Нас обеих пугало то, что школа подразумевала постоянство. С другой стороны, согласно расписанию уроков в подготовительном классе, Махтаб будет занята шесть дней в неделю с восьми часов утра до полудня. Мы будем уходить из дома каждый день, кроме пятницы, и кто знает, какой может подвернуться случай.
На следующий день мы все втроем рано встали, и уже одно это вселило в меня оптимизм. К этому времени Махмуди из даби джана превратился в духовного отца семейства. Он вставал задолго до рассвета, следя за тем, чтобы все домочадцы (кроме Махтаб и меня) приняли участие в молитве. Набожные Нассерин и Маммаль сами строго соблюдали молитвенные часы. Однако Махмуди распространял свое «покровительство» и на Резу с Ассий, которые были не слишком-то благочестивы. Резу это буквально бесило: ему-то предстоял тяжелый рабочий день, тогда как Махмуди забирался обратно под одеяло.
После утомительной молитвы Махмуди привык спать до десяти-одиннадцати часов. Я не сомневалась, что новый распорядок жизни Махтаб быстро ему надоест. И, может быть, он разрешит мне провожать ее в школу самой, что, безусловно, обеспечит мне гораздо большую свободу.
Но надежды надеждами, а утро выдалось трудное. Махтаб не проронила ни слова, пока я одевала ее в школу и повязывала на голову такой же русари, что носили остальные ученицы. Она хранила молчание до тех пор, пока мы не дошли до дверей канцелярии, где встретившая нас воспитательница протянула руку, чтобы отвести Махтаб в класс. И тут Махтаб разрыдалась – слезы так и хлынули у нее из глаз. Она изо всех сил вцепилась в подол моего пальто.
Я посмотрела Махмуди в глаза – никакого сострадания, только угроза.
– Махтаб, надо идти, – сказала я, изо всех сил пытаясь казаться спокойной. – Все в порядке. После занятий мы тебя заберем. Не волнуйся.
Нежно держа Махтаб за руку, воспитательница увела ее прочь. Махтаб старалась сохранять мужество, но когда мы с Махмуди повернулись, чтобы уйти, то услышали ее отчаянные завывания.
Внутри у меня все оборвалось, но я знала, что перечить крепко державшему меня под руку безумцу бесполезно, и мы вышли на улицу.
В молчании мы доехали до дому в оранжевом такси, в дверях нас встретила Нассерин.
– Звонили из школы, – сообщила она. – Они не могут сладить с Махтаб. Вам надо за ней ехать.
– Это все из-за тебя! – заорал Махмуди. – Ты ее такой сделала. Она перестала быть нормальным ребенком. Носишься с ней, как курица с яйцом.
Я молча проглотила этот упрек, не желая подвергать себя неоправданному риску. Значит, все из-за меня. Мне хотелось крикнуть: это ты перевернул вверх дном всю ее жизнь! Однако в словах Махмуди была доля истины. Я действительно тряслась над Махтаб. Я не отпускала ее от себя ни на шаг, опасаясь коварного семейного заговора, в результате которого ее могли бы у меня отнять. Правильно ли я себя вела? В жизни возникают ситуации, когда мать должна спрятать ребенка «под крыло», и наша была именно такой.
Махмуди помчался в школу один и вскоре привел подавленную Махтаб.
– Завтра ты все равно туда пойдешь, – приказал он. – И останешься там одна. Реветь больше не смей.
Весь остаток дня, как только мы с Махтаб оставались одни, я пыталась ее уговорить.
– Ты должна это сделать. Будь сильной. Будь большой девочкой. Ты ведь знаешь, Господь тебя не оставит.
– Я молила Господа, чтобы он избавил меня от этой школы, – плакала Махтаб. – Но он меня не услышал.
– Может быть, и услышал, – напомнила я наш прежний разговор. – Может быть, Он нарочно тебя туда посылает. Никогда не думай, что ты одинока, Махтаб. Господь всегда с тобой. Он о тебе позаботится. Не забывай, что, когда тебе по-настоящему страшно и одиноко и ты не понимаешь, что происходит, ты просто должна молиться. Кто бы что ни говорил, молись. И все образуется.
Несмотря на мой совет, на следующее утро Махтаб проснулась в страхе и слезах. У меня разрывалось сердце, когда Махмуди грубо схватил ее за руку и поволок в школу, велев мне оставаться дома. Ее отчаянные рыдания долго отдавались у меня в ушах. В ожидании Махмуди я нервно ходила из угла в угол, стараясь сглотнуть стоявший в горле комок.
Когда он вернулся, Ассий встретила его у лестницы и сказала, что снова позвонили из школы с просьбой забрать Махтаб. С ней никак не могут сладить. Ее плач будоражит всю школу.
– Я ее приведу, – злобно бросил он мне. – И выпорю так, что в следующий раз она там останется.
– Пожалуйста, не бей ее, – крикнула я ему вслед. – Я с ней поговорю.
Бить ее Махмуди не стал. Когда он вернулся, его гнев был направлен скорее на меня, чем на Махтаб, – дело в том, что директриса выдвинула требование, на которое Махмуди не желал соглашаться.
– Они хотят, чтобы ты приходила в школу вместе с ней, – сказал он, – и ждала в канцелярии, пока Махтаб будет на уроках. По крайней мере несколько дней. Они примут ее только на этом условии.
Что-то начинается! – сказала я себе. Я была расстроена и огорчена тем, что Махмуди отправил Махтаб в иранскую школу, но благодаря этому у меня неожиданно появилась возможность регулярно отлучаться из дома.
Махмуди с опаской относился к этой затее, но альтернативы не видел. Он выдвинул строгие ограничения.
– Чтобы носу не высовывала из канцелярии до тех пор, пока я за вами не приду, – предупредил он. – И чтобы не прикасалась к телефону.
– Хорошо, – пообещала я, зная, что это тараф.
На следующее утро мы втроем отправились в школу на такси. Махтаб нервничала явно меньше, чем два предыдущих дня.
– Мама будет здесь, – сказал ей Махмуди, указав на стул в коридоре у дверей в канцелярию. – Она никуда не уйдет до окончания всех уроков.
Махтаб кивнула и позволила воспитательнице отвести ее в класс. На полпути она остановилась и оглянулась. Убедившись, что я на месте, она пошла дальше.
– Не уходи отсюда до моего прихода, – повторил Махмуди.
Время тянулось мучительно медленно. Я не захватила с собой ничего, чем бы могла заняться. Ученицы разбрелись по классам, и коридоры опустели; вскоре до меня донеслись звуки первого упражнения, с которого начиналось утро в каждом классе.
«Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика!» И здесь было то же самое: официальная политика Исламской Республики Иран – «Смерть Америке!» – вдалбливалась в незрелые умы этих девочек, в том числе и моей невинной дочери.
Когда промывание мозгов закончилось и начались обычные уроки: учитель – хор, в коридоре стало тише. В каждом классе, включая старшие, учительница нараспев произносила вопрос, на который девочки все вместе отвечали заученным текстом. Здесь всех стригли под одну гребенку – самостоятельного мышления, пытливости, даже другой модуляции голоса не допускалось. Вот оно, школьное образование, которое в детстве получил Махмуди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
На следующий день мы все втроем рано встали, и уже одно это вселило в меня оптимизм. К этому времени Махмуди из даби джана превратился в духовного отца семейства. Он вставал задолго до рассвета, следя за тем, чтобы все домочадцы (кроме Махтаб и меня) приняли участие в молитве. Набожные Нассерин и Маммаль сами строго соблюдали молитвенные часы. Однако Махмуди распространял свое «покровительство» и на Резу с Ассий, которые были не слишком-то благочестивы. Резу это буквально бесило: ему-то предстоял тяжелый рабочий день, тогда как Махмуди забирался обратно под одеяло.
После утомительной молитвы Махмуди привык спать до десяти-одиннадцати часов. Я не сомневалась, что новый распорядок жизни Махтаб быстро ему надоест. И, может быть, он разрешит мне провожать ее в школу самой, что, безусловно, обеспечит мне гораздо большую свободу.
Но надежды надеждами, а утро выдалось трудное. Махтаб не проронила ни слова, пока я одевала ее в школу и повязывала на голову такой же русари, что носили остальные ученицы. Она хранила молчание до тех пор, пока мы не дошли до дверей канцелярии, где встретившая нас воспитательница протянула руку, чтобы отвести Махтаб в класс. И тут Махтаб разрыдалась – слезы так и хлынули у нее из глаз. Она изо всех сил вцепилась в подол моего пальто.
Я посмотрела Махмуди в глаза – никакого сострадания, только угроза.
– Махтаб, надо идти, – сказала я, изо всех сил пытаясь казаться спокойной. – Все в порядке. После занятий мы тебя заберем. Не волнуйся.
Нежно держа Махтаб за руку, воспитательница увела ее прочь. Махтаб старалась сохранять мужество, но когда мы с Махмуди повернулись, чтобы уйти, то услышали ее отчаянные завывания.
Внутри у меня все оборвалось, но я знала, что перечить крепко державшему меня под руку безумцу бесполезно, и мы вышли на улицу.
В молчании мы доехали до дому в оранжевом такси, в дверях нас встретила Нассерин.
– Звонили из школы, – сообщила она. – Они не могут сладить с Махтаб. Вам надо за ней ехать.
– Это все из-за тебя! – заорал Махмуди. – Ты ее такой сделала. Она перестала быть нормальным ребенком. Носишься с ней, как курица с яйцом.
Я молча проглотила этот упрек, не желая подвергать себя неоправданному риску. Значит, все из-за меня. Мне хотелось крикнуть: это ты перевернул вверх дном всю ее жизнь! Однако в словах Махмуди была доля истины. Я действительно тряслась над Махтаб. Я не отпускала ее от себя ни на шаг, опасаясь коварного семейного заговора, в результате которого ее могли бы у меня отнять. Правильно ли я себя вела? В жизни возникают ситуации, когда мать должна спрятать ребенка «под крыло», и наша была именно такой.
Махмуди помчался в школу один и вскоре привел подавленную Махтаб.
– Завтра ты все равно туда пойдешь, – приказал он. – И останешься там одна. Реветь больше не смей.
Весь остаток дня, как только мы с Махтаб оставались одни, я пыталась ее уговорить.
– Ты должна это сделать. Будь сильной. Будь большой девочкой. Ты ведь знаешь, Господь тебя не оставит.
– Я молила Господа, чтобы он избавил меня от этой школы, – плакала Махтаб. – Но он меня не услышал.
– Может быть, и услышал, – напомнила я наш прежний разговор. – Может быть, Он нарочно тебя туда посылает. Никогда не думай, что ты одинока, Махтаб. Господь всегда с тобой. Он о тебе позаботится. Не забывай, что, когда тебе по-настоящему страшно и одиноко и ты не понимаешь, что происходит, ты просто должна молиться. Кто бы что ни говорил, молись. И все образуется.
Несмотря на мой совет, на следующее утро Махтаб проснулась в страхе и слезах. У меня разрывалось сердце, когда Махмуди грубо схватил ее за руку и поволок в школу, велев мне оставаться дома. Ее отчаянные рыдания долго отдавались у меня в ушах. В ожидании Махмуди я нервно ходила из угла в угол, стараясь сглотнуть стоявший в горле комок.
Когда он вернулся, Ассий встретила его у лестницы и сказала, что снова позвонили из школы с просьбой забрать Махтаб. С ней никак не могут сладить. Ее плач будоражит всю школу.
– Я ее приведу, – злобно бросил он мне. – И выпорю так, что в следующий раз она там останется.
– Пожалуйста, не бей ее, – крикнула я ему вслед. – Я с ней поговорю.
Бить ее Махмуди не стал. Когда он вернулся, его гнев был направлен скорее на меня, чем на Махтаб, – дело в том, что директриса выдвинула требование, на которое Махмуди не желал соглашаться.
– Они хотят, чтобы ты приходила в школу вместе с ней, – сказал он, – и ждала в канцелярии, пока Махтаб будет на уроках. По крайней мере несколько дней. Они примут ее только на этом условии.
Что-то начинается! – сказала я себе. Я была расстроена и огорчена тем, что Махмуди отправил Махтаб в иранскую школу, но благодаря этому у меня неожиданно появилась возможность регулярно отлучаться из дома.
Махмуди с опаской относился к этой затее, но альтернативы не видел. Он выдвинул строгие ограничения.
– Чтобы носу не высовывала из канцелярии до тех пор, пока я за вами не приду, – предупредил он. – И чтобы не прикасалась к телефону.
– Хорошо, – пообещала я, зная, что это тараф.
На следующее утро мы втроем отправились в школу на такси. Махтаб нервничала явно меньше, чем два предыдущих дня.
– Мама будет здесь, – сказал ей Махмуди, указав на стул в коридоре у дверей в канцелярию. – Она никуда не уйдет до окончания всех уроков.
Махтаб кивнула и позволила воспитательнице отвести ее в класс. На полпути она остановилась и оглянулась. Убедившись, что я на месте, она пошла дальше.
– Не уходи отсюда до моего прихода, – повторил Махмуди.
Время тянулось мучительно медленно. Я не захватила с собой ничего, чем бы могла заняться. Ученицы разбрелись по классам, и коридоры опустели; вскоре до меня донеслись звуки первого упражнения, с которого начиналось утро в каждом классе.
«Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика! Мааг барг Амрика!» И здесь было то же самое: официальная политика Исламской Республики Иран – «Смерть Америке!» – вдалбливалась в незрелые умы этих девочек, в том числе и моей невинной дочери.
Когда промывание мозгов закончилось и начались обычные уроки: учитель – хор, в коридоре стало тише. В каждом классе, включая старшие, учительница нараспев произносила вопрос, на который девочки все вместе отвечали заученным текстом. Здесь всех стригли под одну гребенку – самостоятельного мышления, пытливости, даже другой модуляции голоса не допускалось. Вот оно, школьное образование, которое в детстве получил Махмуди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116