовалась, как отроковица. Потом шепотом, глядя ему в глаза, спрашивала по-французски: вы довольны? Репнин приходил в ярость, понимая, что угодил в сети молоденькой балерины, красивой и жаждущей любовников, и в то же время догадываясь, что исполняет лишь роль «помощника» в браке. Вот как, значит, обстоят дела, и Россия тут вовсе ни при чем.
После ее ухода он подошел к зеркалу. Две глубокие морщины залегли у него возле губ. Страсть, которую всколыхнула в нем ее молодость, как рукой сняло. Она ему уже надоела. По возрасту он ей годился в отцы. Несмотря на усталость, Репнин после свидания долго не мог уснуть, размышлял, что .делать дальше, как оборвать эту связь. Так ни до чего не додумавшись, провалялся до рассвета.
Рано утром Мэри обнаружила в его постели дорогую женскую пуговку и положила ее на мраморный подзеркальник. С этого дня по утрам старая англичанка сторонилась Репнина, будто святая дева развратника. Старалась не встречаться с ним во время завтрака. Накрывала на стол и исчезала до того, как он за него сядет. Хотела продемонстрировать ему свое презрение.
А солнце между тем в тот год светило в окна весь август и даже в начале сентября. Как будто отдыхая в Корнуолле, Репнин каждое утро шел в Гайд-парк — плавал в озере, брал лодку и выгребал по нескольку раз до так называемого Итальянского сада. В общественной купальне он встречал немало влюбленных молодых пар, которые из-за недостатка средств проводили лето в городе и загорали рядом с ним. Репнин с удивлением наблюдал за ними и чувствовал к ним зависть. Этим девушкам и юношам было на вид лет по двадцать с небольшим. Он среди них очень выделялся. На его висках уже проступила седина. А молоденькая соотечественница ему просто надоела.
Молодые люди были на двадцать — тридцать лет моложе его. Для каждого из них он мог бы быть отцом. Размышляя обо всем этом, Репнин подолгу лежал на песке или на дощатом помосте у самой воды и смотрел
на вышку, с которой сам не прыгал, но где всегда толпились юноши и девушки.
Каштаны в парке, за его спиной, уже покраснели. А лебеди со всего озера собирались к маленькому мостику, откуда жена Шелли бросилась в воду и где было всего глубже.
Потом Репнин возвращался домой завтракать. Рядом с чашкой, на столе Мэри ежедневно оставляла ему небольшой счет. В комнатах была приятная прохлада. Несколько дней он спокойно прожил так в тишине дома. Потом принялся за осуществление своего странного намерения; решил оклеить стены квартиры оставленными Ордынским обоями. Обои были суперсовременны и необычны по цвету и рисунку. Одевшись в спецовку, он, посвистывая, работал целыми днями и только под вечер, после того как его молодая соотечественница сообщала из какого-нибудь автомата, что едет к нему, исчезал из дома. Она пользовалась автоматом, чтобы никого не навести на свой след? «Средний класс, средний класс эта леди»,— бормотал кто-то ему в ухо — Барлов, Джон, Джим?
Малярное дело с каждым днем ему все больше нравилось. Наконец-то он делает что-то, имеющее смысл. Репнин ловко клеил обои, хотя никогда раньше такая работа ему даже не снилась. Да и не так-то уж это было просто. Ему казалось даже, что легче сдавать экзамены в артиллерийском училище. Обои были испещрены множеством линий, и подогнать куски надо было так точно, чтобы полоски тютелька в тютельку переходили одна в другую. Надо было расположить и расклеить их в некоем логическом порядке, словно это были таблицы логарифмов. Ордынский для своих стен разыскал какие-то непривычные тона, каких не обнаружишь в природе, какие можно увидеть только во сне или на античных фресках. Это типично ремесленное занятие с каждым днем все больше требовало не столько работы рук и умения, сколько скрупулезного расчета. Время от времени Репнин, сидя высоко на стремянке, оставлял работу, смотрел на стены и размышлял или даже мурлыкал что-то себе под нос. Ни разу в жизни до этого он не испытывал такого удовлетворения — во всяком случае, так ему казалось. Несколько дней в тишине дома он чувствовал себя абсолютно счастливым. Верил, что до конца сентября обязательно закончит работу. Сейчас мысль о самоубийстве выглядела просто безумием. Но ничего другого ему не оставалось. Своей соотечественнице он сказал, что в квартире работает маляр «каждый день, до полудня», а про себя все скрыл. Мэри же сказал, что так, мол, они договорились с Ордынским. Он знал, что в конце концов покончит с собой, абсолютно в этом не сомневался, но сейчас переживал минуты полнейшего человеческого счастья, хотя со стороны это могло бы показаться невероятным. Ему и самому казалось невероятным и невозможным, чтобы человек, испытавший счастье, мог наложить на себя руки. Мэри он объяснил, что малярное дело — его хобби.
Уже спустя два-три дня Репнин настолько увлекся и так углубился в свою работу, в эти геометрические шарады на стенах, как будто речь шла о некоем важном для него жизненном испытании. Как будто от того, что он теперь делает, зависела его судьба. К тому же никто иной, кроме него, с делом этим не смог бы справиться.
Подгонять один к одному куски было нелегко, хоть рисунок обоев состоял просто из точек, линий, каких- то углов и треугольников и не изображал ни цветов, ни веток с листьями, ни морских раковин, какие он видел на античных стенах, и не представлял собой сложные орнаменты. К тому же Ордынский предусмотрительно накупил разных руководств, которые следовало прежде прочитать. Занимаясь делом, за которое он вначале взялся шутя, Репнин почувствовал, что рядом с ним, с его жизнью, с его страшным решением возникает на стенах — точнее, он сам создает на этих стенах — некий новый мир разума, покоя, игры интеллекта, где можно утешиться или просто немного отдохнуть от жизни. Где царствует тишина. Новое занятие Репнина явилось каким-то странным эпизодом в конце его жизни и одновременно введением в новую, лучшую жизнь, в некий лучший мир. Он холодел при мысли, что с концом сентября для него уже не будет места ни в этом доме, ни в Лондоне, ни вообще в жизни. До двадцать шестого сентября у него была крыша над головой, а куда деться потом, куда приткнуться? Этого он не знал и не мог придумать, сколько бы ни силился. Когда, утомившись, он начинал размышлять над жизнью — собственная судьба да и вообще все человеческое существование вызывали только усмешку. Смешным выглядело и то, чем он сейчас занимался. Эти квадраты, треугольники, окружности, геометрически правильные, на стене создавали случайные и бессмысленные комбинации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201