Хорошо бы надеть красные сапоги, Хорошо бы вскочить на рыжего скакуна, Хорошо бы умереть в жестоком бою.
Смерть пленника—смешная и жалкая смерть, господа! Совсем другое дело — смерть в бою, верхом на горячем коне, в красных, как кровь, сапогах... В лагере для
военнопленных при мне было два самоубийства. Один из самоубийц был офицером запаса. Он сам установил день своей смерти, решив, что, если до определенного срока не получит письма от жены, ему больше незачем жить. Но получить военнопленному в египетском лагере письмо из Стамбула было в то время так же невозможно, как, скажем, полететь на луну. Он повесился в уборной на патронташе. Гвоздь был вбит слишком низко, и офицер поджал под себя ноги. Страшное зрелище! Поджать ноги, чтобы больше не жить! Не знаю почему, но я не почувствовал к нему никакого сострадания. Может быть, оттого, что на войне слишком часто приходилось видеть смерть.
— А как покончил с собой второй?
— Еще хуже. Бритвой перерезал себе вены на руках... С тех пор я не могу видеть кровь. Это был араб в чине майора. Говорили, что он заболел сифилисом. В поражении есть и положительная сторона: проверяется сила воли. Только не поймите меня превратно, я говорю не о себе, не подумайте, что я считаю себя одним из тех, кто выдержал испытание.
— Генерал Буланже покончил жизнь самоубийством после того, как был избран президентом, значит, после победы.
— То была грязная победа.
Дверь в комнату открылась. На пороге стоял коренастый человек лет сорока, смуглый, за что и получил прозвище Араб. На его темном лице сверкали только белки глаз. У него были толстые руки и шея и удивительно тонкий голос. Он знал, что его голос не соответствует телосложению, поэтому старался говорить твердо и резко. Но ни этот голос, ни без конца мигающие глаза не внушали доверия.
— Добрый день, Ихсан-агабей...
— Привет, Абдулла-ага... прошу.
Абдулла важно вошел в комнату и сел на табуретку.
— Я не побеспокою?..
— Что ты, мой гость — твой гость. Садись, выпьем чайку...
— Чай готов? Значит, теща нас любит... Ихсан представил Кямиль-бею Абдуллу.
— Староста нашей тюрьмы. Он сделал мне Много Добра. Я ему очень благодарен....
— Полно тебе, Ихсан-агабей... О чем тут говорить! Как мы договорились, пусть так и будет, а то я больше не приду... Какой я благодетель? Это все твое благородство...
Несмотря на эти скромные слова, глаза Абдуллы светились превосходством. Он осклабился, обнажив желтые зубы. Его улыбка не понравилась Кямиль-бею. Конечно, это хитрый и жестокий человек! Трудно было заметить его хитрость, но злая улыбка сразу выдавала жестокость.
Чай пили молча. Кямиль-бей исподтишка разглядывал Абдулла-агу. На нем был костюм типичного стамбульского апаша: черный двубортный пиджак, черные брюки клеш, ботинки на высоких каблуках с пуговицами на боку, феска с суженным верхом, шелковая сорочка, фильдекосовая майка, красный, как феска, шерстяной кушак...
— Простите, за что вы в тюрьме?—спросил Кямиль-бей.
— Пустяшное дело... Запоздавший донос... Мне не привыкать... Я чувствую себя здесь, как дома. Сижу уже седьмой раз... Раньше обвинялся в нанесении увечий, дела рассматривались судом для мелких проступков... А на этот раз преступление... Собственно, и преступлением это назвать нельзя... Да упасет аллах Ихсан-агабея...
— Убили кого-нибудь?
— Что вы!.. Если бы убил!.. Вы знаете уличных ворон, бейим?
— Как вы сказали? Уличных ворон?
— Ну, этих гадов... Тех, кого ты называешь полицейскими... Среди них есть такие отвратительные типы, что я зову их уличными воронами. Могу тебе сказать, чего они стоят. Прижми их в темном углу, так они тебе в ноги поклонятся, а на людях — львы. В нашем квартале объявился новый начальник полиции. Нашлись продажные людишки и что-то нашептали ему...
Немного помолчав, он спросил у Ихсана:
— А этот бей тоже журналист?
- Да.
— Если хочет, пусть напишет. Напишите, бей, я не боюсь. Клянусь аллахом, я не прошу милости у судьбы. Пусть мне прибавят три года за политику. Надо еще что-
нибудь? Пожалуйста! Пусть дадут, Абдулла все выдержит... Пускай нагружают! Потянем, вынесем благодаря таким друзьям, как вы. Так о чем я говорил?
— Новый комиссар...
— Не комиссар, а большой начальник полиции. Вот-вот должен был стать сотрудником управления. Что ни говори, а он ведь был земляком начальника управления полиции, самого Тахсин-бея. Откуда я это мог знать? Как-то вечером сидел я в кофейне. Не скрою от вас, в голове туман... Лезут разные мысли. Ясно — выпил. Стоит только приложиться к рюмке—конец, Абдулла будет пить без передышки до утра. И характер у меня скверный... Мешал вина... После обеда принялись за коньяк... Нас было трое, аллах тому свидетель, и выпили мы полбидона из-под керосина. Друзья мои свалились, не встанут, хоть уши им режь! А я снова за вино. Не знаю, верно или нет, но трактирщик сказал, что выпил я два окка. Потом наелся шашлыка и снова за коньяк... Налил в чашку и потягиваю. Вдруг стукнуло мне в голову. Хмель не шутка, со всеми случалось. Сначала мне показалось, что я великий визирь, потом—главнокомандующий. Я объявляю войну англичанам и двигаюсь на них во главе армии. Затем пришла другая мысль. Брось, думаю, парень. Разве у тебя отец главнокомандующим был? И смеюсь сам над собой! Словом, когда я уже совсем опьянел, пришел начальник полиции и постучал в окно кофейни...
— Что ему надо было?
— А я почем знаю! Увидел меня... Должно быть, хотел вызвать на улицу и хорошенько отругать. Проще говоря, сбить спесь у всех на глазах, опозорить. Потом-то я понял, что все было именно так. Ему, оказывается, сказали: «Пока ты не разобьешь нос этому типу, не навести тебе порядка в квартале». Хозяин кофейни окликнул меня, но я не слышал. Тогда он подошел, потряс за плечо и сказал: «Абдулла-агабей, тебя комиссар зовет». Смотрю, стоит человек, от горшка два вершка, клянусь аллахом, я даже не поверил, что это комиссар. Разве такие бывают комиссары? Стоит только посмотреть на него, сразу ясно, что он ни на что не годен. Видел когда-нибудь лилипутов? Так вот, он точный лилипут. «Ну и рожа!» — подумал я. А он манит меня указательным пальцем. Я от рождения стамбульский беспризорник и понимаю все с полуслова. Манит меня, значит: «Выходи на улицу». Но я делаю вид, что не
понимаю. Сижу как ни в чем не бывало. Если он начальник полиции, то я тоже сам себе начальник. Разве мне больше делать нечего, как бегать на каждый зов? Я снова погрузился в свои размышления. Сижу, разговариваю с аллахом. И вдруг мне показалось, что в кофейне взорвалась адская машина. Я и не представлял себе, что в таком жалком теле может быть такой страшный голос. «Вставай, черт проклятый!»—закричал он. Да ослепнуть мне на оба глаза, но слово «проклятый» я не принял на свой счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89