Сможет много путешествовать. Шотландцев полно повсюду. Своих людей, не чужаков — этого , страшнейшего в жизни несчастья. На бегах, например, где ни случись, он вечно как дома.
Репнин понял, что сэр Малькольм от него хочет. Этот план показался ему до того наглым и одновременно смешным, что он даже развеселился. Он отвечал иронически, с улыбкой, так, словно этот огромный шотландец предлагал ему свою жену или звезды на небе. Он пытался объяснить, что в нем, русском эмигранте в Лондоне, как бы борются два существа — которых в шутку, про себя он окрестил Джимом и Джоном. Джим внушает ему, что он несчастный нищий на чужбине и кончит свою жизнь в сточной канаве. Что человек может быть счастлив только на родине. А то, что произошло с русскими, страшнее нашествия монголов и монгольского рабства. По всему миру бывшие русские офицеры вынуждены работать судомойками, продавать газеты, мести улицы, торговать коврами и овощами. А Джон кричит ему в уши, что русскому эмигранту нечего стыдиться. Русские эмигранты создали мировую школу балета, они поют в Париже и в Америке, в оперных театрах. Они даже учат англичан понимать Шекспира. А нищие, старые, косматые русские профессора заполнили со своими книгами на чужбине кафедры университетов, как некогда греки после падения Константинополя. Джон внушает, что он должен чувствовать себя апостолом, но, к сожалению, Репнин — офицер, потомок князя Репнина, вступившего некогда со своими казаками в Париж.
Вот так. Джим кричит: надо стыдиться того, что дети их вынуждены будут служить на чужбине. Изменят свои имена. Уже не будут знать родного языка. Станут французами, американцами, англичанами, немцами, итальянцами, полукровками. Что их продают, как некогда продавали рабов. Они уже превратились в навоз, в удобрение неплодородных земель. Ну, и кто из них прав: Джим или Джон? Что же с ним случилось: счастье или беда?
— Такой же вопрос задают себе и шотландцы,— сказал сэр Малькольм, взглянув на жену, которая, выходя из каюты, махнула ему рукой. В каком-нибудь далеком, лучшем будущем, может быть, это несчастье обернется удачей. Ни Репнину, ни его жене не следует впадать в отчаянье, счастье может быть совсем близко, за первым углом.
Вплоть до этих слов сэра Малькольма Репнин сидел на палубе, не сводя глаз с Темзы. Он был охвачен какой-то грустью, он как бы погрузился в сон, поглотивший все заботы и тяготы, как нередко случается с человеком в чужих краях, во время прогулки, когда слова собеседника словно относит прочь ветер. Но при этой фразе шотландца, уже тысячу раз повторенной ему в Лондоне, он вздрогнул. Значит, вот как? У сестры Парка — конюшни и рысаки? И в этих конюшнях князь может найти для себя занятие? Но он вполне удовлетворен своим подвалом,— сказал раздраженно сэру Малькольму. Ему не хотелось бы еще раз менять службу. Подобные перемены утомляют. Человек обязан смириться со своей судьбой.
Тогда шотландец, наливая ему шампанское, которое повсюду возил с собой, обронил, будто ненароком, что рысаки его сестры часто переезжают. Бывают в Париже, даже в Америке. Не исключено, что окажутся и в России? Теперь уже это вполне возможно!
Тут русский все окончательно понял. Он улыбнулся, будто, следя за картами, перехватил взгляд противника и прочитал его мысли. Нет, нет, спасибо, он, правда, преподавал верховую езду в Милл-Хилле, но скачками и подобным бизнесом никогда не занимался. И не думает заниматься. Покойные Репнины перевернулись бы в своих гробах. Торгашеской сметки ему всегда недоставало. Он — русский человек.
Сэр Малькольм встал, словно завершив партию покера, и направился в каюту.
Репнин остался на палубе один возле штурвала.
Итак, сказал он сам себе, Сорокин и его маркиз де Сад оказались правы? Человечество — дерьмо. Отдельно взятый человек — всегда прав. Вместо того, чтобы прожить жизнь в соответствии со своими инстинктами, он даже на краю света, под Лондоном выискивает какие-то возможности вести жизнь, которая с ним не имеет никакой связи, как слезы во сне. Возвратиться в Россию? Пустой мираж, галлюцинация, лихорадка ума в море воспоминаний? Мечта обрести душевный подъем в эти два дня отдыха за городом оказалась тщетной. Впрочем, на что он рассчитывал? Люди везде одинаковы. Это чавканье, это шампанское, эти мимолетные любовные связи на пикниках, здесь, у англичан — разве в Петербурге все это. не было так же бессмысленно и бесцельно — былые пьянки, тоска расставанья и прощальные письма самоубийц? Все то же самое.
Он встал. Стоял, смотрел на Темзу. За кормой на воде клубилась пена.
Все это было и в России. Сейчас бывшую Россию приукрашивают лишь слезы эмигрантов, оплакивающих свое прошлое.
Он увидел, что представляет собой эта их пресловутая русская душа среди хаоса, поражения, бегства. Когда уплывают корабли и тонут лодки. Некоторые сами бросаются в море. Победа все украшает, поражение все поганит.
Кажется, громадный шотландец почувствовал, что не только не сблизился с русским во время этой прогулки, но еще более отдалился от него, и поэтому всю вторую половину дня оставлял его одного, подолгу. Да, видимо, и леди Парк получила некие указания, она сидела с Надей в каюте и не подходила к Репнину, а когда поднималась на палубу, обходила его стороной. Шотландец во время рыбной ловли оставил и жену, одну.
А в Ричмонд все возвратились вечером, когда уже опустились сумерки.
Двое мужчин сидели на палубе молча, так что леди Парк смотрела на них с удивлением, хотя и они с Надей почти не разговаривали. Меж тем, как бы вдруг припомнив, что следует что-то сказать, леди Парк завела речь о памятнике павшим, в Лондоне. Упомянула и о том, как хорошо Репнин говорил о подобном памятнике погибшим, который воздвигнут в шотландской столице — Эдинбурге.
Сэр Малькольм при этом начал подтрунивать над лондонским памятником. Англичане — лавочники. Словчили даже на памятнике павшим солдатам. Когда кончилась последняя война, они врезали имена и даты погибших во второй мировой войне на памятнике жертвам первой мировой войны. Сэкономили, чтоб не тратиться на новый,
Репнин раздраженно заметил, что это чушь. Он вовсе не в восторге от англичан, это абсолютно точно, но то, что говорит сэр Малькольм, неправда. Репнин восхищен этим памятником. Когда империя, над которой никогда не заходит солнце, воздвигает памятник погибшим на войне в виде скромного, простого катафалка — это прекрасно. Это как то короткое стихотворение о павших у Фермопил. В нем больше вкуса и красоты, чем в огромных мраморных тортах, которые воздвигают то здесь, то там. Шотландцы построили пантеон погибшим в мировой войне высоко на скале, на прекрасном месте, в Эдинбурге. Он видел его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Репнин понял, что сэр Малькольм от него хочет. Этот план показался ему до того наглым и одновременно смешным, что он даже развеселился. Он отвечал иронически, с улыбкой, так, словно этот огромный шотландец предлагал ему свою жену или звезды на небе. Он пытался объяснить, что в нем, русском эмигранте в Лондоне, как бы борются два существа — которых в шутку, про себя он окрестил Джимом и Джоном. Джим внушает ему, что он несчастный нищий на чужбине и кончит свою жизнь в сточной канаве. Что человек может быть счастлив только на родине. А то, что произошло с русскими, страшнее нашествия монголов и монгольского рабства. По всему миру бывшие русские офицеры вынуждены работать судомойками, продавать газеты, мести улицы, торговать коврами и овощами. А Джон кричит ему в уши, что русскому эмигранту нечего стыдиться. Русские эмигранты создали мировую школу балета, они поют в Париже и в Америке, в оперных театрах. Они даже учат англичан понимать Шекспира. А нищие, старые, косматые русские профессора заполнили со своими книгами на чужбине кафедры университетов, как некогда греки после падения Константинополя. Джон внушает, что он должен чувствовать себя апостолом, но, к сожалению, Репнин — офицер, потомок князя Репнина, вступившего некогда со своими казаками в Париж.
Вот так. Джим кричит: надо стыдиться того, что дети их вынуждены будут служить на чужбине. Изменят свои имена. Уже не будут знать родного языка. Станут французами, американцами, англичанами, немцами, итальянцами, полукровками. Что их продают, как некогда продавали рабов. Они уже превратились в навоз, в удобрение неплодородных земель. Ну, и кто из них прав: Джим или Джон? Что же с ним случилось: счастье или беда?
— Такой же вопрос задают себе и шотландцы,— сказал сэр Малькольм, взглянув на жену, которая, выходя из каюты, махнула ему рукой. В каком-нибудь далеком, лучшем будущем, может быть, это несчастье обернется удачей. Ни Репнину, ни его жене не следует впадать в отчаянье, счастье может быть совсем близко, за первым углом.
Вплоть до этих слов сэра Малькольма Репнин сидел на палубе, не сводя глаз с Темзы. Он был охвачен какой-то грустью, он как бы погрузился в сон, поглотивший все заботы и тяготы, как нередко случается с человеком в чужих краях, во время прогулки, когда слова собеседника словно относит прочь ветер. Но при этой фразе шотландца, уже тысячу раз повторенной ему в Лондоне, он вздрогнул. Значит, вот как? У сестры Парка — конюшни и рысаки? И в этих конюшнях князь может найти для себя занятие? Но он вполне удовлетворен своим подвалом,— сказал раздраженно сэру Малькольму. Ему не хотелось бы еще раз менять службу. Подобные перемены утомляют. Человек обязан смириться со своей судьбой.
Тогда шотландец, наливая ему шампанское, которое повсюду возил с собой, обронил, будто ненароком, что рысаки его сестры часто переезжают. Бывают в Париже, даже в Америке. Не исключено, что окажутся и в России? Теперь уже это вполне возможно!
Тут русский все окончательно понял. Он улыбнулся, будто, следя за картами, перехватил взгляд противника и прочитал его мысли. Нет, нет, спасибо, он, правда, преподавал верховую езду в Милл-Хилле, но скачками и подобным бизнесом никогда не занимался. И не думает заниматься. Покойные Репнины перевернулись бы в своих гробах. Торгашеской сметки ему всегда недоставало. Он — русский человек.
Сэр Малькольм встал, словно завершив партию покера, и направился в каюту.
Репнин остался на палубе один возле штурвала.
Итак, сказал он сам себе, Сорокин и его маркиз де Сад оказались правы? Человечество — дерьмо. Отдельно взятый человек — всегда прав. Вместо того, чтобы прожить жизнь в соответствии со своими инстинктами, он даже на краю света, под Лондоном выискивает какие-то возможности вести жизнь, которая с ним не имеет никакой связи, как слезы во сне. Возвратиться в Россию? Пустой мираж, галлюцинация, лихорадка ума в море воспоминаний? Мечта обрести душевный подъем в эти два дня отдыха за городом оказалась тщетной. Впрочем, на что он рассчитывал? Люди везде одинаковы. Это чавканье, это шампанское, эти мимолетные любовные связи на пикниках, здесь, у англичан — разве в Петербурге все это. не было так же бессмысленно и бесцельно — былые пьянки, тоска расставанья и прощальные письма самоубийц? Все то же самое.
Он встал. Стоял, смотрел на Темзу. За кормой на воде клубилась пена.
Все это было и в России. Сейчас бывшую Россию приукрашивают лишь слезы эмигрантов, оплакивающих свое прошлое.
Он увидел, что представляет собой эта их пресловутая русская душа среди хаоса, поражения, бегства. Когда уплывают корабли и тонут лодки. Некоторые сами бросаются в море. Победа все украшает, поражение все поганит.
Кажется, громадный шотландец почувствовал, что не только не сблизился с русским во время этой прогулки, но еще более отдалился от него, и поэтому всю вторую половину дня оставлял его одного, подолгу. Да, видимо, и леди Парк получила некие указания, она сидела с Надей в каюте и не подходила к Репнину, а когда поднималась на палубу, обходила его стороной. Шотландец во время рыбной ловли оставил и жену, одну.
А в Ричмонд все возвратились вечером, когда уже опустились сумерки.
Двое мужчин сидели на палубе молча, так что леди Парк смотрела на них с удивлением, хотя и они с Надей почти не разговаривали. Меж тем, как бы вдруг припомнив, что следует что-то сказать, леди Парк завела речь о памятнике павшим, в Лондоне. Упомянула и о том, как хорошо Репнин говорил о подобном памятнике погибшим, который воздвигнут в шотландской столице — Эдинбурге.
Сэр Малькольм при этом начал подтрунивать над лондонским памятником. Англичане — лавочники. Словчили даже на памятнике павшим солдатам. Когда кончилась последняя война, они врезали имена и даты погибших во второй мировой войне на памятнике жертвам первой мировой войны. Сэкономили, чтоб не тратиться на новый,
Репнин раздраженно заметил, что это чушь. Он вовсе не в восторге от англичан, это абсолютно точно, но то, что говорит сэр Малькольм, неправда. Репнин восхищен этим памятником. Когда империя, над которой никогда не заходит солнце, воздвигает памятник погибшим на войне в виде скромного, простого катафалка — это прекрасно. Это как то короткое стихотворение о павших у Фермопил. В нем больше вкуса и красоты, чем в огромных мраморных тортах, которые воздвигают то здесь, то там. Шотландцы построили пантеон погибшим в мировой войне высоко на скале, на прекрасном месте, в Эдинбурге. Он видел его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201