Что
его окружают специально обращенные к нему декорации. Пусть это будет игра
или, скорее, система из множества игр, предлагаемых средой обитания своим
подопечным, но игра без апелляций к судьбе и без антрактов, смертельно
серьезная, как жизнь, а не условная, как забава. Игра, в которой нельзя
покинуть шахматную доску своего общества, чтобы взглянуть на нее со
стороны. Нельзя допустить, чтобы игрок знал о том, что ему предназначено,
и никто не вправе претендовать на составление правил собственной или чужой
игры, ведь здесь эти прерогативы равняются Божьим. Тут возникает старый,
как мир, вопрос: quis custodiet ipsos custodes [кто устережет самих
сторожей? (англ.)]. Кто станет этим Deux ex Machina [богом из машины
(лат.)], который присматривает за нашими ангелами-хранителями и который их
руками печется об оптимизации Бытия, столь же справедливой, сколь
совершенной? За каждым, даже самым удачным ответом на этот вопрос прячется
призрак тайновластия, и борьба пойдет, за его устранение, чтобы
распределение синтетических судеб было полностью децентрализованным. Эта
социотехническая проблема в переводе на язык традиционного религиоведения
означает приведение в действие пантеизма. Тайнократа нельзя будет найти
точно так же, как нельзя найти Бога, потому что он окажется повсюду
одновременно. Но если в этой перекроенной на новый лад гармонии что-то
разладится, кто исправит ее? А так как кто-то должен ее к тому же
запроектировать и запустить в производство, это лицо или группа лиц будут
склонны самозванчески, явным или, что еще хуже, тайным образом взять себе
роль Господа Бога в этом всепредставлении. Пока что говорят о поэтапном
переходе от обычной этикосферы к новой, тайнопровиденциальной. В общем,
опять-таки почти как в Библии, прашустры родят шустры, шустры породят
шустрины, которые положат начало следующим поколениям, вплоть до
стабилизаторов-абсолютизаторов, своей способностью к самоисправлению и
своей надежностью не уступающих стихийным силам Природы. И это будет
настоящая Рекреационная Креация в рамках Космической Пракреации. Далек еще
путь и усеян препятствиями, но цель уже различима, и оптимисты считают,
что через каких-нибудь два-три столетия полная раификация Люзании станет
свершившимся фактом.
Лекция эта произвела на кассетонцев впечатление столь же
значительное, сколь негативное. Уже само осознание непостижимой режиссуры
судьбы, заявил лорд Рассел, есть катастрофа для разума и призыв к бунту.
Следует опасаться, что в этом совершенно новом обществе появится тьма
новых форм безумия, страдания и отчаяния. Даже Карл Поппер согласился
здесь с Расселом. Зато Фейерабенд заметил, что это не обязательно так уж
страшно. Ибо есть кое-что не в пример хуже, чем даже тщательно дозируемое
всеобщее счастье. Те не хотели с ним согласиться. Вдруг попросил слова
молчавший до этого адвокат Финкельштейн. Я уговорил обоих лордов и
Фейерабенда позволить адвокату высказать свою точку зрения, на что они в
конце концов с неохотою согласились.
- Господа, - начал Финкельштейн, - хотя я всего лишь заурядный
адвокатишка с не слишком любопытной клиентурой, - исключая присутствующего
здесь господина Ийона Тихого, - и за целую жизнь не прочитал столько умных
вещей, сколько каждый из вас за один только день, мне все же хотелось бы
внести и свою скудную лепту, раз уж я оказался в этой кассетной компании.
Мой отец - вечная ему память - имел в Чорткове антиквариат и массу
свободного времени, поэтому он читал философов и не брал в рот спиртного,
за исключением пейсаховки раз в год. Во Львове выходил тогда
антиалкогольный журнал "Благословенная трезвость", и один из сотрудников
редакции, зная о возвышенных интересах моего отца, попросил его написать
статью. Алкоголизм, ответил на это отец, дело отвратное, и лучше бы его не
было. Но если даже пустить в ход аргументы самого тяжелого калибра, все
равно ничего не выйдет, потому что "Благословенную трезвость" читают не
пьяницы, но одни только трезвенники, чтобы утвердиться в ощущении своего
превосходства, а если пьянице случайно завернут в эту газету селедку и на
глаза ему попадется моя статья, то он либо употребит ее сами знаете для
чего, либо тут же напьется с огорчения, что поддался столь пагубной
привычке. Я очень извиняюсь, но я не верю, чтобы писание таких мудрых,
глубоких книг о счастье и нравственности, которые писал лорд Рассел, могло
хоть одну муху спасти от обрывания крылышек. Когда я был малышом играл у
себя, мать время от времени кричала мне из другой комнаты: "Спутя,
перестань": она не знала, что я делаю, но ничего хорошего не ожидала; то
же самое можно сказать о человечестве. Оно, к сожалению, переставать не
желает. Отец выписывал "Иллюстрированный еженедельник" со снимками,
изображавшими Бремя Белого Человека: с пробковым шлемом на голове и
винчестером в руке он попирает ногой носорога, а за ним - толпа потных
голых негров с тюками на головах и ушками от кофейных чашек в носу. Тогда
я мечтал, чтобы негры сбросили с себя эти тюки и прогнали белых из Африки,
предварительно поломав об их спины винчестеры. Я собирал станиоль от
шоколада "Хазет" для выкупа негритят и скатывал из него большие шары,
только не мог узнать, куда потом надо идти с таким шаром, чтобы выкупить
негритенка. А теперь нет уже этих белых эксплуататоров, есть только
чернокожие экс-капралы из Иностранного легиона, которые либо сами режут
своих чернокожих соплеменников, получивших докторскую степень в Кембридже,
либо поручают это своей лейб-гвардии, а орудия казни импортируют из Англии
и других высокоразвитых стран. Теперь чернокожие велят короновать себя
чернокожим, и лишь кишки, которые из них выпускают, такие же красные, как
и прежде. Теперь мы слышим не о карательных экспедициях, но о
государственных интересах, только я сомневаюсь, что для истребляемых это
составляет особую разницу. Нет уже Deutsch-Ostafrica [Немецкой Восточной
Африки (нем.)] и никаких вообще колоний, а одна сплошная независимость и
посторонним вмешиваться нельзя, чтобы никто не мог помешать суверенной
резне. Вы, господа, говорили здесь о всеобщем полном счастье, что,
дескать, полного иметь нельзя, а только крошечное. Счастье, конечно, вещь
относительная. Пятнадцати лет я попал в лагерь уничтожения, где людей
травили газом, как клопов. Я оставался в живых лишь потому, что Кацман,
второй заместитель коменданта, взял меня к себе для уборки дома, а дело
было летом, я натирал пол без рубашки, на коленях, и ему приглянулась моя
спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
его окружают специально обращенные к нему декорации. Пусть это будет игра
или, скорее, система из множества игр, предлагаемых средой обитания своим
подопечным, но игра без апелляций к судьбе и без антрактов, смертельно
серьезная, как жизнь, а не условная, как забава. Игра, в которой нельзя
покинуть шахматную доску своего общества, чтобы взглянуть на нее со
стороны. Нельзя допустить, чтобы игрок знал о том, что ему предназначено,
и никто не вправе претендовать на составление правил собственной или чужой
игры, ведь здесь эти прерогативы равняются Божьим. Тут возникает старый,
как мир, вопрос: quis custodiet ipsos custodes [кто устережет самих
сторожей? (англ.)]. Кто станет этим Deux ex Machina [богом из машины
(лат.)], который присматривает за нашими ангелами-хранителями и который их
руками печется об оптимизации Бытия, столь же справедливой, сколь
совершенной? За каждым, даже самым удачным ответом на этот вопрос прячется
призрак тайновластия, и борьба пойдет, за его устранение, чтобы
распределение синтетических судеб было полностью децентрализованным. Эта
социотехническая проблема в переводе на язык традиционного религиоведения
означает приведение в действие пантеизма. Тайнократа нельзя будет найти
точно так же, как нельзя найти Бога, потому что он окажется повсюду
одновременно. Но если в этой перекроенной на новый лад гармонии что-то
разладится, кто исправит ее? А так как кто-то должен ее к тому же
запроектировать и запустить в производство, это лицо или группа лиц будут
склонны самозванчески, явным или, что еще хуже, тайным образом взять себе
роль Господа Бога в этом всепредставлении. Пока что говорят о поэтапном
переходе от обычной этикосферы к новой, тайнопровиденциальной. В общем,
опять-таки почти как в Библии, прашустры родят шустры, шустры породят
шустрины, которые положат начало следующим поколениям, вплоть до
стабилизаторов-абсолютизаторов, своей способностью к самоисправлению и
своей надежностью не уступающих стихийным силам Природы. И это будет
настоящая Рекреационная Креация в рамках Космической Пракреации. Далек еще
путь и усеян препятствиями, но цель уже различима, и оптимисты считают,
что через каких-нибудь два-три столетия полная раификация Люзании станет
свершившимся фактом.
Лекция эта произвела на кассетонцев впечатление столь же
значительное, сколь негативное. Уже само осознание непостижимой режиссуры
судьбы, заявил лорд Рассел, есть катастрофа для разума и призыв к бунту.
Следует опасаться, что в этом совершенно новом обществе появится тьма
новых форм безумия, страдания и отчаяния. Даже Карл Поппер согласился
здесь с Расселом. Зато Фейерабенд заметил, что это не обязательно так уж
страшно. Ибо есть кое-что не в пример хуже, чем даже тщательно дозируемое
всеобщее счастье. Те не хотели с ним согласиться. Вдруг попросил слова
молчавший до этого адвокат Финкельштейн. Я уговорил обоих лордов и
Фейерабенда позволить адвокату высказать свою точку зрения, на что они в
конце концов с неохотою согласились.
- Господа, - начал Финкельштейн, - хотя я всего лишь заурядный
адвокатишка с не слишком любопытной клиентурой, - исключая присутствующего
здесь господина Ийона Тихого, - и за целую жизнь не прочитал столько умных
вещей, сколько каждый из вас за один только день, мне все же хотелось бы
внести и свою скудную лепту, раз уж я оказался в этой кассетной компании.
Мой отец - вечная ему память - имел в Чорткове антиквариат и массу
свободного времени, поэтому он читал философов и не брал в рот спиртного,
за исключением пейсаховки раз в год. Во Львове выходил тогда
антиалкогольный журнал "Благословенная трезвость", и один из сотрудников
редакции, зная о возвышенных интересах моего отца, попросил его написать
статью. Алкоголизм, ответил на это отец, дело отвратное, и лучше бы его не
было. Но если даже пустить в ход аргументы самого тяжелого калибра, все
равно ничего не выйдет, потому что "Благословенную трезвость" читают не
пьяницы, но одни только трезвенники, чтобы утвердиться в ощущении своего
превосходства, а если пьянице случайно завернут в эту газету селедку и на
глаза ему попадется моя статья, то он либо употребит ее сами знаете для
чего, либо тут же напьется с огорчения, что поддался столь пагубной
привычке. Я очень извиняюсь, но я не верю, чтобы писание таких мудрых,
глубоких книг о счастье и нравственности, которые писал лорд Рассел, могло
хоть одну муху спасти от обрывания крылышек. Когда я был малышом играл у
себя, мать время от времени кричала мне из другой комнаты: "Спутя,
перестань": она не знала, что я делаю, но ничего хорошего не ожидала; то
же самое можно сказать о человечестве. Оно, к сожалению, переставать не
желает. Отец выписывал "Иллюстрированный еженедельник" со снимками,
изображавшими Бремя Белого Человека: с пробковым шлемом на голове и
винчестером в руке он попирает ногой носорога, а за ним - толпа потных
голых негров с тюками на головах и ушками от кофейных чашек в носу. Тогда
я мечтал, чтобы негры сбросили с себя эти тюки и прогнали белых из Африки,
предварительно поломав об их спины винчестеры. Я собирал станиоль от
шоколада "Хазет" для выкупа негритят и скатывал из него большие шары,
только не мог узнать, куда потом надо идти с таким шаром, чтобы выкупить
негритенка. А теперь нет уже этих белых эксплуататоров, есть только
чернокожие экс-капралы из Иностранного легиона, которые либо сами режут
своих чернокожих соплеменников, получивших докторскую степень в Кембридже,
либо поручают это своей лейб-гвардии, а орудия казни импортируют из Англии
и других высокоразвитых стран. Теперь чернокожие велят короновать себя
чернокожим, и лишь кишки, которые из них выпускают, такие же красные, как
и прежде. Теперь мы слышим не о карательных экспедициях, но о
государственных интересах, только я сомневаюсь, что для истребляемых это
составляет особую разницу. Нет уже Deutsch-Ostafrica [Немецкой Восточной
Африки (нем.)] и никаких вообще колоний, а одна сплошная независимость и
посторонним вмешиваться нельзя, чтобы никто не мог помешать суверенной
резне. Вы, господа, говорили здесь о всеобщем полном счастье, что,
дескать, полного иметь нельзя, а только крошечное. Счастье, конечно, вещь
относительная. Пятнадцати лет я попал в лагерь уничтожения, где людей
травили газом, как клопов. Я оставался в живых лишь потому, что Кацман,
второй заместитель коменданта, взял меня к себе для уборки дома, а дело
было летом, я натирал пол без рубашки, на коленях, и ему приглянулась моя
спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97