Жена доктора Крылова приглашала на Рождество в Польский клуб. Леди Парк* опять же на встречу Нового года в отель «Савой», прибавив, что с ними будет граф Андрей и генеральша Барсутова.
Репнин от всех приглашений учтиво отказался.
Надя наблюдала все это с грустью.
Явно бросалось в глаза, что Репнин намеренно хочет воздвигнуть некий барьер между ними и теми людьми, с которыми он познакомился в Корнуолле.
Ему, сказал, хочется в праздничные дни посетить расположенный поблизости русский ресторан. Послушать русскую речь и русские песни. А дома спокойно послушать московское радио.
Он купил маленький японский транзистор, который ловил Москву лучше, чем лондонский настенный приемник. Таким образом, Надя, когда оставалась дома одна, была вынуждена любезно извиняться по телефону перед знакомыми мужа и отклонять их предложения, объясняя это тем, что они с Репниным, памятуя детство и чтя свои семейные традиций, отмечают эти праздники даже теперь, после стольких лет, проведенных на чужбине, в Лондоне, по старому русскому календарю, то есть на две недели позже, чем здесь принято.
Вот так. Она благодарила за приглашение и просила их извинить. Но что до нее самой, то ночь рождения младенца в яслях, в Вифлееме и правда как-то непонятно связывалась с воспоминаниями о братьях, погибших во время первой мировой войны. Испытывая одновременно волнение и радость, она ждала этот праздник своего детства и ощущала рядом с собой отца. Казалось — все ее усопшие близкие где-то продолжают жить и в любую минуту могут постучать в дверь.
А с ними и отец, генерал, и мать, которой она очень рано лишилась.
Репнин был для них чужим, он не бывал в их доме, не знал и ее отца, о котором она так часто говорила, но очень любил слушать воспоминания жены. Воспоминаниями было проникнуто все, о чем она говорила с тех пор, как они отправились из Керчи и начали совместную жизнь. Ее тетка, красавица Мария Петровна, жившая одно время возле них, рядом, как-то заметила, что Репнин заменил этой молодой женщине отца. Ее отец погиб на войне, и Репнин, ставший в Афинах ее мужем, занял его место.
Странно, ио в жизни мужчины нередко одновременно существует несколько объектов влюбленности, так же возникают, параллельные чувства и у полюбивших девушек и женщин. Мария Петровна — Надя это знала — любила Репнина, а случайно сошлась с Барловым. Ее любовь к Репнину была необъяснима и протекала как-то незаметно, что не лишало это чувство глубины и трагизма. Надя обрела спокойствие лишь тогда, когда они расстались с теткой в Праге.
Таким образом, в ту зиму, в Лондоне, супруги тихо, уединенно, будто двое влюбленных, встретили русский Новый год.
Но вскоре после праздников мир и покой обитателей квартиры на восьмом этаже нарушила жена доктора
Крылова. Ей стало известно, что Репнина уволили из лавки поблизости от дворца Сент-Джеймса. Как-то она тщетно пыталась разыскать Репнина и, не найдя его, отправилась в лавку Лахуров, где ей и сообщили, что Репнина в лавке нет и больше не будет. Разве Наде об этом не известно? — спросила миссис Крил по телефону. Но это же ужасно! — воскликнула она. Капитан Беляев сказал ей, что князь Николя, мол, теперь узнает, что значит оказаться безработным иностранцем в Лондоне. Мистер Фои к тому же добавил, что сейчас, мол, у князя будет достаточно времени, чтобы слушать Москву. Разве это не страшно? Вот каковы мужчины!
Им с Надей надо встретиться, поговорить. Что делать, что же делать? Надо как-то помочь Репнину.
В первую минуту Надя в оцепенении не опускает трубку, она словно грезит во сне. Кто это говорит? Кого уволили? Почему? Муж ей ничего не сказал. Что надо этой англичанке? С кем встретиться? Зачем им встречаться?
Затем опускает трубку, холодную, белую, будто кость скелета. Чувствует, как дрожат руки. Как колотится сердце. Кто говорил с ней сейчас по телефону?
На улице уже вспыхивали фонари. Было сумрачно. Начало седьмого. Где же он сейчас?
За спиной, на столе маленькая рождественская елочка, увешанная сладостями и пестрыми фонариками, как принято украшать елку для детей.
Он ей ничего не сказал. И она решила ни о чем его не спрашивать. Казалось, его отняла у нее другая женщина. Нет, она не будет ни о чем спрашивать. Она годами ни о чем его не спрашивала. Ни куда они едут, ни зачем едут, ни что их там ждет. Не спрашивала ни в Праге, ни в Милане, ни в Париже. Все это было так непонятно. Он работал чертежником в министерстве, в Праге. Затем продавал картины и медали в Милане. Занимался и продажей русских икон. Затем в казацком костюме стоял у входа в ночном заведении в Париже.
О чем она могла его спрашивать?
Почему они все время живут среди чужих? Почему не живут как другие, почему они так несчастны? Почему ему всегда не везло? Ни чертежником в Праге, ни продавцом медалей в Милане, ни казаком в Париже? Вначале у них кое-что было, то, что захватили с собой в
Керчи. Украшения, золото, которые понёмногу распродавали. Иногда им даже было весело, словно он и Бар- лов все еще служат в Преображенском полку; случалось, выигрывали в карты. И Барлов и Репнин любили повторять, что даже Пушкин проигрывал и бывал в выигрыше. Подобная жизнь начала ее страшить лишь в Португалии, когда она разболелась.
Она никогда не расспрашивала его и о женщинах — о польках, о русских, которых время от времени видела рядом с ним в Красном Кресте, в Париже. Она ни разу не вскрыла адресованные ему письма. Они утратили многие привычки хорошего тона, воспитанные в них с детства родителями, но сохранили достоинство в браке, в поведении друг с другом.
Почему же он не рассказал ей об этом? Об увольнении.
Почему в последнее время скрывает от нее все тяжелое, горькое?
С того дня, когда он сказал, что относится к ней, как к любимому ребенку, она почувствовала тревогу. Даже решилась на переезд к тетке, в Америку.
Она — не ребенок, но быть ему женой, предаваться страсти, с наслаждением даже большим чем прежде, теперь теряло всякий смысл. Она — не дитя, и тем не менее ни о чем не хотела его спрашивать. Подождет. В новом году он заметно переменился. Она вспоминает: как раз в день своего увольнения — теперь она это знает — он рассказывал ей о том, что вдруг среди зимы пошел теплый дождь и настала странная непогода, будто наступил потоп в Лондоне. Гром. Сверкали молнии. Затем хлынул ливень и все потемнело. Это так странно, в декабре. А что потерял заработок, что уволен — об этом он тогда умолчал.
Вода, сказал, проникла и в подвал.
Они, говорит, все поднялись наверх, в канцелярию. Итальянец играл на мандолине. Пока дождь не кончился. Пока в Лондоне не зажглись фонари.
Ничего не сказал ей об увольнении. Сейчас, вечером, ожидая его возвращения, она вспомнила, что в тот вечер ей показалось, будто домой пришел какой-то совсем другой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201
Репнин от всех приглашений учтиво отказался.
Надя наблюдала все это с грустью.
Явно бросалось в глаза, что Репнин намеренно хочет воздвигнуть некий барьер между ними и теми людьми, с которыми он познакомился в Корнуолле.
Ему, сказал, хочется в праздничные дни посетить расположенный поблизости русский ресторан. Послушать русскую речь и русские песни. А дома спокойно послушать московское радио.
Он купил маленький японский транзистор, который ловил Москву лучше, чем лондонский настенный приемник. Таким образом, Надя, когда оставалась дома одна, была вынуждена любезно извиняться по телефону перед знакомыми мужа и отклонять их предложения, объясняя это тем, что они с Репниным, памятуя детство и чтя свои семейные традиций, отмечают эти праздники даже теперь, после стольких лет, проведенных на чужбине, в Лондоне, по старому русскому календарю, то есть на две недели позже, чем здесь принято.
Вот так. Она благодарила за приглашение и просила их извинить. Но что до нее самой, то ночь рождения младенца в яслях, в Вифлееме и правда как-то непонятно связывалась с воспоминаниями о братьях, погибших во время первой мировой войны. Испытывая одновременно волнение и радость, она ждала этот праздник своего детства и ощущала рядом с собой отца. Казалось — все ее усопшие близкие где-то продолжают жить и в любую минуту могут постучать в дверь.
А с ними и отец, генерал, и мать, которой она очень рано лишилась.
Репнин был для них чужим, он не бывал в их доме, не знал и ее отца, о котором она так часто говорила, но очень любил слушать воспоминания жены. Воспоминаниями было проникнуто все, о чем она говорила с тех пор, как они отправились из Керчи и начали совместную жизнь. Ее тетка, красавица Мария Петровна, жившая одно время возле них, рядом, как-то заметила, что Репнин заменил этой молодой женщине отца. Ее отец погиб на войне, и Репнин, ставший в Афинах ее мужем, занял его место.
Странно, ио в жизни мужчины нередко одновременно существует несколько объектов влюбленности, так же возникают, параллельные чувства и у полюбивших девушек и женщин. Мария Петровна — Надя это знала — любила Репнина, а случайно сошлась с Барловым. Ее любовь к Репнину была необъяснима и протекала как-то незаметно, что не лишало это чувство глубины и трагизма. Надя обрела спокойствие лишь тогда, когда они расстались с теткой в Праге.
Таким образом, в ту зиму, в Лондоне, супруги тихо, уединенно, будто двое влюбленных, встретили русский Новый год.
Но вскоре после праздников мир и покой обитателей квартиры на восьмом этаже нарушила жена доктора
Крылова. Ей стало известно, что Репнина уволили из лавки поблизости от дворца Сент-Джеймса. Как-то она тщетно пыталась разыскать Репнина и, не найдя его, отправилась в лавку Лахуров, где ей и сообщили, что Репнина в лавке нет и больше не будет. Разве Наде об этом не известно? — спросила миссис Крил по телефону. Но это же ужасно! — воскликнула она. Капитан Беляев сказал ей, что князь Николя, мол, теперь узнает, что значит оказаться безработным иностранцем в Лондоне. Мистер Фои к тому же добавил, что сейчас, мол, у князя будет достаточно времени, чтобы слушать Москву. Разве это не страшно? Вот каковы мужчины!
Им с Надей надо встретиться, поговорить. Что делать, что же делать? Надо как-то помочь Репнину.
В первую минуту Надя в оцепенении не опускает трубку, она словно грезит во сне. Кто это говорит? Кого уволили? Почему? Муж ей ничего не сказал. Что надо этой англичанке? С кем встретиться? Зачем им встречаться?
Затем опускает трубку, холодную, белую, будто кость скелета. Чувствует, как дрожат руки. Как колотится сердце. Кто говорил с ней сейчас по телефону?
На улице уже вспыхивали фонари. Было сумрачно. Начало седьмого. Где же он сейчас?
За спиной, на столе маленькая рождественская елочка, увешанная сладостями и пестрыми фонариками, как принято украшать елку для детей.
Он ей ничего не сказал. И она решила ни о чем его не спрашивать. Казалось, его отняла у нее другая женщина. Нет, она не будет ни о чем спрашивать. Она годами ни о чем его не спрашивала. Ни куда они едут, ни зачем едут, ни что их там ждет. Не спрашивала ни в Праге, ни в Милане, ни в Париже. Все это было так непонятно. Он работал чертежником в министерстве, в Праге. Затем продавал картины и медали в Милане. Занимался и продажей русских икон. Затем в казацком костюме стоял у входа в ночном заведении в Париже.
О чем она могла его спрашивать?
Почему они все время живут среди чужих? Почему не живут как другие, почему они так несчастны? Почему ему всегда не везло? Ни чертежником в Праге, ни продавцом медалей в Милане, ни казаком в Париже? Вначале у них кое-что было, то, что захватили с собой в
Керчи. Украшения, золото, которые понёмногу распродавали. Иногда им даже было весело, словно он и Бар- лов все еще служат в Преображенском полку; случалось, выигрывали в карты. И Барлов и Репнин любили повторять, что даже Пушкин проигрывал и бывал в выигрыше. Подобная жизнь начала ее страшить лишь в Португалии, когда она разболелась.
Она никогда не расспрашивала его и о женщинах — о польках, о русских, которых время от времени видела рядом с ним в Красном Кресте, в Париже. Она ни разу не вскрыла адресованные ему письма. Они утратили многие привычки хорошего тона, воспитанные в них с детства родителями, но сохранили достоинство в браке, в поведении друг с другом.
Почему же он не рассказал ей об этом? Об увольнении.
Почему в последнее время скрывает от нее все тяжелое, горькое?
С того дня, когда он сказал, что относится к ней, как к любимому ребенку, она почувствовала тревогу. Даже решилась на переезд к тетке, в Америку.
Она — не ребенок, но быть ему женой, предаваться страсти, с наслаждением даже большим чем прежде, теперь теряло всякий смысл. Она — не дитя, и тем не менее ни о чем не хотела его спрашивать. Подождет. В новом году он заметно переменился. Она вспоминает: как раз в день своего увольнения — теперь она это знает — он рассказывал ей о том, что вдруг среди зимы пошел теплый дождь и настала странная непогода, будто наступил потоп в Лондоне. Гром. Сверкали молнии. Затем хлынул ливень и все потемнело. Это так странно, в декабре. А что потерял заработок, что уволен — об этом он тогда умолчал.
Вода, сказал, проникла и в подвал.
Они, говорит, все поднялись наверх, в канцелярию. Итальянец играл на мандолине. Пока дождь не кончился. Пока в Лондоне не зажглись фонари.
Ничего не сказал ей об увольнении. Сейчас, вечером, ожидая его возвращения, она вспомнила, что в тот вечер ей показалось, будто домой пришел какой-то совсем другой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201