Теперь мне стало гораздо яснее, почему большинство иранцев так доверчивы к властям. И почему им трудно принимать собственные решения.
В результате такого воспитания человек естественным образом встраивается в существующую иерархию: помыкает теми, кто стоит ниже его на социальной лестнице, и слепо подчиняется власть имущим. Именно эта школьная система породила таких, как Махмуди, стремившихся полностью подчинить себе свою семью, и таких, как Нассерин, покорявшихся воле более сильного существа – мужчины. Вероятно, именно школьное образование и сформировало целую нацию, безоговорочно – даже если ее посылали на смерть – повиновавшуюся аятолле – уму и совести народа. В таком случае, рассуждала я, какое же влияние оно может оказать на маленького, пятилетнего ребенка?
Через некоторое время в коридор вышла ханум Шахин и пригласила меня в канцелярию. Я ответила иранским жестом отказа – приподняла голову и поцокала языком. В этот момент мне был ненавистен вид любого иранца, а покорной женщины в чадре тем более. Но директриса настойчиво приглашала меня войти, разговаривая любезным, мягким тоном.
Я согласилась. На языке жестов ханум Шахин предложила мне устроиться поудобнее и спросила, не хочу ли я чаю. Потягивая чай, я наблюдала за работой присутствующих здесь женщин. Несмотря на злобный антиамериканский лозунг, который учителя обязаны были повторять с ученицами по утрам, они, казалось, были настроены ко мне дружелюбно. Несколько бесплодных попыток к общению ни к чему не привели.
Телефон стоял у меня под рукой, и мне нестерпимо хотелось снять трубку и набрать номер посольства, но я решила не делать опрометчивых шагов в первый день.
В канцелярии за тремя столами работало пятеро служащих. Директор сидела в углу и, похоже, ничего не делала. Другие женщины одной рукой перекладывали бумаги, другой – придерживали чадру. Время от времени одна из них вставала и давала звонок. Иногда они говорили по телефону. Но большую часть времени праздно болтали, и, хотя я не понимала, о чем идет речь, было ясно, что они сплетничают.
Ближе к полудню в коридоре раздался шум. В комнату ворвалась учительница, втащив за собой ученицу – от стыда та опустила голову. Учительница выкрикивала какие-то обвинения, часто употребляя слово «баад», что означает «плохо». Ханум Шахин и ее помощницы принялись вторить ей в один голос. Своими оскорблениями они довели девочку до слез. Во время этого скандала одна из помощниц куда-то позвонила по телефону. Через несколько минут в комнату влетела женщина с безумно горящими глазами – очевидно, мать девочки. Она стала кричать и тыкать пальцем в собственную дочь, разнося беззащитного ребенка в пух и прах.
– Баад! Баад! – вопила мамаша.
Девочка жалобно всхлипывала.
Эта унизительная сцена продолжалась довольно долго, пока наконец мать не схватила девочку за руку и не выволокла из канцелярии.
Тут же ханум Шахин и ее помощницы сбросили с себя маску негодования. Широко улыбаясь, они поздравляли друг друга со столь замечательным успехом – девочке было по-настоящему «баад». Я понятия не имела, в чем она провинилась, но мне было искренне жаль несчастного ребенка. Я молила Бога, чтобы Махтаб никогда не подверглась такому истязанию.
Махтаб если и не была счастлива, то, во всяком случае, была спокойна, зная, что я рядом. В полдень, когда закончились занятия в подготовительном классе, за нами приехал Махмуди, и мы отправились на такси домой.
На следующее утро, когда я опять сидела в канцелярии, ханум Шахин подвела ко мне какую-то учительницу.
– Меня зовут миссис Азар, – сказала женщина. – Я немного говорю по-английски. Хочу с вами побеседовать. – Она уселась рядом со мной и, желая развеять мои подозрения, продолжала: – Скорее всего, вы нас не любите. Нам бы не хотелось, чтобы вы считали нас баад людьми. Вам не нравится школа?
– Здесь очень грязно, – ответила я. – Меня вовсе не радует то, что Махтаб сюда ходит.
– Очень жаль, – вздохнула миссис Азар, – нам это неприятно, потому что вы иностранка. Мы хотим что-нибудь для вас сделать.
Ханум Шахин стояла, склонившись над нами. Уж не знаю, понимала она что-нибудь или нет. Она произнесла что-то на фарси, и миссис Азар перевела:
– Директор говорит, что все очень хотят изучать английский язык. Она просит вас приходить сюда каждый день и, пока вы дожидаетесь Махтаб, давать уроки английского. А они могут учить вас фарси.
Так значит, вот как Господь откликнулся на мои молитвы. Мы можем сойтись поближе.
– Хорошо, – согласилась я.
Мы приступили к занятиям. Все утро было посвящено взаимному обучению. Тем более что у служащих канцелярии других обязанностей, кроме как наложить дисциплинарное взыскание или унизить ту или иную ученицу, практически не было. В процессе нашей деятельности я пришла по крайней мере к некоторому пониманию психологии этих женщин. Они были страшно далеки от меня – и по образу жизни, и по своим устремлениям – и все же оставались женщинами, которые заботились о детях и воспитывали их, как умели. Будучи загнанными в узкие рамки системы образования, не допускавшей ни малейших отклонений от раз и навсегда установленных норм, они тем не менее сохранили какие-то черты индивидуальности. Несмотря на затрудненность общения, у меня сложилось впечатление, что многие иранцы недовольны положением дел в государстве.
Мои новые подруги как будто бы принимали искреннее участие во мне и Махтаб. Каждое утро они крутились вокруг Махтаб, брали ее на руки и целовали. Ханум Шахин повторяла, что ей нравится запах Махтаб – по утрам моя дочь слегка душилась «запрещенными» духами. В глубине души эти женщины презирали Махмуди, который приводил нас по утрам и забирал в полдень, как настоящий тюремный охранник. Тщательно скрывая свои чувства, они тем не менее возмущались его деспотизмом по отношению к жене и дочери.
Миссис Азар давала уроки и не могла проводить с нами много времени, но не упускала случая заглянуть в канцелярию.
Я была удивлена, узнав, что когда-то миссис Азар была директором школы. До революции. Однако новые власти предпочитали таким, как она – профессионалам с многолетним опытом и университетскими степенями, – администраторов максималистских политических убеждений. Новоявленные руководители, как правило, были моложе и менее образованны, зато отличались религиозным фанатизмом, что в глазах нынешнего правительства считалось главным достоинством.
– По этой причине и назначили ханум Шахин, – объяснила мне миссис Азар. – Она из очень набожной семьи. Семья должна быть фанатичной. Они проверяют. Притворством их не проведешь.
Ханум Шахин не скрывала своих антиамериканских настроений. Но по мере того, как наши отношения волей-неволей развивались, проникалась ко мне симпатией, невзирая на мою национальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
В результате такого воспитания человек естественным образом встраивается в существующую иерархию: помыкает теми, кто стоит ниже его на социальной лестнице, и слепо подчиняется власть имущим. Именно эта школьная система породила таких, как Махмуди, стремившихся полностью подчинить себе свою семью, и таких, как Нассерин, покорявшихся воле более сильного существа – мужчины. Вероятно, именно школьное образование и сформировало целую нацию, безоговорочно – даже если ее посылали на смерть – повиновавшуюся аятолле – уму и совести народа. В таком случае, рассуждала я, какое же влияние оно может оказать на маленького, пятилетнего ребенка?
Через некоторое время в коридор вышла ханум Шахин и пригласила меня в канцелярию. Я ответила иранским жестом отказа – приподняла голову и поцокала языком. В этот момент мне был ненавистен вид любого иранца, а покорной женщины в чадре тем более. Но директриса настойчиво приглашала меня войти, разговаривая любезным, мягким тоном.
Я согласилась. На языке жестов ханум Шахин предложила мне устроиться поудобнее и спросила, не хочу ли я чаю. Потягивая чай, я наблюдала за работой присутствующих здесь женщин. Несмотря на злобный антиамериканский лозунг, который учителя обязаны были повторять с ученицами по утрам, они, казалось, были настроены ко мне дружелюбно. Несколько бесплодных попыток к общению ни к чему не привели.
Телефон стоял у меня под рукой, и мне нестерпимо хотелось снять трубку и набрать номер посольства, но я решила не делать опрометчивых шагов в первый день.
В канцелярии за тремя столами работало пятеро служащих. Директор сидела в углу и, похоже, ничего не делала. Другие женщины одной рукой перекладывали бумаги, другой – придерживали чадру. Время от времени одна из них вставала и давала звонок. Иногда они говорили по телефону. Но большую часть времени праздно болтали, и, хотя я не понимала, о чем идет речь, было ясно, что они сплетничают.
Ближе к полудню в коридоре раздался шум. В комнату ворвалась учительница, втащив за собой ученицу – от стыда та опустила голову. Учительница выкрикивала какие-то обвинения, часто употребляя слово «баад», что означает «плохо». Ханум Шахин и ее помощницы принялись вторить ей в один голос. Своими оскорблениями они довели девочку до слез. Во время этого скандала одна из помощниц куда-то позвонила по телефону. Через несколько минут в комнату влетела женщина с безумно горящими глазами – очевидно, мать девочки. Она стала кричать и тыкать пальцем в собственную дочь, разнося беззащитного ребенка в пух и прах.
– Баад! Баад! – вопила мамаша.
Девочка жалобно всхлипывала.
Эта унизительная сцена продолжалась довольно долго, пока наконец мать не схватила девочку за руку и не выволокла из канцелярии.
Тут же ханум Шахин и ее помощницы сбросили с себя маску негодования. Широко улыбаясь, они поздравляли друг друга со столь замечательным успехом – девочке было по-настоящему «баад». Я понятия не имела, в чем она провинилась, но мне было искренне жаль несчастного ребенка. Я молила Бога, чтобы Махтаб никогда не подверглась такому истязанию.
Махтаб если и не была счастлива, то, во всяком случае, была спокойна, зная, что я рядом. В полдень, когда закончились занятия в подготовительном классе, за нами приехал Махмуди, и мы отправились на такси домой.
На следующее утро, когда я опять сидела в канцелярии, ханум Шахин подвела ко мне какую-то учительницу.
– Меня зовут миссис Азар, – сказала женщина. – Я немного говорю по-английски. Хочу с вами побеседовать. – Она уселась рядом со мной и, желая развеять мои подозрения, продолжала: – Скорее всего, вы нас не любите. Нам бы не хотелось, чтобы вы считали нас баад людьми. Вам не нравится школа?
– Здесь очень грязно, – ответила я. – Меня вовсе не радует то, что Махтаб сюда ходит.
– Очень жаль, – вздохнула миссис Азар, – нам это неприятно, потому что вы иностранка. Мы хотим что-нибудь для вас сделать.
Ханум Шахин стояла, склонившись над нами. Уж не знаю, понимала она что-нибудь или нет. Она произнесла что-то на фарси, и миссис Азар перевела:
– Директор говорит, что все очень хотят изучать английский язык. Она просит вас приходить сюда каждый день и, пока вы дожидаетесь Махтаб, давать уроки английского. А они могут учить вас фарси.
Так значит, вот как Господь откликнулся на мои молитвы. Мы можем сойтись поближе.
– Хорошо, – согласилась я.
Мы приступили к занятиям. Все утро было посвящено взаимному обучению. Тем более что у служащих канцелярии других обязанностей, кроме как наложить дисциплинарное взыскание или унизить ту или иную ученицу, практически не было. В процессе нашей деятельности я пришла по крайней мере к некоторому пониманию психологии этих женщин. Они были страшно далеки от меня – и по образу жизни, и по своим устремлениям – и все же оставались женщинами, которые заботились о детях и воспитывали их, как умели. Будучи загнанными в узкие рамки системы образования, не допускавшей ни малейших отклонений от раз и навсегда установленных норм, они тем не менее сохранили какие-то черты индивидуальности. Несмотря на затрудненность общения, у меня сложилось впечатление, что многие иранцы недовольны положением дел в государстве.
Мои новые подруги как будто бы принимали искреннее участие во мне и Махтаб. Каждое утро они крутились вокруг Махтаб, брали ее на руки и целовали. Ханум Шахин повторяла, что ей нравится запах Махтаб – по утрам моя дочь слегка душилась «запрещенными» духами. В глубине души эти женщины презирали Махмуди, который приводил нас по утрам и забирал в полдень, как настоящий тюремный охранник. Тщательно скрывая свои чувства, они тем не менее возмущались его деспотизмом по отношению к жене и дочери.
Миссис Азар давала уроки и не могла проводить с нами много времени, но не упускала случая заглянуть в канцелярию.
Я была удивлена, узнав, что когда-то миссис Азар была директором школы. До революции. Однако новые власти предпочитали таким, как она – профессионалам с многолетним опытом и университетскими степенями, – администраторов максималистских политических убеждений. Новоявленные руководители, как правило, были моложе и менее образованны, зато отличались религиозным фанатизмом, что в глазах нынешнего правительства считалось главным достоинством.
– По этой причине и назначили ханум Шахин, – объяснила мне миссис Азар. – Она из очень набожной семьи. Семья должна быть фанатичной. Они проверяют. Притворством их не проведешь.
Ханум Шахин не скрывала своих антиамериканских настроений. Но по мере того, как наши отношения волей-неволей развивались, проникалась ко мне симпатией, невзирая на мою национальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116