– Но как же вы сами! Ведь вам предстоит…
– Пустяки! – успокаивал Бошняка молодой капитан-лейтенант. – Мы идем в теплую страну!
– Ах, как я благодарен вам! – восклицал Бошняк.
Клинковстрем и Гаврилов послали на шхуну на своих баркасах пресную воду. Бошняк велел казакам напечь для команды «Востока» свежего хлеба. 23 октября в сумрачный, ветреный день шхуна уходила. Она шла в Японию на соединение с эскадрой адмирала Путятина. Накануне крепким восточным ветром в бухте переломало весь лед и вынесло в море. Бошняк и Гаврилов на вельботе отправились провожать. Долго держались они под веслами, глядя вслед уходившему пароходу. Дым долго еще тянулся над лесом.
Офицеры вернулись на «Иртыш», где Бошняк в эти дни жил в каюте вместе с Гавриловым. На «Иртыше» холодней и неуютней, чем на «Николае». Но Бошняк чувствовал, что по многим причинам должен быть именно тут. С каждым днем Гаврилов становился проще и естественней. Оказалось, что он довольно отважен, трудолюбив, сам работает на берегу, как простой плотник, и, кажется, любит трудиться, умеет владеть топором.
На берегу матросы построили из сырого леса большой барак. Туда должна перейти береговая команда и экипаж «Иртыша». Офицеры поместятся в домике, где сейчас больные. А больные пойдут в «старую» казарму, где постовая команда.
Так начинали жить в гавани Императора Николая I в октябре 1853 года. С тех пор прошло почти четыре месяца.
На палубе корабля «Император Николай I» высокие сугробы. Осенью, когда команда «Иртыша» вместе с постовыми казаками ставила барак на берегу, Клинковстрем приказал своим матросам рубить хвойные ветви и застилать ими палубу в несколько слоев. На груды ветвей навалили снега. Под второй палубой в жилых помещениях поставили камины. Топка не прекращалась ни днем, ни ночью. Теперь корабль весь в снегу, как ледяной дом. Лишь у части иллюминаторов оставлены просветы, как бойницы в стене.
Бошняк и Подобин поднялись по трапу, лежавшему на сугробе между крутых, аккуратно утрамбованных стен снега, как по узкому коридору. Старательные финны настелили хвою и на эти стены, – идешь, как по аллее. У трапа стоял матрос с деревянной лопатой и другой матрос с метлой. У обоих вид нездоровый, мутные глаза. Встав навытяжку, они отдали честь лейтенанту. Проходя палубу, Бошняк и Подобин встретили смертельно бледного матроса, который, держась за переборку, с трудом шел с помощью своего товарища и что-то бормотал по-фински. Подобин направился в жилую палубу, а Бошняк – к капитану.
В капитанской каюте топился камин. Клинковстрем чувствовал себя неважно. На плечах у него полушубок. Настоящего тепла на корабле нет. За последние дни как-то особенно давала себя знать усталость. Капитану все время хотелось согреться и спать. Клинковстрем знал, что это значит. Он старался не поддаваться. Он опасался, что, если сам заболеет, это сильно подействует на команду. Климат тут отвратительный, температура все время меняется. Кости ломит все сильней. Каждый вечер старик боцман натирает спину своего капитана каким-то составом.
Как и Бошняк, Клинковстрем старался занять людей. Днем рубили лес, пилили дрова. Вечерами первое время обе команды и судовая, и та, что зимовала на берегу, – вместе собирались в бараке, пели песни и плясали финские и русские танцы, устраивали горы для катанья.
Теперь на «Николае» многие больны. Трех тяжелых Клинковстрем отправил в барак, решив, что там им потеплей и лучше. Здоровых Клинковстрем посылал на берег помогать постовой команде.
Клинковстрем – высокий, худой. Он оброс светлой, пышной и окладистой бородой. В душе он всегда рад Бошняку. Находил его человеком образованным, смышленым и приятным. Но за последнее время этот молодой офицер часто огорчал его. Каждый приход Бошняка на судно – какая-нибудь новая просьба. То Бошняк просит прислать людей на какие-нибудь работы – а людей здоровых на корабле и так мало, только-только хватает управляться со своими делами, – то попросит провизии сверх нормы, то вина. «Я и так отдал все, что мог, – думал Клинковстрем. – Компания, как всегда, кормит всех. А у казны все в беспорядке, везде голод, болезни.
Когда с поста приходят за пайком, экипаж недоволен. Холодные, чуть выпуклые, с отблесками, глаза капитана с неприязнью взглянули на вошедшего. Клинковстрем не умел скрывать своих чувств.
Бошняк тоже похудел, щеки его запали. Синие глаза его с такими большими зрачками, что кажутся черными. Бошняк чувствовал всю нелепость и унизительность своего положения. Он понимал, как тяжело Клинковстрему отрывать запасы от своей команды. Но надо считаться с обстоятельствами: люди мерли, и дальше нельзя было этого терпеть. Смерть за смертью… Сердце молодого лейтенанта обливалось кровью. При смерти лежали Веткин, Сушков и двое финнов-матросов. Парфентьев пока не уходил на охоту, варил хвою и давал им пить. Но матросы, привыкшие к вину, плохо верили в какое-нибудь другое средство. «Нужна чарка в день, – полагал Бошняк, – и тогда все спасены будут, кого еще можно спасти. Ведь на „Николае“ большой запас вина».
– Здешний климат, я думаю, соответствует в зимнее время семидесяти градусам северной широты, – заговорил Клинковстрем. – Я сам никогда бы не поверил, что на сорок девятом градусе может быть такая зима. И это мы переносим при обычных условиях.
Он опять помянул, что знаком лично с капитаном Коллисоном и доктором Андерсеном, которые зимовали два года в знаменитой экспедиции с капитаном Россом. Клинковстрем видел суда полярной экспедиции, они были хорошо оборудованы, утеплены и снабжены.
– И медицинские средства были. Совершенно неожиданно мы попали в худшие климатические условия, чем они. Знакомство с участниками полярной экспедиции дало мне возможность принять некоторые меры, рекомендованные ими.
Бошняк иногда ловил себя на чувстве ненависти к капитану «Николая». Он старался подавить это чувство в зародыше. Он отчетливо представлял себе, что начальник поста должен быть трезв и не поддаваться раздражению. Он мог бы потребовать от Клинковстрема, чтобы тот отдал вино, но не хотел этого делать далеко не из малодушия.
– Веткин еще жив, – сказал Бошняк. – Руки распухли, синюха на лице, сыпь на теле. Запас вина, что был на посту, закончился давно. Вино, оставленное Корсаковым, тоже все. Бог знает, скольких спасло оно от смерти.
Клинковстрем молчал. Он понимал, куда гнет гость, и терпеливо слушал. Потом медленно стал объяснять, что запас вина у него строго ограничен, что расходовать его не может, что с ним он не смеет расстаться, так как не знает, куда судно должно пойти по окончании зимовки, поэтому вряд ли где-либо сможет пополнить запас.
Нервы обоих собеседников были напряжены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183