Женщины явно задумали построить необычную для жителей Белоруссии глиняную мазанку.
Черноглазая, темноволосая женщина одних лет с матерью, но более живая и порывистая, первая заметила меня. Крепче стянув на пышных волосах желтый платок, она воскликнула:
— Лизе, у этого паренька, ей-богу, твой нос!
— Хлебороб пришел! Ну, здравствуй!
— Здравствуй! Как я вижу, моя мать скоро станет домовладелицей,— ответил я, усаживаясь на груде досок.
— Совладелицей, сынок. Мать объяснила, что Оксана — украинка, беженка из Галиции. Они решили до приезда дачников соорудить себе кров.
— А выдержит ваша постройка до осени? Не обвалится, если ветерок посильнее подует?
— Оксана уверяет, что здесь можно прожить до конца века.
— Лизе, — Оксана посмотрела па меня, — шут его знает, когда придется в землю ложиться... А вот до свадьбы твоего сына и моей Наталки наша мазанка уж определенно простоит!
Сбросив шинель, я засучил рукава рубашки.
— Если я не был при закладке первого камня, так, по крайней мере, сейчас вложу свой пай в постройку этого особняка!
— Нет-нет! — сказала Оксана. — Мы скоро кончаем. Лизе пора сменять свою кипятильщицу. А я пообещала старому холостяку-телеграфисту подрубить простыню.
Мне не сиделось без дела. Посмотрев, как мать заплетает прутья, я хотел попробовать сам. Но женщины не позволили:
— Сейчас девочки явятся. Пойдешь с ними на вокзал.
— Где они? Небось в песке роются...
— Станут они в песке рыться! Деньги зарабатывают! Я недоверчиво посмотрел на мать:
— Сколько Ирме... пятый год. А Наталке? ..
— Седьмой.
— Что же они... побираются'
— Типун вам на язык! — рассердилась Оксана.
Запыхавшись, с крутого песчаного холма сбежали девочки. В корзинках у них были ранние цветы, собранные в лесу.Наскоро поздорозавшись с братом, Ирма воскликнула, не выпуская корзинки из рук:
— Мама, скорее ниток!
Наталка стерла капельки пота с загорелых шек.
— Ой, как мы бежали! Ирма упала прямо в куст можжевельника. Подбородок исцарапала... Хорошо, что глаз не выколола.
— Зачем было так торопиться? — упрекнул я.
— Поезд...
— Куда это вы собрались — в Оршу или в Витебск? Оксана объяснила:
— Они, Роберт Петрович, продают цветы пассажирам Видите, как быстро Ирма вяжет свои цветы в пучочки.
— А-а, теперь понимаю! Разве и я не мог бы...
— У тебя, Роб, никто не купит. Ты слишком большой!— важно пояснила Ирма. — И у детей тоже... покупают у тех, кто поменьше. Если большой, так еще выругают: «Шел бы лучше работать».
— Вот оно как! Удивительно, где вы столько цветов собрали? Я по дороге ни одного не видел.
Ирма о чем-то размышляла:
— Мама, Наталка говорит, что здесь нет таких деревьев, на которых растут орехи. На всех только шишки! Когда поспеют орехи, пусть Роб принесет целый мешок орехов.
— Куда тебе столько — зубы сломаешь.
— Мы с Наталкой их продадим. Тогда у нас будут новые платьица.
Ирма и Наталка без умолку болтали, пересыпая речь латышскими и украинскими словами.
— Смотри, как быстро научились понимать друг друга! — подивился я, а сердце щемило. Какое жалкое детство! С малых лет приходится думать, во что обуться, что надеть.
Оксана улыбнулась:
— Прислушаешься — у них тут все смешалось: русские, украинские, латышские и даже еврейские слова... Скажи, дочка, как цветы на Ирмином языке?
— Пукитес! — гордо ответила Наталка.
Я пошел с девочками на вокзал. Развевая по ветру дымный жгут, из-за поворота выскочил паровоз. Вскоре железнодорожник ударил на перроне два раза в колокол и протянул басом; «Второй звонок!» В окна и двери вагонов выглядывали пассажиры. Сердцем овладело романтическое желание: прыгнуть бы в вагон и помчаться, как ветер, по полям, сквозь леса и рощи, через реки и горы.
Железнодорожник ударил в колокол три раза. Вдруг над перроном пронесся крик ужаса. Я зашатался, будто железнодорожник ударил не в колокол, а в мою грудь...
Издали я видел, как улыбающийся пассажир взял у Наталки пучок подснежников и небрежно кинул ей серебряную монету. Монета скатилась с перрона на рельсы. Наталка, как белочка, ловко спрыгнула вслед. Я окаменел.
Какой-то солдат, выпустив из рук поднос с бутылкой молока, бросился под вагон.Дрогнули колеса, вагоны пришли в движение... Все ахнули В самое последнее мгновение на перрон, словно пума, выскочил солдат. На руках у него была Наталка, живая, даже не раненая.
Поезд набирал ход. Вокруг солдата столпились люди;они что-то говорили, смеялись, пожимали руку смельчаку. Дети с визгом пробирались к нему, чтобы потрогать полы шинели.
Солдат с трудом высвободился и, сдвинув фуражку с вспотевшего лба, тоже засмеялся:
— Честь имею... Будем знакомы — Георгий Сванидзе... Где же мой поднос?— всполошился он.
Я протянул ему поднос. Бутылка с молоком скатилась с подноса и разбилась, когда солдат бросился за девочкой... Поезд ускорил ход. Солдат хотел было бежать за ним, но махнул рукой.
Люди снова окружили солдата и стали качать:
— Ура, ура!
— Молодой человек, пойдемте со мной! Я вас угощу перцовкой, — пригласила солдата жена Шолума, когда шум улегся.
— Нет-нет, ко мне... — просила молодая женщина.— У меня дома варится вкусный молочный суп...
Все наперебой приглашали солдата к себе в гости.Вдруг наступила тишина. Сквозь толпу протиснулся жандарм, человек могучего телосложения, с четырехугольным лицом и воровато бегающими глазками. Жандарм неожиданно объявил, что солдат арестован.
Женщины взмолились:
— Солдат же спас девочку!
— Что из этого? Один побежит спасать шалуна, другой— кошку... Так вся армия расползется.
На перроне поднялся шум. Послышались угрозы. Жандарм подкрутил усы.
— Он мог еше вскочить в поезд, я сам это видел... Стоять смирне! Руки по швам!
Солдат вытянулся.
— Отвечай: мог ты вскочить хотя бы в последний вагон?
— Без подноса мог бы. С подносом — нет.
— Нечего бегать с подносами. Сунул бы бутылку В карман.
— У его высокоблагородия манеры тоньше, чем V жандарма.
— Молчать! Ответишь перед военным судом за дезер-тирство!
Опять поднялся шум. Жандарм был не настолько глуп, чтобы не знать, что даже кролик, если его разозлить, может больно укусить за палец.
— Господа, разойдитесь! Задержанного сдам коменданту первого же эшелона. В донесении отмечу смягчающие вину обстоятельства.
Молодая женщина, обещавшая угостить солдата молочным супом, сжимала опущенные руки в кулаки:
— Что ему грозит?
— Ничего особенного, моя красавица. Направят в маршевую роту — и на фронт.
— Отошлите денщика обратно к полковнику.
— Не имею права-с.
Георгий Сванидзе лукаво улыбнулся женщине, сверкнув глазами:
— Все в порядке. Сегодня я выиграл зуб и георгиевский крест. Если бы возвратился к его высокоблагородию полковнику Дрогулевичу без подноса, он бы выбил мне зуб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Черноглазая, темноволосая женщина одних лет с матерью, но более живая и порывистая, первая заметила меня. Крепче стянув на пышных волосах желтый платок, она воскликнула:
— Лизе, у этого паренька, ей-богу, твой нос!
— Хлебороб пришел! Ну, здравствуй!
— Здравствуй! Как я вижу, моя мать скоро станет домовладелицей,— ответил я, усаживаясь на груде досок.
— Совладелицей, сынок. Мать объяснила, что Оксана — украинка, беженка из Галиции. Они решили до приезда дачников соорудить себе кров.
— А выдержит ваша постройка до осени? Не обвалится, если ветерок посильнее подует?
— Оксана уверяет, что здесь можно прожить до конца века.
— Лизе, — Оксана посмотрела па меня, — шут его знает, когда придется в землю ложиться... А вот до свадьбы твоего сына и моей Наталки наша мазанка уж определенно простоит!
Сбросив шинель, я засучил рукава рубашки.
— Если я не был при закладке первого камня, так, по крайней мере, сейчас вложу свой пай в постройку этого особняка!
— Нет-нет! — сказала Оксана. — Мы скоро кончаем. Лизе пора сменять свою кипятильщицу. А я пообещала старому холостяку-телеграфисту подрубить простыню.
Мне не сиделось без дела. Посмотрев, как мать заплетает прутья, я хотел попробовать сам. Но женщины не позволили:
— Сейчас девочки явятся. Пойдешь с ними на вокзал.
— Где они? Небось в песке роются...
— Станут они в песке рыться! Деньги зарабатывают! Я недоверчиво посмотрел на мать:
— Сколько Ирме... пятый год. А Наталке? ..
— Седьмой.
— Что же они... побираются'
— Типун вам на язык! — рассердилась Оксана.
Запыхавшись, с крутого песчаного холма сбежали девочки. В корзинках у них были ранние цветы, собранные в лесу.Наскоро поздорозавшись с братом, Ирма воскликнула, не выпуская корзинки из рук:
— Мама, скорее ниток!
Наталка стерла капельки пота с загорелых шек.
— Ой, как мы бежали! Ирма упала прямо в куст можжевельника. Подбородок исцарапала... Хорошо, что глаз не выколола.
— Зачем было так торопиться? — упрекнул я.
— Поезд...
— Куда это вы собрались — в Оршу или в Витебск? Оксана объяснила:
— Они, Роберт Петрович, продают цветы пассажирам Видите, как быстро Ирма вяжет свои цветы в пучочки.
— А-а, теперь понимаю! Разве и я не мог бы...
— У тебя, Роб, никто не купит. Ты слишком большой!— важно пояснила Ирма. — И у детей тоже... покупают у тех, кто поменьше. Если большой, так еще выругают: «Шел бы лучше работать».
— Вот оно как! Удивительно, где вы столько цветов собрали? Я по дороге ни одного не видел.
Ирма о чем-то размышляла:
— Мама, Наталка говорит, что здесь нет таких деревьев, на которых растут орехи. На всех только шишки! Когда поспеют орехи, пусть Роб принесет целый мешок орехов.
— Куда тебе столько — зубы сломаешь.
— Мы с Наталкой их продадим. Тогда у нас будут новые платьица.
Ирма и Наталка без умолку болтали, пересыпая речь латышскими и украинскими словами.
— Смотри, как быстро научились понимать друг друга! — подивился я, а сердце щемило. Какое жалкое детство! С малых лет приходится думать, во что обуться, что надеть.
Оксана улыбнулась:
— Прислушаешься — у них тут все смешалось: русские, украинские, латышские и даже еврейские слова... Скажи, дочка, как цветы на Ирмином языке?
— Пукитес! — гордо ответила Наталка.
Я пошел с девочками на вокзал. Развевая по ветру дымный жгут, из-за поворота выскочил паровоз. Вскоре железнодорожник ударил на перроне два раза в колокол и протянул басом; «Второй звонок!» В окна и двери вагонов выглядывали пассажиры. Сердцем овладело романтическое желание: прыгнуть бы в вагон и помчаться, как ветер, по полям, сквозь леса и рощи, через реки и горы.
Железнодорожник ударил в колокол три раза. Вдруг над перроном пронесся крик ужаса. Я зашатался, будто железнодорожник ударил не в колокол, а в мою грудь...
Издали я видел, как улыбающийся пассажир взял у Наталки пучок подснежников и небрежно кинул ей серебряную монету. Монета скатилась с перрона на рельсы. Наталка, как белочка, ловко спрыгнула вслед. Я окаменел.
Какой-то солдат, выпустив из рук поднос с бутылкой молока, бросился под вагон.Дрогнули колеса, вагоны пришли в движение... Все ахнули В самое последнее мгновение на перрон, словно пума, выскочил солдат. На руках у него была Наталка, живая, даже не раненая.
Поезд набирал ход. Вокруг солдата столпились люди;они что-то говорили, смеялись, пожимали руку смельчаку. Дети с визгом пробирались к нему, чтобы потрогать полы шинели.
Солдат с трудом высвободился и, сдвинув фуражку с вспотевшего лба, тоже засмеялся:
— Честь имею... Будем знакомы — Георгий Сванидзе... Где же мой поднос?— всполошился он.
Я протянул ему поднос. Бутылка с молоком скатилась с подноса и разбилась, когда солдат бросился за девочкой... Поезд ускорил ход. Солдат хотел было бежать за ним, но махнул рукой.
Люди снова окружили солдата и стали качать:
— Ура, ура!
— Молодой человек, пойдемте со мной! Я вас угощу перцовкой, — пригласила солдата жена Шолума, когда шум улегся.
— Нет-нет, ко мне... — просила молодая женщина.— У меня дома варится вкусный молочный суп...
Все наперебой приглашали солдата к себе в гости.Вдруг наступила тишина. Сквозь толпу протиснулся жандарм, человек могучего телосложения, с четырехугольным лицом и воровато бегающими глазками. Жандарм неожиданно объявил, что солдат арестован.
Женщины взмолились:
— Солдат же спас девочку!
— Что из этого? Один побежит спасать шалуна, другой— кошку... Так вся армия расползется.
На перроне поднялся шум. Послышались угрозы. Жандарм подкрутил усы.
— Он мог еше вскочить в поезд, я сам это видел... Стоять смирне! Руки по швам!
Солдат вытянулся.
— Отвечай: мог ты вскочить хотя бы в последний вагон?
— Без подноса мог бы. С подносом — нет.
— Нечего бегать с подносами. Сунул бы бутылку В карман.
— У его высокоблагородия манеры тоньше, чем V жандарма.
— Молчать! Ответишь перед военным судом за дезер-тирство!
Опять поднялся шум. Жандарм был не настолько глуп, чтобы не знать, что даже кролик, если его разозлить, может больно укусить за палец.
— Господа, разойдитесь! Задержанного сдам коменданту первого же эшелона. В донесении отмечу смягчающие вину обстоятельства.
Молодая женщина, обещавшая угостить солдата молочным супом, сжимала опущенные руки в кулаки:
— Что ему грозит?
— Ничего особенного, моя красавица. Направят в маршевую роту — и на фронт.
— Отошлите денщика обратно к полковнику.
— Не имею права-с.
Георгий Сванидзе лукаво улыбнулся женщине, сверкнув глазами:
— Все в порядке. Сегодня я выиграл зуб и георгиевский крест. Если бы возвратился к его высокоблагородию полковнику Дрогулевичу без подноса, он бы выбил мне зуб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116