Кямиль-бей обрадовался. Значит, искусство не лгало. Ведь когда он рисовал деревья, он тоже в некотором смысле был узником, как и сейчас оторванным и далеким от мира.
«Айше будет так хорошо понимать искусство, что, конечно, заметит эту особенность», — подумал Кямиль-бей, укладывая на дно чемодана законченные акварели.
Сердце его успокоилось, волнение улеглось. Насвистывая мелодию венгерского вальса, он начал увеличивать карточки лейтенанта Шерифа и его подруги — мадемуазель Катины. Гречанка была полной блондинкой. На ее щеке красовалась родинка. Она глупо улыбалась, хотя в глазах ее светилось лукавство. Лейтенант Шериф-бей казался на фотографии совсем другим человеком. С закрученными усами и нахмуренными бровями, он выглядел весьма импозантно. Кямиль-бею так и не удалось изменить грустное выражение лица этого худого, измученного болезнью человека.
Несмотря на все старания Кямиль-бея сделать гречанку обворожительной, она осталась толстой, неуклюжей кухаркой. Но лейтенант Шериф-эфенди, увидев себя рядом со своей подругой на большом портрете, так обрадовался, что совершенно этого не заметил.
— Ба, да как это вы смогли нарисовать нас рядом? — удивлялся он, хлопая себя по щекам. — А ведь, правда, похожи! Вы сделали даже лучше фотографа. Взгляните только на эту шельму! Среди тысячи людей узнаю по этому портрету потаскуху и схвачу за руку: «А ну-ка, иди сюда, бесстыжая!»
Должно быть, гречанка тоже была очень довольна. Через два дня после того, как Кямиль-бей отдал портрет, она принесла ему полную коробку пирожных и рассыпалась в благодарностях.
Когда Кямиль-бей рисовал портрет Ибрагима, его срочно вызвали наверх. Должно быть, пришла Нермин. Получив чемодан, он ежедневно ждал свидания с ней. Каждое утро брился и тщательно одевался, пиджак и брюки отдал выгладить портному, почистил туфли.
Причесываясь перед зеркалом, Кямиль-бей внимательно всматривался в свое лицо, словно видел его впервые. Он не был красив, но и некрасивым назвать его было нельзя. Радость, горе, гнев меняли выражение его лица, делали его то безобразным, то прекрасным. Кямиль-бей знал, что больше всего ему идет мягкая, застенчивая улыбка. И он, конечно, должен в полной мере воспользоваться ею при разговоре с женой в присутствии посторонних.
Уверенный в себе, Кямиль-бей быстро пошел впереди конвоиров.На этот раз, вероятно, привели и Айше. Девочка быстро рассеет напряженность тюремной атмосферы. Ведь для нее ни майор Бурханеттин-бей, «и английский офицер с его стеком ничего не значат. Ей не запретишь говорить
по-турецки.Когда прошли мимо кабинета Бурханеттин-бея, Кямиль-бей шепотом спросил у сержанта Абдульвахаба: — Куда мы идем, сержант?
Абдульвахаб сделал вид, что не расслышал. Они завернули за угол и поднялись по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой с красно-желтыми полосами. В коридоре курили, разговаривая между собой, три офицера. Один из них, увидев Кямиль-бея с конвоем, отошел от своих товарищей и, нахмурившись, спросил:
— Где это вы застряли? Подождите здесь, сейчас доложу.
Он поправил феску и, бросив сигарету, ушел.
Его превосходительство паша принял Кямиль-бея стоя. Свидание не предвещало ничего хорошего. Никто ему не сказал «прошу», не протянул руки и не предложил сесть.
Паша был среднего роста и на первый взгляд казался надменным и гордым.
— Вы — Кямиль-бей, сын покойного Селим-паши?— устало спросил он.— Мы были друзьями с вашим покойным отцом. Как-то мы охотились в вашем лесу, помнится, и вы тогда были с нами. Вам было лет десять, не больше.
Кямиль-бей лихорадочно старался вспомнить эту охоту. В их лес часто приезжало много знакомых.
— Не припоминаете? — продолжал паша. — Ваш отец был человек верующий, мужественный, преданный нашему падишаху. Узнай он о том, что случилось с вами, он был бы очень огорчен. Подождите. — Он жестом заставил Кямиль-бея молчать. — Разве вы не верите в то, что падишах наша святыня?
— Верю.
— Признаете ли вы необходимость халифата для империи?
— Признаю.
— В таком случае вы должны признать и свсе заблуждение. Путь, на который вы вступили, вредит тем основам, в которые вы верите.
— Наоборот, ваше превосходительство, я полагаю,что...
— Кто полагает, тот совершает ошибку. Вы ошибаетесь. В Анатолии творятся дела, прямо противоположные желанию и воле нашего падишаха и халифа. Вы, конечно, этого не знаете. Поэтому вас прощают. Как друг вашей семьи и человек, хорошо знающий сущность дела, я решил вам это объяснить. Вы заблуждаетесь, сын мой!
— Ведь я не совершил сознательного преступления, эфендим! Может быть, я и допустил ошибку. Но, заверяю вас, я не знал, что в ящике находятся важные бумаги. Больше я никогда не буду брать подозрительных поручений.
— Отлично! Я был уверен, что мы договоримся. Сейчас я прошу вас оказать мне помощь во имя государства и нации. Люди, навлекшие на вас эту беду, должны понести наказание.
— Этот человек уже понес наказание, эфендим!.. Ах»
мет-бей.
— Оставьте Ахмет-бея! Все ваши действия в последние месяцы проверены день за днем. Все материалы я изучил лично. Единственная виновница — это женщина, по имени Недиме. Мы знаем, что в это дело вас втянула она. Вчера ваша жена с тетушкой были у нее. Ваша жена в отчаянии... И она права... У вас прекрасная дочь. Хорошая, умная девочка. Сейчас я вызову человека, и он вместе с офицером запротоколирует факты, хорошо известные и вам и нам. После этого я прикажу немедленно вас отпустить. Эти несколько дней, проведенные здесь, будут для вас хорошим уроком.
Паша протянул руку, чтобы нажать кнопку звонка.
— Минутку, эфендим, — остановил его Кямиль-бей с хладнокровием скряги, отказывающегося уплатить долг. — Вы изволили бывать в камере, куда меня посадили?
— В камере, куда вас посадили?
— Да... В подвале... Окно под самым потолком, света нет, холод, грязь.
— Странный вопрос! В чем дело?
— Я не могу покинуть эту камеру такой ценой. Вы хотите бросить туда невинную беременную женщину!
— Беременную женщину? Сейчас война, мы потерпели поражение, сын мой. Кто знает, сколько сот невинных беременных женщин убивают в этот момент в Анатолии из-за тех бандитов, которым вы стараетесь оказать услугу. Вы напрасно драматизируете положение. Вам больше не придется сталкиваться с этой женщиной и ей подобными. Существует закон природы: сильные выживают, а слабые погибают, если не покоряются силе. До сих пор еще никому не удавалось изменить этого. Я вас понимаю и уважаю ваши благородные чувства. Но не вы впутали в это дело беременную женщину. Это она воспользовалась вашей наивностью и чуть не погубила вас.
— Нет! Она к этому делу не имеет никакого отношения.
Кямиль-бей произнес эти слова очень тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
«Айше будет так хорошо понимать искусство, что, конечно, заметит эту особенность», — подумал Кямиль-бей, укладывая на дно чемодана законченные акварели.
Сердце его успокоилось, волнение улеглось. Насвистывая мелодию венгерского вальса, он начал увеличивать карточки лейтенанта Шерифа и его подруги — мадемуазель Катины. Гречанка была полной блондинкой. На ее щеке красовалась родинка. Она глупо улыбалась, хотя в глазах ее светилось лукавство. Лейтенант Шериф-бей казался на фотографии совсем другим человеком. С закрученными усами и нахмуренными бровями, он выглядел весьма импозантно. Кямиль-бею так и не удалось изменить грустное выражение лица этого худого, измученного болезнью человека.
Несмотря на все старания Кямиль-бея сделать гречанку обворожительной, она осталась толстой, неуклюжей кухаркой. Но лейтенант Шериф-эфенди, увидев себя рядом со своей подругой на большом портрете, так обрадовался, что совершенно этого не заметил.
— Ба, да как это вы смогли нарисовать нас рядом? — удивлялся он, хлопая себя по щекам. — А ведь, правда, похожи! Вы сделали даже лучше фотографа. Взгляните только на эту шельму! Среди тысячи людей узнаю по этому портрету потаскуху и схвачу за руку: «А ну-ка, иди сюда, бесстыжая!»
Должно быть, гречанка тоже была очень довольна. Через два дня после того, как Кямиль-бей отдал портрет, она принесла ему полную коробку пирожных и рассыпалась в благодарностях.
Когда Кямиль-бей рисовал портрет Ибрагима, его срочно вызвали наверх. Должно быть, пришла Нермин. Получив чемодан, он ежедневно ждал свидания с ней. Каждое утро брился и тщательно одевался, пиджак и брюки отдал выгладить портному, почистил туфли.
Причесываясь перед зеркалом, Кямиль-бей внимательно всматривался в свое лицо, словно видел его впервые. Он не был красив, но и некрасивым назвать его было нельзя. Радость, горе, гнев меняли выражение его лица, делали его то безобразным, то прекрасным. Кямиль-бей знал, что больше всего ему идет мягкая, застенчивая улыбка. И он, конечно, должен в полной мере воспользоваться ею при разговоре с женой в присутствии посторонних.
Уверенный в себе, Кямиль-бей быстро пошел впереди конвоиров.На этот раз, вероятно, привели и Айше. Девочка быстро рассеет напряженность тюремной атмосферы. Ведь для нее ни майор Бурханеттин-бей, «и английский офицер с его стеком ничего не значат. Ей не запретишь говорить
по-турецки.Когда прошли мимо кабинета Бурханеттин-бея, Кямиль-бей шепотом спросил у сержанта Абдульвахаба: — Куда мы идем, сержант?
Абдульвахаб сделал вид, что не расслышал. Они завернули за угол и поднялись по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой с красно-желтыми полосами. В коридоре курили, разговаривая между собой, три офицера. Один из них, увидев Кямиль-бея с конвоем, отошел от своих товарищей и, нахмурившись, спросил:
— Где это вы застряли? Подождите здесь, сейчас доложу.
Он поправил феску и, бросив сигарету, ушел.
Его превосходительство паша принял Кямиль-бея стоя. Свидание не предвещало ничего хорошего. Никто ему не сказал «прошу», не протянул руки и не предложил сесть.
Паша был среднего роста и на первый взгляд казался надменным и гордым.
— Вы — Кямиль-бей, сын покойного Селим-паши?— устало спросил он.— Мы были друзьями с вашим покойным отцом. Как-то мы охотились в вашем лесу, помнится, и вы тогда были с нами. Вам было лет десять, не больше.
Кямиль-бей лихорадочно старался вспомнить эту охоту. В их лес часто приезжало много знакомых.
— Не припоминаете? — продолжал паша. — Ваш отец был человек верующий, мужественный, преданный нашему падишаху. Узнай он о том, что случилось с вами, он был бы очень огорчен. Подождите. — Он жестом заставил Кямиль-бея молчать. — Разве вы не верите в то, что падишах наша святыня?
— Верю.
— Признаете ли вы необходимость халифата для империи?
— Признаю.
— В таком случае вы должны признать и свсе заблуждение. Путь, на который вы вступили, вредит тем основам, в которые вы верите.
— Наоборот, ваше превосходительство, я полагаю,что...
— Кто полагает, тот совершает ошибку. Вы ошибаетесь. В Анатолии творятся дела, прямо противоположные желанию и воле нашего падишаха и халифа. Вы, конечно, этого не знаете. Поэтому вас прощают. Как друг вашей семьи и человек, хорошо знающий сущность дела, я решил вам это объяснить. Вы заблуждаетесь, сын мой!
— Ведь я не совершил сознательного преступления, эфендим! Может быть, я и допустил ошибку. Но, заверяю вас, я не знал, что в ящике находятся важные бумаги. Больше я никогда не буду брать подозрительных поручений.
— Отлично! Я был уверен, что мы договоримся. Сейчас я прошу вас оказать мне помощь во имя государства и нации. Люди, навлекшие на вас эту беду, должны понести наказание.
— Этот человек уже понес наказание, эфендим!.. Ах»
мет-бей.
— Оставьте Ахмет-бея! Все ваши действия в последние месяцы проверены день за днем. Все материалы я изучил лично. Единственная виновница — это женщина, по имени Недиме. Мы знаем, что в это дело вас втянула она. Вчера ваша жена с тетушкой были у нее. Ваша жена в отчаянии... И она права... У вас прекрасная дочь. Хорошая, умная девочка. Сейчас я вызову человека, и он вместе с офицером запротоколирует факты, хорошо известные и вам и нам. После этого я прикажу немедленно вас отпустить. Эти несколько дней, проведенные здесь, будут для вас хорошим уроком.
Паша протянул руку, чтобы нажать кнопку звонка.
— Минутку, эфендим, — остановил его Кямиль-бей с хладнокровием скряги, отказывающегося уплатить долг. — Вы изволили бывать в камере, куда меня посадили?
— В камере, куда вас посадили?
— Да... В подвале... Окно под самым потолком, света нет, холод, грязь.
— Странный вопрос! В чем дело?
— Я не могу покинуть эту камеру такой ценой. Вы хотите бросить туда невинную беременную женщину!
— Беременную женщину? Сейчас война, мы потерпели поражение, сын мой. Кто знает, сколько сот невинных беременных женщин убивают в этот момент в Анатолии из-за тех бандитов, которым вы стараетесь оказать услугу. Вы напрасно драматизируете положение. Вам больше не придется сталкиваться с этой женщиной и ей подобными. Существует закон природы: сильные выживают, а слабые погибают, если не покоряются силе. До сих пор еще никому не удавалось изменить этого. Я вас понимаю и уважаю ваши благородные чувства. Но не вы впутали в это дело беременную женщину. Это она воспользовалась вашей наивностью и чуть не погубила вас.
— Нет! Она к этому делу не имеет никакого отношения.
Кямиль-бей произнес эти слова очень тихо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89