– Полно тебе, – сказала я, – давай-ка укладывать вещи. Лекарства, которые он привез в дар местным больницам, так и не были вынуты из чемодана.
– Что ты собираешься с ними делать? – спросила я.
– Не знаю.
– Почему бы не отдать их Хусейну?
Старший сын Баба Хаджи и Амех Бозорг был преуспевающим фармацевтом.
В глубине дома зазвонил телефон, но я едва обратила внимание на этот звук. Я должна была заканчивать сборы.
– Я еще не решил, как поступить с лекарствами, – произнес Махмуди. Голос у него был мягкий, но отчужденный. Вид – задумчивый.
Мы не успели договорить, так как Махмуди позвали к телефону, и я отправилась на кухню следом за ним. Звонил Маджид, который должен был подтвердить нашу бронь на завтрашний рейс. Махмуди что-то обсудил с ним на фарси, а затем сказал по-английски:
– Лучше поговори с Бетти.
Мой муж передал мне трубку, и я содрогнулась от недоброго предчувствия. Внезапно все кусочки чудовищной головоломки встали на свои места. Радость, переполнявшая Махмуди, когда он воссоединился со своей семьей, и его явное сочувствие исламской революции. Эта бездумная трата денег. А как же мебель, которую мы купили? Тут я вспомнила, что Маджид все еще ничего не предпринял для ее отправки в Америку. А может быть, сегодня утром в парке Маджид не случайно увел от нас Махтаб – хотел оставить нас наедине? Мне вспомнились тайные беседы Махмуди с Маммалем, когда тот гостил у нас в Мичигане. У меня уже тогда возникло подозрение, что они что-то затевают.
И сейчас я знала – должно произойти нечто ужасное, знала еще до того, как Маджид произнес:
– Завтра вы не сможете вылететь.
Стараясь говорить спокойно, я спросила:
– Что значит – не сможем вылететь?
– Надо было привезти ваши паспорта в аэропорт за три дня для получения разрешения на выезд. Вы не сделали этого вовремя.
– Я же не знала. Меня никто не предупредил.
– Как бы то ни было, завтра вы никуда не летите.
Маджид произнес это с оттенком некоторого снисхождения – мол, женщинам, а уж тем более западным, никогда не понять, как устроен мир. Но в его словах слышалось и кое-что еще – холодная, почти отрепетированная, отчетливость. Вся моя симпатия к Маджиду исчезла.
– Когда будет следующий рейс, которым мы сможем вылететь? – заорала я.
– Не знаю. Мне надо это выяснить.
Когда я повесила трубку, у меня было такое ощущение, словно из меня выкачали всю кровь. Я была совершенно без сил. Интуиция подсказывала мне, что бюрократическая проблема паспортов тут ни при чем – дело гораздо серьезнее.
Я утащила Махмуди обратно в спальню.
– Что происходит? – гневно спросила я.
– Ничего-ничего. Мы полетим следующим рейсом.
– Почему ты протянул с паспортами?
– Упустил из виду. Никто об этом не подумал.
Я была на грани истерики. Я старалась сохранять спокойствие, но чувствовала, что меня трясет. От напряжения у меня срывался голос.
– Я тебе не верю, – выкрикнула я. – Ты лжешь. Забери паспорта. И укладывай свои вещи. Мы едем в аэропорт. Объясним, что мы не знали о требовании предоставлять паспорта за три дня, и, может быть, нас выпустят. Если нет, то будем ждать в аэропорту столько, сколько понадобится.
С минуту Махмуди молчал. Затем тяжело вздохнул. В течение семи лет нашего супружества мы старались избегать ссор. Мы всегда оттягивали до последнего решение серьезных, постоянно углублявшихся проблем нашей совместной жизни.
Сейчас Махмуди понимал – медлить нельзя; и еще до того, как он открыл рот, я знала, что он скажет.
Он присел на кровать рядом со мной и попытался обнять меня за талию, я отстранилась. Он заговорил спокойно и твердо, в его голосе нарастали властные нотки.
– Я действительно не знаю, как тебе объяснить. Мы не поедем домой. Мы остаемся здесь.
И хотя я ждала этой фразы уже несколько минут, я взорвалась.
– Лгун! Лгун! Лгун! – кричала я, вскочив с кровати. – Как ты мог так со мной поступить? Ты знал, по какой причине я согласилась сюда приехать. Ты обязан отпустить меня домой!
Да, Махмуди знал причину, но сейчас это не имело для него никакого значения.
Махтаб наблюдала за нами, не в состоянии понять, почему поведение отца так странно изменилось.
– Я не обязан отпускать тебя домой, – прорычал Махмуди. – Это ты обязана мне подчиняться, и ты останешься здесь.
Он схватил меня за плечи и толкнул на кровать. Он выкрикивал свои приказания с оскорбительной наглостью, с насмешкой, словно торжествовал победу в затяжной, тайной войне.
– Ты останешься здесь до конца своих дней. Понятно? И никуда не уедешь из Ирана. До самой смерти.
Потрясенная, я молча лежала на кровати, по щекам текли слезы, слова Махмуди доносились до меня словно из глубокого туннеля.
Махтаб захлебывалась от рыданий, прижимая к себе кролика. Безжалостная, жуткая реальность, казалось, стирала меня в порошок. Неужели это происходит на самом деле? Неужели мы с Махтаб пленницы? Заложницы? Узницы этого злобного незнакомца, который когда-то был любящим мужем и отцом?
Должен же быть выход из этого безумия! В своем праведном гневе я осознала, что по иронии судьбы Аллах на моей стороне.
В слезах бессильной ярости я бросилась вон из комнаты и столкнулась с Амех Бозорг и еще несколькими членами семьи, как всегда слонявшимися по дому.
– Все вы подлые лгуны! – крикнула я.
Никто не понимал, да и не хотел понимать, что творится с этой американкой, женой Махмуди. Я смотрела на их враждебные лица, ощущая всю нелепость и беспомощность своего поведения.
У меня текло из носа. По щекам струились слезы. Не имея ни носового платка, ни бумажных салфеток, я, как было принято среди женщин в семье Махмуди, утерлась шарфом.
– Я требую, чтобы немедленно собралась вся семья! – закричала я.
Каким-то образом до них дошел смысл моих слов, и начался созыв родственников.
Несколько последующих часов я провела в спальне вместе с Махтаб, плача, пытаясь справиться с тошнотой, впадая то в оцепенение, то в ярость. Когда Махмуди потребовал мою чековую книжку, я покорно ее отдала.
– Где остальные? – спросил он. У нас было три банковских счета.
– Я привезла только одну, – ответила я. Объяснение его удовлетворило, и он не стал обыскивать мою сумочку.
После этого он оставил меня одну, и каким-то образом мне удалось собрать мужество и начать думать, как защищаться.
Поздно вечером, после того как Баба Хаджи вернулся с работы и отужинал и семья собралась, вняв моему требованию, я вошла в гостиную, укутанная с головы до ног, желая выказать должное уважение. Я выработала стратегию. Я буду упирать на религиозную мораль, живым олицетворением которой являлся Баба Хаджи. Категории «хорошо» – «плохо» были для него четко обозначенными истинами.
– Реза, – я старалась говорить как можно спокойнее, – переводи Баба Хаджи то, что я буду говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116