Следующие две недели дел было невпроворот. Я перетрясала содержимое шкафов, комодов и буфетов, пакуя все нажитое в Алпине, хотя и не знала, куда нам теперь деться. Махмуди мне не помогал.
– Уложи хотя бы свои книги, – возмутилась я.
У него была внушительная библиотека, состоявшая из медицинской литературы и исламской пропаганды. Как-то утром я дала ему несколько картонных ящиков и сказала:
– Чтобы сегодня же книги были упакованы.
Под конец сумасшедшего дня, вернувшись с работы поздно вечером, я увидела, что он сидит в халате, вялый, небритый и неумытый. А книги по-прежнему стоят на полках. Я вышла из себя.
– Сейчас же собирай чемодан! Завтра сядешь в машину и отправишься в Детройт, и, пока не устроишься на работу, не возвращайся. Я сыта по горло. И больше не намерена так жить ни минуты.
– Я не смогу устроиться на работу, – прохныкал он.
– Ты даже не пытался.
– Я не могу работать, пока в больнице мне не дадут разрешения.
– Необязательно быть анестезиологом. Можно заниматься общей практикой.
Ему нечего было возразить, он лишь пытался придумывать слабые отговорки.
– Я уже много лет не занимался общей практикой, – покорно проговорил он. – И не хочу начинать сначала.
Он напомнил мне Резу, который не желал соглашаться на меньшее чем должность президента американской компании.
– Я тоже много чего не хочу, однако делаю, – ответила я, все сильнее распаляясь. – Ты исковеркал мне жизнь. Продолжать жить с тобой подобным образом я отказываюсь. Ты обленился. Спекулируешь на создавшейся ситуации. Сидя здесь, ты никогда не найдешь работу. Для этого надо шевелиться. На блюдечке тебе ее никто не преподнесет. Ты сейчас же начнешь поиски работы, и, пока не устроишься, не думай возвращаться, иначе, – слова сами сорвались у меня с языка, – я с тобой разведусь.
Искренность моего заявления не вызывала сомнений.
Махмуди сделал, как ему было велено. В следующий же вечер он позвонил мне из Детройта. Он получил работу в клинике. И приступит к ней со следующего понедельника, сразу после Пасхи.
Спрашивается, почему я так долго ждала? И почему не настаивала на своем раньше?
В Пасхальное воскресенье 1983 года в доме царила неразбериха. Мы должны были съехать на Страстную пятницу, а с понедельника Махмуди начинал работать в детройтской клинике. В среду мы все еще не знали, куда тронуться. К чувству страха перед будущим примешивалось и чувство удовлетворения. Все-таки мы что-то предпринимали.
Клиент фирмы, где я работала, вице-президент местного банка, узнав о наших трудностях, предложил временное решение. Он только что наложил арест на право выкупа одного из домов и посоветовал нам снять его на условиях помесячной оплаты. Мы подписали договор об аренде в полдень в Страстную пятницу и тут же начали перевозить пожитки.
В выходные Махмуди проявил некоторый энтузиазм, помогая мне устраивать дом. В воскресенье, поцеловав меня на прощанье, он отправился в пятичасовое путешествие на машине в Детройт. Это был первый поцелуй за несколько месяцев, и, к своему удивлению, я ощутила желание. Махмуди не очень-то привлекала монотонная и тяжелая работа в клинике, но я видела, что его моральное состояние улучшилось. То обстоятельство, что он так легко получил работу, подлечило его уязвленное самолюбие. Ему предложили очень хорошую зарплату – она была хоть и скромнее, чем в алпинской больнице, но составляла ни много ни мало почти девяносто тысяч в год.
И началась жизнь, сладостно напоминавшая годы нашего романа. В течение недели каждый из нас занимался своими делами, а выходные мы проводили попеременно то в Алпине, то в Детройте.
Душевное равновесие Махмуди постепенно восстанавливалось.
– Как у нас все чудесно наладилось! – сказал он мне в свой очередной приезд.
Он всегда был счастлив нас видеть. Махтаб, радуясь, что ее папа стал прежним, бросалась к нему на шею, как только он переступал порог.
Так пролетели весна, лето и осень. И хотя Махмуди терпеть не мог Детройт, но связывал свое профессиональное будущее именно с ним, так как пришел к выводу, что в большом городе расовым предрассудкам придается гораздо меньшее значение.
Что касается меня, то я вновь почувствовала себя свободной. На неделе я решала собственные проблемы. А в выходные предавалась любви. Возможно, это был наилучший способ сохранить наш брак. Пожалуй, тогда я была счастлива.
В марте 1984 года раздался телефонный звонок из Тегерана. Мужской голос, говоривший по-английски – с запинками и сильным акцентом, – представился Мохаммедом Али Годжи. И назвался племянником Махмуди. Учитывая семейную тенденцию кровных браков, это могло означать все что угодно. У меня сложилось впечатление, что Махмуди считает своими племянниками сотни иранцев.
«Племянник» поинтересовался нашим с Махтаб здоровьем и вообще рассыпался в любезностях. Я записала его номер телефона и пообещала, что обязательно передам Махмуди его просьбу позвонить.
Я надиктовала это сообщение на автоответчик в Детройте, и Махмуди позвонил мне в тот же вечер. Это был Маммаль, сказал он, четвертый сын его сестры Амех Бозорг. Маммаль всегда отличался щуплостью, а за последние несколько месяцев совсем исхудал. В Тегеране ему поставили диагноз «язва желудка» и сделали операцию, но он продолжал терять вес. В отчаянии он полетел на консультацию в Швейцарию. По мнению швейцарских докторов, в результате небрежно сделанной операции ему надо было перекраивать весь желудок. Он позвонил в Америку своему дяде, чтобы спросить совета – где лучше сделать такую операцию.
– Я ничего ему не сказал. Что ты об этом думаешь?
– Пусть приезжает сюда, – предложила я. – Мы поможем ему найти хорошую больницу.
Махмуди пришел в восторг.
– Но, – усомнился он, – из Ирана трудно вывезти деньги.
– А разве ты не можешь заплатить за операцию? Ведь ты бы поступил именно так, если бы что-нибудь подобное случилось с кем-то из моих родственников.
– Отлично. Решено!
Через несколько дней – после необходимой подготовки – Маммаль вылетел в Америку. Он прибыл в пятницу, в начале апреля. Махмуди собирался встретить его в аэропорту и сразу привезти в Алпину, чтобы он мог провести выходные у нас.
За исключением крикливых революционеров, наводнявших наш дом в Корпус-Кристи, большинство иранцев, которых я встречала, были людьми культурными и вежливыми. Правда, их отличал несколько непросвещенный взгляд на женщин, но, как правило, это выражалось в изящном и весьма лестном ухаживании. Я решила оказать радушный прием племяннику Махмуди. В ожидании его приезда я с удовольствием приготовила иранский ужин.
К сожалению, уже с порога Маммаль внушил мне антипатию. Как и большинство иранцев, он был маленького роста, но, несмотря на это – а может быть, благодаря этому, – держался развязно и нагло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116