Слишком долго ждал такого дня. Мне казалось, что Соня наблюдает, как ведет себя ее друг, не растяпа ли он, не трусишка ли. Девятнадцатую листовку решил во что бы то ни стало подсунуть в карман кучеру. Кучер, пожилой мужик, привез из имения к поезду госпожу и заносчивую барышню. Конечно, он ненавидит своих хозяев и будет читать листовку не один. Я придумывал различные хитроумные способы, как добраться до его кармана. Долго не везло. Порой проходил совсем близко, но всунуть листовку не удавалось. Наконец пожертвовал носовым платком. Повертев его в руках, я подошел к кучеру:
— Папаша, что это вы раскидываете свои платки?
— Это не мой... — Встрепенувшись, папаша ощупал карман.
— Как же не ваш... сам видел, у вас выпал. — Сказав это, я положил листовку в его глубокий карман и сверху втиснул носовой платок.
Подошел поезд. У меня осталась последняя, двадцатая листовка. Я поспешил к пятнистому серо-зеленому вагону третьего класса. Авось попадется солдат-отпускник. В вагон пытались влезть мужчина и три женщины. Поезд не успел остановиться, как они вскочили на ступеньки... Образовалась пробка. Из вагона протискивался солдат с мешком. Он кричал:
— Дайте же вылезть! Проклятые! — Солдат наконец выбрался на платформу, красный, распаренный, словно из бани. Ему легко было засунуть в карман нелегальный подарок.
Поезд, выпуская клубы темного дыма, проскочил стрелку. Я двинулся к выходу и вдруг услышал чей-то голос:
— Задан, Залан! Ты что, слепой, соседей не узнаешь? Голос Казимира Важуля доносился с другой стороны
станции. Я оторопел: как же цыган разглядел меня сквозь каменную стену? И все-таки поспешил на зов. У коновязи Важуль изо всей силы хлопал по плечу того самого солдата, в чей карман я только что втиснул листовку.
— Петер Залан! Гляди-ка, на груди георгиевский крест и медаль!
Я не сразу узнал отца. И что удивительного... Дома он отпускал бороденку, напоминавшую пучок выгоревших на солнце льняных волокон. Сбривал ее редко, на большие праздники. Таким, с выгоревшей бородкой, он мне и запомнился. А сейчас был чисто выбрит. Даже короткие, густые усы тщательно подстрижены. Отец стал как будто стройнее. Да, трудно было узнать его в этом солдате! С бьющимся сердцем я бросился ему на шею.
Размахивая шапкой и кнутовищем, Важуль разглагольствовал:
— Чертовы дети! Садитесь в телегу! Дома цыган вам выпивку поставит. Такое счастье... в моей телеге поедет георгиевский кавалер! Ей-богу, до сих пор стыдно было. Все спрашивают: «Живет у вас в Рогайне какой-нибудь георгиевский кавалер?» Я, как виноватый, только руками разводил: нету... Эхма, садитесь!
Отец вертел шапку в руках.
— Не знаю... мне нужно бы, Казимир, встретиться с Лизе...
— Сейчас постучу в окно Андреасу — он ее мигом доставит. Пока садись в телегу! — И Важуль помчался к сосенкам.
Мы влезли в телегу. Устраиваясь, отец тихо спросил:
— Ну как дома дела?
— Ничего. О дедушке письмо получил?
— Получил. — Отец благоговейно снял шапку. Я сделал то же. Мы молча склонили головы... Подпрыгивая, точно мальчишка, Важуль прибежал от Андреаса и схватил вожжи:
— Эхма!.. Отправляемся с богом!.. — и так вытянул лошадь кнутом, что та сразу понеслась вскачь.
— Спокойней, Казя, спокойней!
— Не пугайся, душа! Не выброшу! Пусть весь Богу-шевск посмотрит, что за генерал у меня на возу! Эхма!
В бору, разрешив лошадке идти как ей вздумается, лихой возница обернулся:
— У тебя, Петер, слишком гордый сын. В лепешку расшибется, а не попросит ни зерна, ни лошади.
— Не знаю, гордость тут или робость.
— Какая там робость! Помню, был он совсем маленьким, а без страха по кладбищу ходил. Я вон какой детина — боюсь мертвецов до смерти, а он знай шагает себе вперед и не перекрестится даже.
— Я тоже не боюсь ни призраков, ни пуль, а вот процентов, Казя, опасаюсь. Приду с войны домой, сосед выползет из-за печки: «Залан, я тебе до войны дал взаймы десять рублей... Теперь со всеми процентами сотня выходит. Деньги на бочку!»
— Эхма! — Важуль задумался. — Это может случиться, может. Н-но-о, жулик! — Возница щелкнул кнутом.
На полдороге он заохал: — Ох, моя старая головушка, придется тебе опять кланяться да прощенья просить! Жена приказала продать яйца и купить мыла, а смотри-ка — корзина с яйцами под сиденьем, мыло не куплено. Ох, ну и попадет же мне!
— В самом деле, нехорошо вышло, Казя... Ну, спасибо, что подвез. Поворачивай лошадь обратно, мы теперь и пешком доберемся.
— Хе, Залан, это нам повезло! Изжарим яичницу прямо царскую — слюнки потекут...
Возле Рогайне отец потянул возницу за рукав:
— Дзенкую, Казимир, прокатил лихо. Теперь мы с сыном по тропинке дойдем.
Важуль сердито усмехнулся:
— Сиди спокойно! Думаешь, я зря тебя зезу? Вот по всему Рогайне прокачу — пусть видят, с какими людьми цыган дружбу водит! — Он остановился у своего дома, выскочил из телеги и выхватил корзинку с яйцами. — Сиди и не шевелись, георгиевский кавалер! Сию минуту. .. Отдам только хозяйке это добро, а то еще разобьется да разольется по всей телеге.
Важуль возвратился, держа бубенцы и колокольчик. Такой колокольчик в белорусских селах и в Рогайне привязывали к дуге, чтобы кругом слышали и видели, что едут новобрачные.
— Шут этакий... — только и проворчал отец.
— Делай после этого добро людям! — Казимир с притворной обидой пожал плечами. — Я его уважить хочу, а он упирается...
Вот это была поездка! Конек понял, что мимо домов нужно пронестись со всех ног... У дома Швендеров Важуль опрокинул стожары. А промчавшись мимо хутора Шуманов, поломал изгородь сада.
Когда отец попытался что-то сказать, Казимир его остановил:
— Ты знай за шапку держись да смотри, чтобы ордена не рассыпались!..
Вот подъехали к нашему дому. На дороге показалась бабушка... Но возница и не думал останавливаться.
— Солдат везде должен повоевать! Сначала будем штурмовать дом цыгана. Эхма!
Что ты с ним поделаешь! Ладонью ветра не удержишь. .. Когда мы рысью въезжали во двор, Важулиха уже зажарила яичницу.На следующий день Инта сказала бабушке;
— Вы сегодня о завтраке не беспокойтесь — я сварю. Теперь завтракали вместе: Заданы и Лапини. Вытирая глаза краем передника, бабушка радовалась:
— Слава богу, вся семья в сборе! Только вот деда нет...
За завтраком я спросил:
— Мама, кто вместо тебя дежурит? Оксана?
— Меня вчера с работы прогнали, сынок. Все в недоумении уставились на мать.
— Почему? — У Инты загорелись глаза.
— Разве вам не рассказывали, что в Богушевске меня прозвали Полоумной?
— Я все-таки не понимаю... — не унималась Инта. Казалось, она удручена больше всех.
— Живя в Рогайне, трудно все понять. Пришлась не по нраву начальству. Для солдат могло и не быть у меня кипятку, а вот начальнику станции и его друзьям носи полные ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Папаша, что это вы раскидываете свои платки?
— Это не мой... — Встрепенувшись, папаша ощупал карман.
— Как же не ваш... сам видел, у вас выпал. — Сказав это, я положил листовку в его глубокий карман и сверху втиснул носовой платок.
Подошел поезд. У меня осталась последняя, двадцатая листовка. Я поспешил к пятнистому серо-зеленому вагону третьего класса. Авось попадется солдат-отпускник. В вагон пытались влезть мужчина и три женщины. Поезд не успел остановиться, как они вскочили на ступеньки... Образовалась пробка. Из вагона протискивался солдат с мешком. Он кричал:
— Дайте же вылезть! Проклятые! — Солдат наконец выбрался на платформу, красный, распаренный, словно из бани. Ему легко было засунуть в карман нелегальный подарок.
Поезд, выпуская клубы темного дыма, проскочил стрелку. Я двинулся к выходу и вдруг услышал чей-то голос:
— Задан, Залан! Ты что, слепой, соседей не узнаешь? Голос Казимира Важуля доносился с другой стороны
станции. Я оторопел: как же цыган разглядел меня сквозь каменную стену? И все-таки поспешил на зов. У коновязи Важуль изо всей силы хлопал по плечу того самого солдата, в чей карман я только что втиснул листовку.
— Петер Залан! Гляди-ка, на груди георгиевский крест и медаль!
Я не сразу узнал отца. И что удивительного... Дома он отпускал бороденку, напоминавшую пучок выгоревших на солнце льняных волокон. Сбривал ее редко, на большие праздники. Таким, с выгоревшей бородкой, он мне и запомнился. А сейчас был чисто выбрит. Даже короткие, густые усы тщательно подстрижены. Отец стал как будто стройнее. Да, трудно было узнать его в этом солдате! С бьющимся сердцем я бросился ему на шею.
Размахивая шапкой и кнутовищем, Важуль разглагольствовал:
— Чертовы дети! Садитесь в телегу! Дома цыган вам выпивку поставит. Такое счастье... в моей телеге поедет георгиевский кавалер! Ей-богу, до сих пор стыдно было. Все спрашивают: «Живет у вас в Рогайне какой-нибудь георгиевский кавалер?» Я, как виноватый, только руками разводил: нету... Эхма, садитесь!
Отец вертел шапку в руках.
— Не знаю... мне нужно бы, Казимир, встретиться с Лизе...
— Сейчас постучу в окно Андреасу — он ее мигом доставит. Пока садись в телегу! — И Важуль помчался к сосенкам.
Мы влезли в телегу. Устраиваясь, отец тихо спросил:
— Ну как дома дела?
— Ничего. О дедушке письмо получил?
— Получил. — Отец благоговейно снял шапку. Я сделал то же. Мы молча склонили головы... Подпрыгивая, точно мальчишка, Важуль прибежал от Андреаса и схватил вожжи:
— Эхма!.. Отправляемся с богом!.. — и так вытянул лошадь кнутом, что та сразу понеслась вскачь.
— Спокойней, Казя, спокойней!
— Не пугайся, душа! Не выброшу! Пусть весь Богу-шевск посмотрит, что за генерал у меня на возу! Эхма!
В бору, разрешив лошадке идти как ей вздумается, лихой возница обернулся:
— У тебя, Петер, слишком гордый сын. В лепешку расшибется, а не попросит ни зерна, ни лошади.
— Не знаю, гордость тут или робость.
— Какая там робость! Помню, был он совсем маленьким, а без страха по кладбищу ходил. Я вон какой детина — боюсь мертвецов до смерти, а он знай шагает себе вперед и не перекрестится даже.
— Я тоже не боюсь ни призраков, ни пуль, а вот процентов, Казя, опасаюсь. Приду с войны домой, сосед выползет из-за печки: «Залан, я тебе до войны дал взаймы десять рублей... Теперь со всеми процентами сотня выходит. Деньги на бочку!»
— Эхма! — Важуль задумался. — Это может случиться, может. Н-но-о, жулик! — Возница щелкнул кнутом.
На полдороге он заохал: — Ох, моя старая головушка, придется тебе опять кланяться да прощенья просить! Жена приказала продать яйца и купить мыла, а смотри-ка — корзина с яйцами под сиденьем, мыло не куплено. Ох, ну и попадет же мне!
— В самом деле, нехорошо вышло, Казя... Ну, спасибо, что подвез. Поворачивай лошадь обратно, мы теперь и пешком доберемся.
— Хе, Залан, это нам повезло! Изжарим яичницу прямо царскую — слюнки потекут...
Возле Рогайне отец потянул возницу за рукав:
— Дзенкую, Казимир, прокатил лихо. Теперь мы с сыном по тропинке дойдем.
Важуль сердито усмехнулся:
— Сиди спокойно! Думаешь, я зря тебя зезу? Вот по всему Рогайне прокачу — пусть видят, с какими людьми цыган дружбу водит! — Он остановился у своего дома, выскочил из телеги и выхватил корзинку с яйцами. — Сиди и не шевелись, георгиевский кавалер! Сию минуту. .. Отдам только хозяйке это добро, а то еще разобьется да разольется по всей телеге.
Важуль возвратился, держа бубенцы и колокольчик. Такой колокольчик в белорусских селах и в Рогайне привязывали к дуге, чтобы кругом слышали и видели, что едут новобрачные.
— Шут этакий... — только и проворчал отец.
— Делай после этого добро людям! — Казимир с притворной обидой пожал плечами. — Я его уважить хочу, а он упирается...
Вот это была поездка! Конек понял, что мимо домов нужно пронестись со всех ног... У дома Швендеров Важуль опрокинул стожары. А промчавшись мимо хутора Шуманов, поломал изгородь сада.
Когда отец попытался что-то сказать, Казимир его остановил:
— Ты знай за шапку держись да смотри, чтобы ордена не рассыпались!..
Вот подъехали к нашему дому. На дороге показалась бабушка... Но возница и не думал останавливаться.
— Солдат везде должен повоевать! Сначала будем штурмовать дом цыгана. Эхма!
Что ты с ним поделаешь! Ладонью ветра не удержишь. .. Когда мы рысью въезжали во двор, Важулиха уже зажарила яичницу.На следующий день Инта сказала бабушке;
— Вы сегодня о завтраке не беспокойтесь — я сварю. Теперь завтракали вместе: Заданы и Лапини. Вытирая глаза краем передника, бабушка радовалась:
— Слава богу, вся семья в сборе! Только вот деда нет...
За завтраком я спросил:
— Мама, кто вместо тебя дежурит? Оксана?
— Меня вчера с работы прогнали, сынок. Все в недоумении уставились на мать.
— Почему? — У Инты загорелись глаза.
— Разве вам не рассказывали, что в Богушевске меня прозвали Полоумной?
— Я все-таки не понимаю... — не унималась Инта. Казалось, она удручена больше всех.
— Живя в Рогайне, трудно все понять. Пришлась не по нраву начальству. Для солдат могло и не быть у меня кипятку, а вот начальнику станции и его друзьям носи полные ведра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116