Махмуди, Махтаб и я с нетерпением ждали этого часа – нам очень хотелось накупить экзотических сувениров для наших американских друзей и родственников. Для себя мы намеревались приобрести ковры и драгоценности, поскольку в Тегеране они сравнительно дешевы.
По утрам, несколько дней подряд, в сопровождении Зухры или Маджида, мы выезжали в город. За четыре года после революции население Тегерана увеличилось с пяти миллионов – подумать только! – до четырнадцати. Провести точную перепись было невозможно. В результате экономического кризиса разорялись целые деревни, чьи жители устремлялись в Тегеран в поисках еды и жилья. В город также вливались тысячи, если не миллионы, беженцев из охваченного войной Афганистана.
Всюду были несметные толпы – люди с мрачными лицами спешили по делам. Никто не улыбался. Зухра или Маджид вели машину, застревая в немыслимых пробках, создаваемых не без участия пешеходов, которые, казалось, не дорожили ни собственной никчемной жизнью, ни жизнью своих детей, то и дело перебегавших запруженные машинами мостовые.
По краям улиц были вырыты широкие канавы, по которым текла сбегавшая с гор вода. Жители использовали этот бесплатный «родник» в самых различных целях. В канавы вываливали мусор. Владельцы магазинов обмакивали в них свои швабры. Одни здесь мочились, другие мыли руки. На каждом углу нам приходилось перепрыгивать через эти зловонные потоки.
Всюду велись строительные работы – вручную и бестолково. Для рам, например, использовались не планки размером четыре на два, а бревна диаметром в четыре дюйма; хоть и очищенные от коры, они были непросушенными и кривыми. Не заботясь о точности, строители соединяли бревна разных размеров, сооружая дома сомнительного качества и прочности, словно их строил из нестандартных кубиков ребенок.
Город был на военном положении – всюду рыскали угрюмые полицейские и вооруженные до зубов солдаты. По улицам было страшно ходить – ведь ружья были заряжены. Непрерывно попадались навстречу мужчины в темно-синих полицейских формах, чьи винтовки были нацелены на пешеходов – на нас в том числе. А что, если случайный выстрел?
На улицах было полно повстанцев в маскировочной одежде. Они останавливали все машины подряд и подвергали их обыску – искали антиреволюционную контрабанду: наркотики, литературу, критикующую шиизм, и американские кассеты. За последнее нарушение закона можно было схлопотать шесть месяцев тюрьмы.
Особый ужас внушал пасдар – Корпус стражи исламской революции, специальные подразделения, патрулировавшие город в небольших белых пикапах «ниссан». Казалось, у каждого жителя имелась про запас леденящая душу история о пасдаре. Пасдар был ответом аятоллы на создание савака – секретной полиции шаха. О пасдаре, куда вербовались чуть ли не уличные бандиты, наделявшиеся неограниченной властью, ходили темные легенды.
Одна из задач пасдара заключалась в том, чтобы следить за соблюдением требований, предъявляемых к женской одежде. Меня изумляло это стремление к благопристойности. Женщины, нимало не смущаясь, кормили младенцев грудью у всех на виду, а вот волосы, подбородок, запястья и щиколотки должны были быть тщательно скрыты от посторонних глаз.
По словам Махмуди, мы принадлежали к элите этого странного общества. Наш род был знатен и уважаем – его представители по сравнению с подавляющим большинством населения являлись чрезвычайно культурными и образованными людьми. Рядом с теми, кого мы видели на улицах Тегерана, даже Амех Бозорг могла служить образцом мудрости и аккуратности. К тому же мы были относительно богаты.
Махмуди собирался ввезти в Иран 2000 долларов туристскими чеками, но ввез явно больше и ни в чем себе не отказывал. Да и Маммаль был только рад сунуть нам деньги, демонстрируя таким образом свои возможности и влияние, а также желая отплатить за наше гостеприимство в Америке.
Курс риала по отношению к доллару был невообразим. В банках он составлял сто риалов за доллар, но, как сказал Махмуди, на черном рынке был еще выше. Я подозревала, что именно поэтому Махмуди иногда исчезал из дому без меня. У Махмуди было столько денег, что он не мог носить их с собой. Большая их часть была рассована по карманам висевшей в шкафу одежды.
Теперь-то я поняла, почему люди на улицах открыто держали в руках пачки банкнот толщиной в пять-шесть дюймов. Для того чтобы что-нибудь купить, надо было потратить целое состояние. В Иране не существует системы кредитов и никто не расплачивается чеками.
Мы с Махмуди перестали ориентироваться в реальной стоимости денег. Было приятно их транжирить, чувствуя себя богатыми. Мы купили расшитые вручную наволочки, рамы для картин, тоже ручной работы, украшенные золотым узором, и замысловатые миниатюрные книжечки. Махмуди купил Махтаб золотые серьги с бриллиантами. Мне он подарил золотые кольцо, браслет и также бриллиантовые серьги. Кроме того, мне было куплено нечто особое – золотое ожерелье, стоимость которого равнялась трем тысячам долларов. В Штатах оно стоило бы гораздо дороже.
Нам с Махтаб очень понравились пакистанские платья – длинные и яркие. Махмуди купил нам и их. Мы выбрали два мебельных гарнитура – полированное дерево, инкрустированное золотыми листьями, и экзотическая обивка. Это была мебель для столовой, а также диван и кресла в гостиную. Маджид пообещал, что организует отправку мебели в Америку. Эта покупка рассеяла почти все мои страхи. Махмуди намеревается вернуться домой.
Однажды утром, когда Зухра собиралась взять нас с Махтаб за покупками в компании еще семерых родственниц, Махмуди вручил мне толстую пачку риалов. В тот день моей главной находкой стал итальянский гобелен – пять на восемь футов, – я представляла, как потрясающе он будет смотреться на стене у нас дома. Он стоил двадцать тысяч риалов, что-то около двухсот долларов. Больше я не купила практически ничего и решила попридержать деньги до следующего раза. Я знала, что Махмуди, который потерял счет деньгам, не заметит и даже не поинтересуется тем, сколько я потратила.
Почти каждый вечер в доме то у одного, то у другого из многочисленных родственников Махмуди устраивались торжественные ужины. Мы с Махтаб играли там роль экспонатов. Эти, мягко говоря, скучные вечера позволяли нам отлучаться из ужасного дома Амех Бозорг.
Вскоре стало ясно, что все родственники Махмуди четко делятся на две категории. Одна половина клана – рьяные шииты, фанатичные приверженцы аятоллы Хомейни – жила подобно Амех Бозорг – в грязи, презирая западные идеалы и традиции. Другая половина была более европеизированной, более терпимой по отношению к остальному миру, более образованной, дружелюбной и, уж конечно, более чистоплотной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
По утрам, несколько дней подряд, в сопровождении Зухры или Маджида, мы выезжали в город. За четыре года после революции население Тегерана увеличилось с пяти миллионов – подумать только! – до четырнадцати. Провести точную перепись было невозможно. В результате экономического кризиса разорялись целые деревни, чьи жители устремлялись в Тегеран в поисках еды и жилья. В город также вливались тысячи, если не миллионы, беженцев из охваченного войной Афганистана.
Всюду были несметные толпы – люди с мрачными лицами спешили по делам. Никто не улыбался. Зухра или Маджид вели машину, застревая в немыслимых пробках, создаваемых не без участия пешеходов, которые, казалось, не дорожили ни собственной никчемной жизнью, ни жизнью своих детей, то и дело перебегавших запруженные машинами мостовые.
По краям улиц были вырыты широкие канавы, по которым текла сбегавшая с гор вода. Жители использовали этот бесплатный «родник» в самых различных целях. В канавы вываливали мусор. Владельцы магазинов обмакивали в них свои швабры. Одни здесь мочились, другие мыли руки. На каждом углу нам приходилось перепрыгивать через эти зловонные потоки.
Всюду велись строительные работы – вручную и бестолково. Для рам, например, использовались не планки размером четыре на два, а бревна диаметром в четыре дюйма; хоть и очищенные от коры, они были непросушенными и кривыми. Не заботясь о точности, строители соединяли бревна разных размеров, сооружая дома сомнительного качества и прочности, словно их строил из нестандартных кубиков ребенок.
Город был на военном положении – всюду рыскали угрюмые полицейские и вооруженные до зубов солдаты. По улицам было страшно ходить – ведь ружья были заряжены. Непрерывно попадались навстречу мужчины в темно-синих полицейских формах, чьи винтовки были нацелены на пешеходов – на нас в том числе. А что, если случайный выстрел?
На улицах было полно повстанцев в маскировочной одежде. Они останавливали все машины подряд и подвергали их обыску – искали антиреволюционную контрабанду: наркотики, литературу, критикующую шиизм, и американские кассеты. За последнее нарушение закона можно было схлопотать шесть месяцев тюрьмы.
Особый ужас внушал пасдар – Корпус стражи исламской революции, специальные подразделения, патрулировавшие город в небольших белых пикапах «ниссан». Казалось, у каждого жителя имелась про запас леденящая душу история о пасдаре. Пасдар был ответом аятоллы на создание савака – секретной полиции шаха. О пасдаре, куда вербовались чуть ли не уличные бандиты, наделявшиеся неограниченной властью, ходили темные легенды.
Одна из задач пасдара заключалась в том, чтобы следить за соблюдением требований, предъявляемых к женской одежде. Меня изумляло это стремление к благопристойности. Женщины, нимало не смущаясь, кормили младенцев грудью у всех на виду, а вот волосы, подбородок, запястья и щиколотки должны были быть тщательно скрыты от посторонних глаз.
По словам Махмуди, мы принадлежали к элите этого странного общества. Наш род был знатен и уважаем – его представители по сравнению с подавляющим большинством населения являлись чрезвычайно культурными и образованными людьми. Рядом с теми, кого мы видели на улицах Тегерана, даже Амех Бозорг могла служить образцом мудрости и аккуратности. К тому же мы были относительно богаты.
Махмуди собирался ввезти в Иран 2000 долларов туристскими чеками, но ввез явно больше и ни в чем себе не отказывал. Да и Маммаль был только рад сунуть нам деньги, демонстрируя таким образом свои возможности и влияние, а также желая отплатить за наше гостеприимство в Америке.
Курс риала по отношению к доллару был невообразим. В банках он составлял сто риалов за доллар, но, как сказал Махмуди, на черном рынке был еще выше. Я подозревала, что именно поэтому Махмуди иногда исчезал из дому без меня. У Махмуди было столько денег, что он не мог носить их с собой. Большая их часть была рассована по карманам висевшей в шкафу одежды.
Теперь-то я поняла, почему люди на улицах открыто держали в руках пачки банкнот толщиной в пять-шесть дюймов. Для того чтобы что-нибудь купить, надо было потратить целое состояние. В Иране не существует системы кредитов и никто не расплачивается чеками.
Мы с Махмуди перестали ориентироваться в реальной стоимости денег. Было приятно их транжирить, чувствуя себя богатыми. Мы купили расшитые вручную наволочки, рамы для картин, тоже ручной работы, украшенные золотым узором, и замысловатые миниатюрные книжечки. Махмуди купил Махтаб золотые серьги с бриллиантами. Мне он подарил золотые кольцо, браслет и также бриллиантовые серьги. Кроме того, мне было куплено нечто особое – золотое ожерелье, стоимость которого равнялась трем тысячам долларов. В Штатах оно стоило бы гораздо дороже.
Нам с Махтаб очень понравились пакистанские платья – длинные и яркие. Махмуди купил нам и их. Мы выбрали два мебельных гарнитура – полированное дерево, инкрустированное золотыми листьями, и экзотическая обивка. Это была мебель для столовой, а также диван и кресла в гостиную. Маджид пообещал, что организует отправку мебели в Америку. Эта покупка рассеяла почти все мои страхи. Махмуди намеревается вернуться домой.
Однажды утром, когда Зухра собиралась взять нас с Махтаб за покупками в компании еще семерых родственниц, Махмуди вручил мне толстую пачку риалов. В тот день моей главной находкой стал итальянский гобелен – пять на восемь футов, – я представляла, как потрясающе он будет смотреться на стене у нас дома. Он стоил двадцать тысяч риалов, что-то около двухсот долларов. Больше я не купила практически ничего и решила попридержать деньги до следующего раза. Я знала, что Махмуди, который потерял счет деньгам, не заметит и даже не поинтересуется тем, сколько я потратила.
Почти каждый вечер в доме то у одного, то у другого из многочисленных родственников Махмуди устраивались торжественные ужины. Мы с Махтаб играли там роль экспонатов. Эти, мягко говоря, скучные вечера позволяли нам отлучаться из ужасного дома Амех Бозорг.
Вскоре стало ясно, что все родственники Махмуди четко делятся на две категории. Одна половина клана – рьяные шииты, фанатичные приверженцы аятоллы Хомейни – жила подобно Амех Бозорг – в грязи, презирая западные идеалы и традиции. Другая половина была более европеизированной, более терпимой по отношению к остальному миру, более образованной, дружелюбной и, уж конечно, более чистоплотной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116