Не спрашивая, кем я имею честь
быть, он объяснил мне топографию этого участка кишечника; особенно
восхищало его diverticulum duoden-jejunale Xaater [ответвление
двенадцатиперстной кишки Ксаатера (лат.)]. Да, да, это место носило его
имя, ведь именно он доказал ошибочность утверждений школы Ксепса, будто бы
это diverticulum [ответвление (лат.)] никогда не было verrucinosum
[бородавчатым (лат.)]. Профессор мозолил глаза этому курдлю уже несколько
дней, но тупое животное ни за что не желало его глотать, хотя он,
посоленный, совался к нему прямо в пасть. При этих словах во мне
пробудились тягостные воспоминания о спутнике - лунапарке, который я
принял за планету и где позволил одурачить себя мнимой охотой на курдля.
Расставшись - довольно неохотно - с желчевыми бородавками, профессор
вместе со мной вернулся в желудок. Украдкой он поглядывал на мои ноги, но
тут же отводил взгляд. Впоследствии выяснилось, что он принял меня за
калеку от рождения, но из вежливости не показывал вида; в качестве анатома
он поставил мне диагноз deformitatis congenitae articulacionum genu
[врожденный дефект коленного сочленения (лат.)] - случай довольно редкий и
тяжелый, поскольку это необычайно осложняет жизнь, в особенности ходьбу, а
нормально, то есть по-энциански, сесть такой инвалид вообще не способен;
вот было смеху, когда он понял, что имеет дело с человеком, - я забыл ему
об этом сказать, но он сам догадался, когда мы сняли кислородные маски.
Это было уже за привратником, и сверху на нас полетели целые купы
кустарника и груды земли. Наш дряхлый курдль был на редкость прожорлив;
профессор посоветовал поторопиться; отовсюду струились уже потоки
желудочного сока, и было ясно, что этим не кончится: такая пища вызывает
изжогу, а значит, и жажду. Действительно, полило как из ведра, но мы
успели добежать до спасительного убежища, и ни одна капля на нас не
попала. Мои товарищи учтиво приветствовали профессора и пригласили его на
бррбиций, который уже варился в котелке. Интересно, что всем деликатесам,
который мог приготовить ундорт, они предпочитали эту гадость, наполняющую
помещение запахом, который при всем желании приятным не назовешь. Мы
сидели в кружок и, прихлебывая суп из мисочек, оживленно болтали.
Профессор рассказал забавную историю о том, как в прошлом году он открыл в
болоте возле Кургана Председателя завязший в иле скелет огромного курдля с
сорока скелетами члаков внутри. Благодаря этому он взял верх над
археологами из школы другого анатома, доцента Ксипсиквакса (или что-то в
этом роде), которые утверждали, что курдль не может жить под водой.
Действительно, naturalitae [естественным образом (лат.)] не может, но
можно выдрессировать его в подводную лодку, а наш анатом доказал это,
предъявив вещественное доказательство - перископ, обнаруженный вместе со
скелетом. Доцент опоздал на два дня, и, когда он наконец прибыл на место с
водолазным костюмом, скелет уже загорал на солнце под присмотром
препараторов, а к перископу профессор прикрепил транспарант с ехидной
надписью: CITO VENIENTIBUS OSSA! [Кто приходит рано - тому кости (лат.);
перефразировка выражения "Tarde venientibus ossa" - "Кто приходит поздно -
тому кости"]
Ну и проблемы у этих ученых, подумал я, прихлебывая бррбиций так, как
ребенком глотал рыбий жир, то есть затыкая горло задней частью неба; и
все-таки пил, чтобы не выделяться. Монах сидел вместе с нами, но не на
матраце, а на своем булыжнике - он наконец позволил себя уговорить и
сбросил его с плеч. Зная, что я человек, он счел возможным нарушить обет;
так начался разговор, в котором он проявил куда большую сообразительность,
нежели предполагал в нем Тюкстль. Его имени я не смог бы произнести, оно
было совершенно иное, чем у остальных люзанцев, хриплое, из одних глухих
согласных. У всех монахов такие имена, ибо послушничество начинается с
выбора кливийского имени, - из сохранившихся хроник. С этой минуты монах
становится еще и этим кливийцем. При этом известии фантазия моя
разыгралась. Я ждал невероятных откровений - например, что они верят в
переселение душ и в то, что их устами говорят умершие кливийцы, или же,
что во время своих мистерий они читают по уцелевшим документам страшные
заклинания Ка-Ундрия, и, хотя их вера подвергается при этом нелегкому
испытанию, именно в этом видят свою покаянную миссию; а если видения
примут массовый характер, набожные монахи могут превратиться в организацию
мстителей. Брат привратник остудил мое разгоряченное воображение, заявив,
что ничего не знает о кливийце, имя которого принял, да и об остальных
кливийцах тоже, - ничего, кроме того, что те не верили в Бога, поэтому они
теперь верят за них.
- Как же так, - спросил я, жестоко обманутый в своих ожиданиях, - у
вас есть кливийские хроники, и вы даже не пробуете изучать их?
Монах, должно быть, распарился от бррбиция, потому что сбросил с
головы капюшон и, глядя на меня лучеобразно оперенными глазами, сказал:
- Да нет, я читал эти хроники. Среди наших послушников нет недостатка
в клириках, которые вступают в орден не покаяния ради и не из набожности,
но надеясь отыскать у кливийцев застывшую эссенцию самого черного Зла.
Такие вскоре уходят. Ты удивляешься, чужеземец? Мы читаем хроники, чтобы
учиться кливийскому языку, а впрочем, там ничего нет...
- Как это нет? - медленно переспросил я. Я готов был заподозрить его
в желании скрыть правду.
- Ничего, кроме фраз. Пропагандистский трезвон, и только. Пускание
трюизмов в глаза. Тебе это странно? А ты когда-нибудь слышал о власти,
которая не рассыпает направо и налево обещания счастья, но возвещает
отчаяние, скрежет зубовный, собственную мерзость и подлость? Никакая
власть ничего подобного не обещала. Разве у вас иначе?
- Не будем об этом, - быстро ответил я. - Но их Ка-Ундрий? Что это
было? Ты знаешь? Тебе позволено говорить?..
- Вечно одно и то же, - пожал он плечами. - Ка-Ундрий в точном
переводе значит БЛАГОСФЕРА.
У меня перехватило дыхание.
- Не может быть! Значит... они хотели сделать то же, что и вы?
- Да.
- Тогда... как дошло до войны?
- Это была не война, это было безлюдное столкновение двух идей.
- Аникс сказал мне, что шустры возникли как оружие...
- Возможно, ты неправильно его понял. Они возникли не как оружие. Но
стали оружием, наткнувшись на то, что метило им навстречу.
Я видел, что он с трудом подыскивает слова под неподвижным взглядом
остальных, - и вдруг увидел эту сцену как бы со стороны. Человек, сидящий
с неудобно подогнутыми ногами среди существ, широко рассевшихся на своих
огромных стопах, с торчащими назад коленями, как грузные головастые птицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
быть, он объяснил мне топографию этого участка кишечника; особенно
восхищало его diverticulum duoden-jejunale Xaater [ответвление
двенадцатиперстной кишки Ксаатера (лат.)]. Да, да, это место носило его
имя, ведь именно он доказал ошибочность утверждений школы Ксепса, будто бы
это diverticulum [ответвление (лат.)] никогда не было verrucinosum
[бородавчатым (лат.)]. Профессор мозолил глаза этому курдлю уже несколько
дней, но тупое животное ни за что не желало его глотать, хотя он,
посоленный, совался к нему прямо в пасть. При этих словах во мне
пробудились тягостные воспоминания о спутнике - лунапарке, который я
принял за планету и где позволил одурачить себя мнимой охотой на курдля.
Расставшись - довольно неохотно - с желчевыми бородавками, профессор
вместе со мной вернулся в желудок. Украдкой он поглядывал на мои ноги, но
тут же отводил взгляд. Впоследствии выяснилось, что он принял меня за
калеку от рождения, но из вежливости не показывал вида; в качестве анатома
он поставил мне диагноз deformitatis congenitae articulacionum genu
[врожденный дефект коленного сочленения (лат.)] - случай довольно редкий и
тяжелый, поскольку это необычайно осложняет жизнь, в особенности ходьбу, а
нормально, то есть по-энциански, сесть такой инвалид вообще не способен;
вот было смеху, когда он понял, что имеет дело с человеком, - я забыл ему
об этом сказать, но он сам догадался, когда мы сняли кислородные маски.
Это было уже за привратником, и сверху на нас полетели целые купы
кустарника и груды земли. Наш дряхлый курдль был на редкость прожорлив;
профессор посоветовал поторопиться; отовсюду струились уже потоки
желудочного сока, и было ясно, что этим не кончится: такая пища вызывает
изжогу, а значит, и жажду. Действительно, полило как из ведра, но мы
успели добежать до спасительного убежища, и ни одна капля на нас не
попала. Мои товарищи учтиво приветствовали профессора и пригласили его на
бррбиций, который уже варился в котелке. Интересно, что всем деликатесам,
который мог приготовить ундорт, они предпочитали эту гадость, наполняющую
помещение запахом, который при всем желании приятным не назовешь. Мы
сидели в кружок и, прихлебывая суп из мисочек, оживленно болтали.
Профессор рассказал забавную историю о том, как в прошлом году он открыл в
болоте возле Кургана Председателя завязший в иле скелет огромного курдля с
сорока скелетами члаков внутри. Благодаря этому он взял верх над
археологами из школы другого анатома, доцента Ксипсиквакса (или что-то в
этом роде), которые утверждали, что курдль не может жить под водой.
Действительно, naturalitae [естественным образом (лат.)] не может, но
можно выдрессировать его в подводную лодку, а наш анатом доказал это,
предъявив вещественное доказательство - перископ, обнаруженный вместе со
скелетом. Доцент опоздал на два дня, и, когда он наконец прибыл на место с
водолазным костюмом, скелет уже загорал на солнце под присмотром
препараторов, а к перископу профессор прикрепил транспарант с ехидной
надписью: CITO VENIENTIBUS OSSA! [Кто приходит рано - тому кости (лат.);
перефразировка выражения "Tarde venientibus ossa" - "Кто приходит поздно -
тому кости"]
Ну и проблемы у этих ученых, подумал я, прихлебывая бррбиций так, как
ребенком глотал рыбий жир, то есть затыкая горло задней частью неба; и
все-таки пил, чтобы не выделяться. Монах сидел вместе с нами, но не на
матраце, а на своем булыжнике - он наконец позволил себя уговорить и
сбросил его с плеч. Зная, что я человек, он счел возможным нарушить обет;
так начался разговор, в котором он проявил куда большую сообразительность,
нежели предполагал в нем Тюкстль. Его имени я не смог бы произнести, оно
было совершенно иное, чем у остальных люзанцев, хриплое, из одних глухих
согласных. У всех монахов такие имена, ибо послушничество начинается с
выбора кливийского имени, - из сохранившихся хроник. С этой минуты монах
становится еще и этим кливийцем. При этом известии фантазия моя
разыгралась. Я ждал невероятных откровений - например, что они верят в
переселение душ и в то, что их устами говорят умершие кливийцы, или же,
что во время своих мистерий они читают по уцелевшим документам страшные
заклинания Ка-Ундрия, и, хотя их вера подвергается при этом нелегкому
испытанию, именно в этом видят свою покаянную миссию; а если видения
примут массовый характер, набожные монахи могут превратиться в организацию
мстителей. Брат привратник остудил мое разгоряченное воображение, заявив,
что ничего не знает о кливийце, имя которого принял, да и об остальных
кливийцах тоже, - ничего, кроме того, что те не верили в Бога, поэтому они
теперь верят за них.
- Как же так, - спросил я, жестоко обманутый в своих ожиданиях, - у
вас есть кливийские хроники, и вы даже не пробуете изучать их?
Монах, должно быть, распарился от бррбиция, потому что сбросил с
головы капюшон и, глядя на меня лучеобразно оперенными глазами, сказал:
- Да нет, я читал эти хроники. Среди наших послушников нет недостатка
в клириках, которые вступают в орден не покаяния ради и не из набожности,
но надеясь отыскать у кливийцев застывшую эссенцию самого черного Зла.
Такие вскоре уходят. Ты удивляешься, чужеземец? Мы читаем хроники, чтобы
учиться кливийскому языку, а впрочем, там ничего нет...
- Как это нет? - медленно переспросил я. Я готов был заподозрить его
в желании скрыть правду.
- Ничего, кроме фраз. Пропагандистский трезвон, и только. Пускание
трюизмов в глаза. Тебе это странно? А ты когда-нибудь слышал о власти,
которая не рассыпает направо и налево обещания счастья, но возвещает
отчаяние, скрежет зубовный, собственную мерзость и подлость? Никакая
власть ничего подобного не обещала. Разве у вас иначе?
- Не будем об этом, - быстро ответил я. - Но их Ка-Ундрий? Что это
было? Ты знаешь? Тебе позволено говорить?..
- Вечно одно и то же, - пожал он плечами. - Ка-Ундрий в точном
переводе значит БЛАГОСФЕРА.
У меня перехватило дыхание.
- Не может быть! Значит... они хотели сделать то же, что и вы?
- Да.
- Тогда... как дошло до войны?
- Это была не война, это было безлюдное столкновение двух идей.
- Аникс сказал мне, что шустры возникли как оружие...
- Возможно, ты неправильно его понял. Они возникли не как оружие. Но
стали оружием, наткнувшись на то, что метило им навстречу.
Я видел, что он с трудом подыскивает слова под неподвижным взглядом
остальных, - и вдруг увидел эту сцену как бы со стороны. Человек, сидящий
с неудобно подогнутыми ногами среди существ, широко рассевшихся на своих
огромных стопах, с торчащими назад коленями, как грузные головастые птицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97