Бурханеттин-бей нахмурился.
— Вы, эфендим, не имеете сведений о численности войск, принимавших участие в сражении под Инёню? — спросил он.
— Нет.
— Очень прискорбно, что два культурных османца, предки которых сражались под Веной, ведут разговор о какой-то победе под Инёню. Неужели вы считаете победой действия нескольких тысяч партизан? Ведь они отогнали всего-навсего греческий разведывательный отряд. На исход войны это не окажет никакого влияния. Обратите внимание на поведение Черкеза Этема. Ведь анкарское правительство было создано только благодаря Этему. Если бы не он, люди Чопаноглу вступили бы в Анкару и порубили там всех саблями. Почему же Этем-бей поднял мятеж? Ведь он так долго служил анкарскому правительству. Вернее, почему он покинул Мустафу Кемаля? Видно, он понял, что этот путь ведет к гибели. Если к этому выводу пришел даже Этем-бей, то мы тем более вынуждены с этим согласиться. Ведь Этем-бей не только находился в самой гуще событий, но и руководил ими.
Кямиль-бей горько улыбнулся, не скрывая своего несогласия с майором.
— Придерживаясь разных точек зрения, мы все же можем сойтись на следующем. Давайте предоставим каждой из сторон действовать так, как она считает нужным:
одним сражаться, другим мириться с существующим положением, — сказал он.
— Да, но оккупанты требуют прекратить всякое сопротивление.
— Тем лучше! Это говорит об их слабости. Не кажется ли вам довольно странным, что от вас требуют того, что не сумели сделать оккупационные войска и греческая армия?
— Ничего тут странного нет! Неужели вы думаете, что армии Англии, Франции, Италии, Японии и Америки не в состоянии взять Анкару? Здесь совершенно иные соображения. Потенциальная опасность...
— Какая?
— Поняв, что все потеряно, люди из Национальной армии, ослепленные ненавистью и фанатизмом, немедленно станут большевиками. У нас имеются веские доказательства. Да из этого никто и не делает секрета. Они открыто говорят: «Если потребуется, мы станем не только большевиками, но и дьяволами».
— Да что вы?
Кямиль-бей почувствовал огромную радость. Итак, великие державы боятся Анатолии! Значит, дело может быть выиграно... Да благословит тебя аллах, Мустафа Кемаль-паша!
Бурханеттин-бей рассказывал о страшных последствиях большевизма. Заметив рассеянность Кямиль-бея, он пододвинул ему серебряный портсигар и протянул золотую зажигалку.
— Прошу вас, закуривайте!
— Благодарю вас.
— Не за что... — Бурханеттин-бей вздохнул. — Страна истерзана... Ошибки четырех военных лет поглотили людской резерв страны. Видели бы вы крестьян, которых заставляют в Анатолии сражаться, у вас бы сердце разорвалось. Оборванные, босые, вооруженные охотничьими ружьями или просто мотыгами и топорами. Как известно, пулеметы устанавливаются на передовых позициях, не так ли? Анатолийцы же ставят их за окопами, чтобы предупредить дезертирство... Не имея интендантской службы, они существуют за счет грабежей городов и сел. Людей, заикнувшихся о враче или медикаментах, расстреливают как паникеров. Ужасная трагедия, бей-эфендим. Простите, вы штатский и представляете себе войну так, как ее описывают в поэмах. Нам же знакомо ее истинное лицо.
Бурханеттин-бей «а минуту умолк и задумался. Кямиль-бей знал, что майор генерального штаба говорит правду о недостатке оружия у анатолийцев. Может быть, положение там даже еще хуже. Но все, что говорил майор, производило на него обратное впечатление. Будь перед ним боевой офицер, в запыленной, изношенной форме, трудно было бы не огорчиться тем, что он услышал. Но в устах опереточного военного Бурханеттин-бея все казалось сплошной ложью.
Кямиль-бей почувствовал свое превосходство над майором генерального штаба Бурханеттин-беем. Он с наслаждением курил сигарету и думал: «Хорошо держишься, Кя-миль! Молодец!»
— Оставим все это,— уже совсем другим тоном заговорил Бурханеттин-бей.— Ваше положение в обществе не дает вам права жертвовать собой в этой неразберихе. Да и у меня нет такого права. Знаете ли вы, какой в нашей стране процент грамотного населения? Интеллигентные люди нужны каждой нации. Ваша смерть не то, что смерть какого-то крестьянина или рабочего. Подобных бродяг — толпы, а чтобы вырастить такого интеллигентного человека, как вы, нужны годы и капитал. Когда я представляю вас связанным с этой жалкой газетенкой «Карадаи», с бродягами мужского и женского пола, вертящимися вокруг этой газеты, меня, клянусь аллахом, начинает мучить совесть. В эти тяжелые времена наш долг — терпеливо ждать развития событий. Ведь разница между благородными и простыми людьми в том и заключается, что первые умеют терпеть, а вторые, не думая о последствиях, губят и себя и других. Мы — руководящая сила нации и не имеем права растрачивать свои силы, как нам заблагорассудится. Ведь, не приведи аллах, нация так может остаться без головы. Все это...
Зазвонил телефон.
— Одну минуту,— извинился Бурханеттин-бей и взял трубку. Он произнес: «Да, ваше превосходительство. Слушаюсь, ваше превосходительство...»
Кямиль-бей задумался над последними словами майора, старась понять их смысл. Никогда в жизни не мог он представить себя главой даже большой семьи, а не то что целой нации. При жизни отца он понятия не имел, как ведется хозяйство в многолюдном особняке, громадной вилле, куда приходило бесчисленное множество людей.
Ответственность перед одной Нермин и крошечной Аише и та казалась Кямиль-бею тяжелым грузом. Ловкая похвала майора польстила ему, хотя он и понимал, что его хотят опутать. Немного отодвинувшись от стола, он ждал. Бурханеттин-бей говорил: «Да, ваше превосходительство. Здесь, эфендим\.. Да... Я уверен, что договоримся, ваше превосходительство... Слушаюсь... Зайду... Сразу же...»
— Его превосходительство спрашивали о вас, — сказал майор Кямиль-бею, повесив трубку.— Паша очень интересуется вами... О чем я говорил? Да... Вы, как благородный человек... Может быть, дали слово... Взять слово назад...
— Я никому никакого слова не давал.
— Да? В самом деле? Скажите, пожалуйста... Это меня радует. Да сохранит вас аллах! А теперь, топ сЬег, послушайте меня! Министерство иностранных дел в курсе дела. Мы отправим вас первым секретарем нашего посольства в Рим. Министерство иностранных дел ценит вас. Все уверены, что вы будете прекрасным послом, достойным представителем Османской империи за рубежом.
Бурханеттин-бей говорил не торопясь, как бы давая Кямиль-бею возможность вдуматься в его слова. Из союзников к Анатолии терпимее всех относились итальянцы, и Кямиль-бей понимал, что лучше всего он сможет помочь Анатолии из Рима. Ведь продолжать борьбу здесь для него уже невозможно. Все, что говорил майор, не имело больше никакого значения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
— Вы, эфендим, не имеете сведений о численности войск, принимавших участие в сражении под Инёню? — спросил он.
— Нет.
— Очень прискорбно, что два культурных османца, предки которых сражались под Веной, ведут разговор о какой-то победе под Инёню. Неужели вы считаете победой действия нескольких тысяч партизан? Ведь они отогнали всего-навсего греческий разведывательный отряд. На исход войны это не окажет никакого влияния. Обратите внимание на поведение Черкеза Этема. Ведь анкарское правительство было создано только благодаря Этему. Если бы не он, люди Чопаноглу вступили бы в Анкару и порубили там всех саблями. Почему же Этем-бей поднял мятеж? Ведь он так долго служил анкарскому правительству. Вернее, почему он покинул Мустафу Кемаля? Видно, он понял, что этот путь ведет к гибели. Если к этому выводу пришел даже Этем-бей, то мы тем более вынуждены с этим согласиться. Ведь Этем-бей не только находился в самой гуще событий, но и руководил ими.
Кямиль-бей горько улыбнулся, не скрывая своего несогласия с майором.
— Придерживаясь разных точек зрения, мы все же можем сойтись на следующем. Давайте предоставим каждой из сторон действовать так, как она считает нужным:
одним сражаться, другим мириться с существующим положением, — сказал он.
— Да, но оккупанты требуют прекратить всякое сопротивление.
— Тем лучше! Это говорит об их слабости. Не кажется ли вам довольно странным, что от вас требуют того, что не сумели сделать оккупационные войска и греческая армия?
— Ничего тут странного нет! Неужели вы думаете, что армии Англии, Франции, Италии, Японии и Америки не в состоянии взять Анкару? Здесь совершенно иные соображения. Потенциальная опасность...
— Какая?
— Поняв, что все потеряно, люди из Национальной армии, ослепленные ненавистью и фанатизмом, немедленно станут большевиками. У нас имеются веские доказательства. Да из этого никто и не делает секрета. Они открыто говорят: «Если потребуется, мы станем не только большевиками, но и дьяволами».
— Да что вы?
Кямиль-бей почувствовал огромную радость. Итак, великие державы боятся Анатолии! Значит, дело может быть выиграно... Да благословит тебя аллах, Мустафа Кемаль-паша!
Бурханеттин-бей рассказывал о страшных последствиях большевизма. Заметив рассеянность Кямиль-бея, он пододвинул ему серебряный портсигар и протянул золотую зажигалку.
— Прошу вас, закуривайте!
— Благодарю вас.
— Не за что... — Бурханеттин-бей вздохнул. — Страна истерзана... Ошибки четырех военных лет поглотили людской резерв страны. Видели бы вы крестьян, которых заставляют в Анатолии сражаться, у вас бы сердце разорвалось. Оборванные, босые, вооруженные охотничьими ружьями или просто мотыгами и топорами. Как известно, пулеметы устанавливаются на передовых позициях, не так ли? Анатолийцы же ставят их за окопами, чтобы предупредить дезертирство... Не имея интендантской службы, они существуют за счет грабежей городов и сел. Людей, заикнувшихся о враче или медикаментах, расстреливают как паникеров. Ужасная трагедия, бей-эфендим. Простите, вы штатский и представляете себе войну так, как ее описывают в поэмах. Нам же знакомо ее истинное лицо.
Бурханеттин-бей «а минуту умолк и задумался. Кямиль-бей знал, что майор генерального штаба говорит правду о недостатке оружия у анатолийцев. Может быть, положение там даже еще хуже. Но все, что говорил майор, производило на него обратное впечатление. Будь перед ним боевой офицер, в запыленной, изношенной форме, трудно было бы не огорчиться тем, что он услышал. Но в устах опереточного военного Бурханеттин-бея все казалось сплошной ложью.
Кямиль-бей почувствовал свое превосходство над майором генерального штаба Бурханеттин-беем. Он с наслаждением курил сигарету и думал: «Хорошо держишься, Кя-миль! Молодец!»
— Оставим все это,— уже совсем другим тоном заговорил Бурханеттин-бей.— Ваше положение в обществе не дает вам права жертвовать собой в этой неразберихе. Да и у меня нет такого права. Знаете ли вы, какой в нашей стране процент грамотного населения? Интеллигентные люди нужны каждой нации. Ваша смерть не то, что смерть какого-то крестьянина или рабочего. Подобных бродяг — толпы, а чтобы вырастить такого интеллигентного человека, как вы, нужны годы и капитал. Когда я представляю вас связанным с этой жалкой газетенкой «Карадаи», с бродягами мужского и женского пола, вертящимися вокруг этой газеты, меня, клянусь аллахом, начинает мучить совесть. В эти тяжелые времена наш долг — терпеливо ждать развития событий. Ведь разница между благородными и простыми людьми в том и заключается, что первые умеют терпеть, а вторые, не думая о последствиях, губят и себя и других. Мы — руководящая сила нации и не имеем права растрачивать свои силы, как нам заблагорассудится. Ведь, не приведи аллах, нация так может остаться без головы. Все это...
Зазвонил телефон.
— Одну минуту,— извинился Бурханеттин-бей и взял трубку. Он произнес: «Да, ваше превосходительство. Слушаюсь, ваше превосходительство...»
Кямиль-бей задумался над последними словами майора, старась понять их смысл. Никогда в жизни не мог он представить себя главой даже большой семьи, а не то что целой нации. При жизни отца он понятия не имел, как ведется хозяйство в многолюдном особняке, громадной вилле, куда приходило бесчисленное множество людей.
Ответственность перед одной Нермин и крошечной Аише и та казалась Кямиль-бею тяжелым грузом. Ловкая похвала майора польстила ему, хотя он и понимал, что его хотят опутать. Немного отодвинувшись от стола, он ждал. Бурханеттин-бей говорил: «Да, ваше превосходительство. Здесь, эфендим\.. Да... Я уверен, что договоримся, ваше превосходительство... Слушаюсь... Зайду... Сразу же...»
— Его превосходительство спрашивали о вас, — сказал майор Кямиль-бею, повесив трубку.— Паша очень интересуется вами... О чем я говорил? Да... Вы, как благородный человек... Может быть, дали слово... Взять слово назад...
— Я никому никакого слова не давал.
— Да? В самом деле? Скажите, пожалуйста... Это меня радует. Да сохранит вас аллах! А теперь, топ сЬег, послушайте меня! Министерство иностранных дел в курсе дела. Мы отправим вас первым секретарем нашего посольства в Рим. Министерство иностранных дел ценит вас. Все уверены, что вы будете прекрасным послом, достойным представителем Османской империи за рубежом.
Бурханеттин-бей говорил не торопясь, как бы давая Кямиль-бею возможность вдуматься в его слова. Из союзников к Анатолии терпимее всех относились итальянцы, и Кямиль-бей понимал, что лучше всего он сможет помочь Анатолии из Рима. Ведь продолжать борьбу здесь для него уже невозможно. Все, что говорил майор, не имело больше никакого значения:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89