Насколько я знаю, он хотел сделать подарок своей супруге, которая
жила в Гамбурге, и придумал абажур для ночника. Среди заключенных он нашел
специалиста по татуировке - там были даже знатоки санскрита, что, впрочем,
не имело для них практического значения, - и велел ему изобразить у меня
на спине трогательную картинку. Он был очень порядочным человеком, этот
татуировщик, и татуировал так медленно, как только можно, хотя Кацман его
торопил, потому что приближался Geburtstag [день рождения (нем.)] фрау
Кацман. На брючном ремне я делал насечки - сколько дней жизни мне еще
осталось, а потом Кацман получил письмо из Гамбурга, что его жена погибла
вместе с детьми при воздушном налете. Он не любил новых лиц, а может,
хотел к тому же проверить, как продвигается исполнение этой картинки,
короче, я по-прежнему у него убирался и видел его отчаяние. "O Gott, O
Gott [О Господи, Господи! (нем.)], - повторял он, - и за что на меня
свалилось такое несчастье?!" Он получил отпуск на похороны, уехал и уже не
вернулся. Благодаря этому я как-то выжил, потому что его преемник на
всякий случай держал меня под рукой, - а вдруг Кацман еще раз женится или
что-нибудь в этом роде, и абажур понадобится опять. Он только осматривал
меня иногда и говорил, что он это здорово сделал, тот татуировщик,
которого тем временем отправили в газовую камеру. Счастье, господа,
переплетается с несчастьем самым причудливым образом. Если бы я был тут
вживе, я показал бы вам эту картинку. С тех пор мне кажется, что людям
вполне должно хватать, если нет несчастья. Чтобы никто не мог давить
людей, как вшей у огня, и утверждать, что это, к примеру, высшая
историческая необходимость или предварительная стадия на пути к
совершенству, или же, что вообще ничего не происходит, а все это вражеская
пропаганда. Я не хотел бы задеть ни одного из вас, господа кассетонцы, я
не бросаю камешки в чей-либо огород, я не жажду ничьей крови, но множество
крови было пролито как раз из-за всевозможных разновидностей философии.
Ведь это философы открыли, что все не так, как кажется, а совершенно
иначе; и вот ведь что интересно: последствия гуманистических систем были,
в сущности, нулевыми, зато последствия тех, других, наподобие ницшеанской,
были кошмарны, и даже заповедь любви к ближнему, а также программу
построения земного рая удалось переделать в довольно-таки массовые могилы.
Любой философ ответит, конечно, что эти переделки с философией ничего
общего не имели, но я не согласен. Имели, да еще как. Можно эти переделки
заповедей назвать совершенно иначе, и именно в этом несчастье разума.
Можно доказывать, что обычная свобода все равно ничего по сравнению с
настоящей свободой, и если эту обычную отобрать, получается всеобщая
польза. Кто занимался этими переделками? Как ни печально, философы.
По-моему, раз уж я спас свою шкуру от абажура, я не имею права делать вид,
будто этого не было. Теперь об этом пишут с ужасом и раскаянием, особенно
в Германии - там ведь самая демократическая демократия Европы. Теперь, а
раньше там был фашизм. Что это-де была мрачная година истории и другой
такой не будет. Но черная година по-прежнему налицо. По-прежнему. Все
внутри переворачивается у человека, который верил в деколонизацию, а
теперь читает, что чернокожие пустили чернокожим больше крови, чем перед
тем белые. Поэтому я убежден, что есть вещи, которых нельзя делать во имя
каких бы то ни было других вещей. Каких бы то ни было! Ни хороших, ни
дурных, ни возвышенных. Ни во имя государственной пользы, ни во имя
всеобщего блага, потому что через пару десятков лет доказать можно все. К
чему так уж сразу идеальное состояние? Не лучше ли, если никто из никого
не может сделать абажура для ночника? Это вполне конкретно, а для
измерения идеального состояния никто еще не выдумал метра. Поэтому я бы не
проклинал эту этикосферу. Конечно, сделать невозможным причинение зла -
тоже зло для многих людей, тех, которые очень несчастны без несчастья
других. Но пусть уж они будут несчастны. Кто-то всегда будет несчастен,
иначе нельзя. Это все. Я никого не хотел обидеть, и мне уже нечего больше
сказать.
В кассетах наступило, похоже, всеобщее замешательство. Во всяком
случае довольно долго никто не отзывался, пока, наконец, в космической
тиши не раздался голос лорда Рассела.
- Господин Финкельштейн, вы правы и вы неправы. Если философия иногда
и сеяла зло, то лишь потому, что зло - оборотная сторона добра и одно без
другого не существует. Человеческий мир - это прохождение в пространстве и
времени разумных (за некоторыми исключениями) существ, причиняющих друг
другу страдания. Хотя никто этого не подсчитал, я полагаю, что сумма мук и
страданий есть историческая постоянная, точнее, она прямо пропорциональна
числу живущих, то есть постоянна на душу населения. Я всегда старался
верить, что какое-то медленное улучшение все же происходит, но
действительность неизменно доказывала иное. Я сказал бы, что человечество
демонстрирует ныне лучшие манеры, чем в Ассирии, но отнюдь не лучшую
нравственность. Просто на смену открытой чванливости палачей пришли
всевозможные предлоги и камуфляжи. Нет публичных казней, во всяком случае
в большинстве стран, поскольку принято считать, что это не пристало
приличному государству. Но "не пристало" - нечто иное, чем "нельзя".
Первое высказывание относится к правилам хорошего тона, второе - к этике.
В своей основе человечество меняется очень медленно и незначительно. Никто
уже не помнит, что протягивание руки в знак приветствия когда-то имело
целью проверить, нет ли в руке у приветствуемого остроконечного камня.
Кроме того, в этике какая бы то ни было арифметика недопустима. Если здесь
гибнут пять миллионов в лагерях смерти, а там - лишь восемьдесят тысяч с
голоду, нельзя сравнивать эти цифры, чтобы сказать, что лучше. Не может
быть такого расчета, который позволил бы установить, что несчастье матери
хотя бы одного такого ребенка, когда он умирает от голода, а у нее для
него ничего нет, кроме высохшей груди и разрывающегося сердца, меньше, чем
несчастье, причиненное субъектом с дипломом Сорбонны, который вырезал в
Азии четверть своего народа, решив, что именно эта четверть мешает
осуществлению его благородной идеи о всеобщем счастье. Я даже не стану
спорить с вами об объеме предмета философии. Пусть будет по-вашему -
философией является все. В определенном смысле - да, ведь и курица, снося
яйцо, тем самым показывает, что стоит на позициях эмпиризма, рационализма,
оптимизма, каузализма и активизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
жила в Гамбурге, и придумал абажур для ночника. Среди заключенных он нашел
специалиста по татуировке - там были даже знатоки санскрита, что, впрочем,
не имело для них практического значения, - и велел ему изобразить у меня
на спине трогательную картинку. Он был очень порядочным человеком, этот
татуировщик, и татуировал так медленно, как только можно, хотя Кацман его
торопил, потому что приближался Geburtstag [день рождения (нем.)] фрау
Кацман. На брючном ремне я делал насечки - сколько дней жизни мне еще
осталось, а потом Кацман получил письмо из Гамбурга, что его жена погибла
вместе с детьми при воздушном налете. Он не любил новых лиц, а может,
хотел к тому же проверить, как продвигается исполнение этой картинки,
короче, я по-прежнему у него убирался и видел его отчаяние. "O Gott, O
Gott [О Господи, Господи! (нем.)], - повторял он, - и за что на меня
свалилось такое несчастье?!" Он получил отпуск на похороны, уехал и уже не
вернулся. Благодаря этому я как-то выжил, потому что его преемник на
всякий случай держал меня под рукой, - а вдруг Кацман еще раз женится или
что-нибудь в этом роде, и абажур понадобится опять. Он только осматривал
меня иногда и говорил, что он это здорово сделал, тот татуировщик,
которого тем временем отправили в газовую камеру. Счастье, господа,
переплетается с несчастьем самым причудливым образом. Если бы я был тут
вживе, я показал бы вам эту картинку. С тех пор мне кажется, что людям
вполне должно хватать, если нет несчастья. Чтобы никто не мог давить
людей, как вшей у огня, и утверждать, что это, к примеру, высшая
историческая необходимость или предварительная стадия на пути к
совершенству, или же, что вообще ничего не происходит, а все это вражеская
пропаганда. Я не хотел бы задеть ни одного из вас, господа кассетонцы, я
не бросаю камешки в чей-либо огород, я не жажду ничьей крови, но множество
крови было пролито как раз из-за всевозможных разновидностей философии.
Ведь это философы открыли, что все не так, как кажется, а совершенно
иначе; и вот ведь что интересно: последствия гуманистических систем были,
в сущности, нулевыми, зато последствия тех, других, наподобие ницшеанской,
были кошмарны, и даже заповедь любви к ближнему, а также программу
построения земного рая удалось переделать в довольно-таки массовые могилы.
Любой философ ответит, конечно, что эти переделки с философией ничего
общего не имели, но я не согласен. Имели, да еще как. Можно эти переделки
заповедей назвать совершенно иначе, и именно в этом несчастье разума.
Можно доказывать, что обычная свобода все равно ничего по сравнению с
настоящей свободой, и если эту обычную отобрать, получается всеобщая
польза. Кто занимался этими переделками? Как ни печально, философы.
По-моему, раз уж я спас свою шкуру от абажура, я не имею права делать вид,
будто этого не было. Теперь об этом пишут с ужасом и раскаянием, особенно
в Германии - там ведь самая демократическая демократия Европы. Теперь, а
раньше там был фашизм. Что это-де была мрачная година истории и другой
такой не будет. Но черная година по-прежнему налицо. По-прежнему. Все
внутри переворачивается у человека, который верил в деколонизацию, а
теперь читает, что чернокожие пустили чернокожим больше крови, чем перед
тем белые. Поэтому я убежден, что есть вещи, которых нельзя делать во имя
каких бы то ни было других вещей. Каких бы то ни было! Ни хороших, ни
дурных, ни возвышенных. Ни во имя государственной пользы, ни во имя
всеобщего блага, потому что через пару десятков лет доказать можно все. К
чему так уж сразу идеальное состояние? Не лучше ли, если никто из никого
не может сделать абажура для ночника? Это вполне конкретно, а для
измерения идеального состояния никто еще не выдумал метра. Поэтому я бы не
проклинал эту этикосферу. Конечно, сделать невозможным причинение зла -
тоже зло для многих людей, тех, которые очень несчастны без несчастья
других. Но пусть уж они будут несчастны. Кто-то всегда будет несчастен,
иначе нельзя. Это все. Я никого не хотел обидеть, и мне уже нечего больше
сказать.
В кассетах наступило, похоже, всеобщее замешательство. Во всяком
случае довольно долго никто не отзывался, пока, наконец, в космической
тиши не раздался голос лорда Рассела.
- Господин Финкельштейн, вы правы и вы неправы. Если философия иногда
и сеяла зло, то лишь потому, что зло - оборотная сторона добра и одно без
другого не существует. Человеческий мир - это прохождение в пространстве и
времени разумных (за некоторыми исключениями) существ, причиняющих друг
другу страдания. Хотя никто этого не подсчитал, я полагаю, что сумма мук и
страданий есть историческая постоянная, точнее, она прямо пропорциональна
числу живущих, то есть постоянна на душу населения. Я всегда старался
верить, что какое-то медленное улучшение все же происходит, но
действительность неизменно доказывала иное. Я сказал бы, что человечество
демонстрирует ныне лучшие манеры, чем в Ассирии, но отнюдь не лучшую
нравственность. Просто на смену открытой чванливости палачей пришли
всевозможные предлоги и камуфляжи. Нет публичных казней, во всяком случае
в большинстве стран, поскольку принято считать, что это не пристало
приличному государству. Но "не пристало" - нечто иное, чем "нельзя".
Первое высказывание относится к правилам хорошего тона, второе - к этике.
В своей основе человечество меняется очень медленно и незначительно. Никто
уже не помнит, что протягивание руки в знак приветствия когда-то имело
целью проверить, нет ли в руке у приветствуемого остроконечного камня.
Кроме того, в этике какая бы то ни было арифметика недопустима. Если здесь
гибнут пять миллионов в лагерях смерти, а там - лишь восемьдесят тысяч с
голоду, нельзя сравнивать эти цифры, чтобы сказать, что лучше. Не может
быть такого расчета, который позволил бы установить, что несчастье матери
хотя бы одного такого ребенка, когда он умирает от голода, а у нее для
него ничего нет, кроме высохшей груди и разрывающегося сердца, меньше, чем
несчастье, причиненное субъектом с дипломом Сорбонны, который вырезал в
Азии четверть своего народа, решив, что именно эта четверть мешает
осуществлению его благородной идеи о всеобщем счастье. Я даже не стану
спорить с вами об объеме предмета философии. Пусть будет по-вашему -
философией является все. В определенном смысле - да, ведь и курица, снося
яйцо, тем самым показывает, что стоит на позициях эмпиризма, рационализма,
оптимизма, каузализма и активизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97