А Лапини понимали друг друга без слов. Иногда, бывало, отец только пошевелит плечами, моргнет глазом или махнет рукой — и Инта сразу догадывается, чего он хочет. Вообще Иита была тише и молчаливее кузнеца, который любил порой поворчать.
Сердитые голоса, звучавшие в клети, поразили меня. Я тихонько ушел...
Бабушка позвала ужинать;
— Волк нас всех напугал. У меня душа до сих пор не на месте. Похлебаем путры и ляжем пораньше спать.
Выскользнув во двор, я задумался, где переночевать. Идти в клеть неудобно. Там еще не успокоились, даже об ужине позабыли. «Где сегодня переночевать?» — об этом я часто раздумывал в детстве. Домашние никогда не пугали; «Вот отдам тебя буке, трубочисту, дядьке с мешком». Когда подрос и прочел сказки о привидениях и чертях, мне страшно захотелось их увидеть. Где я только не проводил ночь: в риге, в бане, в погребе, в санях и в телеге... Но привидения и черти не показывались. Как-то раз даже на кладбище ночевал.
Не всегда бывал я бесстрашен, иногда был и пуглив до смешного. Когда Зента, поймав жука или стрекозу, грозила засунуть мне насекомое за шиворот, я обращался в позорное бегство. Если замечал при косьбе лягушку в траве, долго не мог успокоиться.
Куда же пойти? Пока я гадал, из клети показался кузнец.
— Роберт, я вас давно ожидаю... Где бабушка? Еще не легла спать?
Случалось, что в сумерки все сходились поболтать у клети. Один устроится на пороге, другой — на камне... Но сегодня кузнец зажег свечу и прикрепил ее на краю сусека. Инта сидела на опрокинутом сундуке. При свете свечи все в клети казалось незнакомым.
— Мышонок, расскажи, с чего это тебе мука стала казаться горькой? — обратился кузнец к дочери.
— И у мышонка от однообразной пищи желудок портится,— тихо откликнулась Инта.
— Так, так... Матушка Залан, мы вам надоели?
— Лапинь, что ты дуришь? — Бабушка села на мешок с мукой и сердито оперлась на пустой ларь.
— Инта, где тебе лучше всего жилось после того, как мы покинули Курземе? — выпытывал Лапинь, точно судебный следователь.
— У Заланов! — коротко ответила девушка. Бабушка беспокойно заерзала. Платок упал в ларь.
Я тоже чувствовал себя неудобно.
— У нас с дочкой разногласия. Я и пригласил вас как наших лучших друзей.
— Ну-ну! — запротестовала бабушка. — У тебя друзья в каждом доме... а мы люди простые.
— Девчонка закапризничала: хочет ехать в город. Надоели, дескать, ей деревенские с их лаптями и постолами.
— Отец, зачем ты так говоришь?
— Хочет ехать в Оршу или в Смоленск. Видите ли, по сравнению с другими мы мало пережили. Моя девочка ничего не знает о страшной жизни беженцев. Ей не пришлось ночевать на грязных станционных перронах и на заплеванном полу. Ей не пришлось кормить вшей, стоять с пустой миской у дверей комитета беженцев, просить милостыню. Она не знает, что такое дизентерия. Где-то льются реки крови, а Инта видела только куриную кровь. И вот ей надоела спокойная жизнь. В город... Скажи мне, для чего?
Девушка ответила спокойно:
— Отец, ты знаешь это. Я хочу научиться чему-нибудь полезному. Хотя бы швейному, прядильному, ткацкому делу... А здесь была я неучем, неучем и останусь. Что я буду делать потом? Читать? Довольно уж. Новых книг нет. А город остается городом. Может быть, поступлю на какие-нибудь курсы...
— Чего тебе недостает в эти трудные времена? — не отставал кузнец.—И масло, и сметана, и яйца... И еще заработаю...
— Отец, сколько мне еще жить у тебя под крылышком? Война все продолжается... Может, и тебя призовут. .. Что я буду делать, как буду помогать тебе?
— Не призовут, мне уже пятьдесят четвертый пошел. А ремеслу успеешь, выучишься. Кончится война, уедем обратно в Латвию. Снова задымят трубы рижских заводов... Поверь: послушаешься отца — все будет хорошо.
— Окончится война... —Инта резко повернула голову. — А от кого зависит этот конец? Ты сам говорил... горожане первые...
— Понимаю, доченька, на что ты намекаешь.
— Отец, ты мне так много рассказывал о революции 1905 года. —Инта повысила голос.— Тогда ты был смелым, участвовал в демонстрациях, поджигал помещичьи дома. А сейчас боишься города потому, что буря может снова увлечь Лапиней. Почему ты не боялся тогда?
Кузнец смутился. Заслуженный упрек глубоко задел его. Неужели дочь уже так выросла?
— Ну хорошо, послушаем, что скажут умные люди. Вот наши лучшие друзья — что они скажут, так тому и быть.
— Я согласна... — У Инты задрожали губы.
— Матушка Залан, скажи свое слово! Бабушка встрепенулась. У нее заплетался язык.
— Я... я больше никому советов не даю. Да еще в таком деле! Один раз в молодости дала совет... Маде Улан. Хозяйский сын сватался к ней. Встречает меня Маде у Сусеи — и на шею: «Ильзочка, милая, слышала: Бренчук хочет меня вести под венец. Дай совет!» Я ни туда, ни сюда... А Маде не унимается: «Все родственники на меня насели: «Чего ты еще ждешь, хозяйкой станешь!» Да мать у этого Бренчука — ведьма лютая. Скажи, Ильзочка, свое слово как подруга. Как скажешь, так и сделаю». Боже мой, прости мои прегрешения! Я в ту пору на все чужими глазами глядела. Вздохнула и ответила: «Ах, Маде, у хозяйки ведь все ключи'в кармане. Неужели эта ведьма, свекровь, вечно жить будет!» Через год встречаю Маде возле Биржской церкви. Не узнать ее: худая, словно доска, а на щеках румянец — заболела чахоткой. Не здоровается со мной, не глядит. У меня сердце рвется от жалости; «Маде, Маде, поговорим!» А сна упрекает: «Все вы, словно вороны, каркали: «Иди к Бренчуку, будешь хозяйкой!» Хотя бы один промолвил: «Маде, смотри не прогадай!»
— Ну, бабушка, поговорим о деле. Пусть это не будет советом... — не отставал кузнец.
— Пойдем спать, Роб. — Бабушка поднялась.
— Роберт, подождите! — Инта несмело взяла меня за руку.
— Нет, дорогие, не ему решать... Когда свой хлеб будет есть... Пойдем, Роб! Мы сами не знаем, под каким кустом наше счастье спряталось.
Ворочаясь на сеновале, я долго не мог заснуть. Молодец бабушка! Ясно и от всей души сказала: не знаю. Кузнец этого не ожидал. Видно, надеялся, что бабушка по крайней мере пустится в длинные рассуждения и он сможет кое-что истолковать в свою пользу.
А что бы я посоветовал, повинуясь голосу своей совести?
«Инга, поезжай в город».
Но, засыпая, я пробормотал:
— Без вас здесь будет так одиноко... Через два дня Инта сказала:
— Роберт, книги мы оставим у вас. Пользуйтесь сами и давайте другим! Все-таки едем в Смоленск. — На мой немой вопрос девушка добавила:—Мой отец еще станет таким, каким он был раньше.
Глава XXV
«Только бы дождаться письма»,. — Черный монах. — Бабушка лечит раненого Дударя. — «Пусть сибирские кедры растут без меня». — Красный флаг над могилой героев.
Я обвязал веревкой выкорчеванный пень и тащил его в сторону дома. Этим летом у нас укоренился обычай:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Сердитые голоса, звучавшие в клети, поразили меня. Я тихонько ушел...
Бабушка позвала ужинать;
— Волк нас всех напугал. У меня душа до сих пор не на месте. Похлебаем путры и ляжем пораньше спать.
Выскользнув во двор, я задумался, где переночевать. Идти в клеть неудобно. Там еще не успокоились, даже об ужине позабыли. «Где сегодня переночевать?» — об этом я часто раздумывал в детстве. Домашние никогда не пугали; «Вот отдам тебя буке, трубочисту, дядьке с мешком». Когда подрос и прочел сказки о привидениях и чертях, мне страшно захотелось их увидеть. Где я только не проводил ночь: в риге, в бане, в погребе, в санях и в телеге... Но привидения и черти не показывались. Как-то раз даже на кладбище ночевал.
Не всегда бывал я бесстрашен, иногда был и пуглив до смешного. Когда Зента, поймав жука или стрекозу, грозила засунуть мне насекомое за шиворот, я обращался в позорное бегство. Если замечал при косьбе лягушку в траве, долго не мог успокоиться.
Куда же пойти? Пока я гадал, из клети показался кузнец.
— Роберт, я вас давно ожидаю... Где бабушка? Еще не легла спать?
Случалось, что в сумерки все сходились поболтать у клети. Один устроится на пороге, другой — на камне... Но сегодня кузнец зажег свечу и прикрепил ее на краю сусека. Инта сидела на опрокинутом сундуке. При свете свечи все в клети казалось незнакомым.
— Мышонок, расскажи, с чего это тебе мука стала казаться горькой? — обратился кузнец к дочери.
— И у мышонка от однообразной пищи желудок портится,— тихо откликнулась Инта.
— Так, так... Матушка Залан, мы вам надоели?
— Лапинь, что ты дуришь? — Бабушка села на мешок с мукой и сердито оперлась на пустой ларь.
— Инта, где тебе лучше всего жилось после того, как мы покинули Курземе? — выпытывал Лапинь, точно судебный следователь.
— У Заланов! — коротко ответила девушка. Бабушка беспокойно заерзала. Платок упал в ларь.
Я тоже чувствовал себя неудобно.
— У нас с дочкой разногласия. Я и пригласил вас как наших лучших друзей.
— Ну-ну! — запротестовала бабушка. — У тебя друзья в каждом доме... а мы люди простые.
— Девчонка закапризничала: хочет ехать в город. Надоели, дескать, ей деревенские с их лаптями и постолами.
— Отец, зачем ты так говоришь?
— Хочет ехать в Оршу или в Смоленск. Видите ли, по сравнению с другими мы мало пережили. Моя девочка ничего не знает о страшной жизни беженцев. Ей не пришлось ночевать на грязных станционных перронах и на заплеванном полу. Ей не пришлось кормить вшей, стоять с пустой миской у дверей комитета беженцев, просить милостыню. Она не знает, что такое дизентерия. Где-то льются реки крови, а Инта видела только куриную кровь. И вот ей надоела спокойная жизнь. В город... Скажи мне, для чего?
Девушка ответила спокойно:
— Отец, ты знаешь это. Я хочу научиться чему-нибудь полезному. Хотя бы швейному, прядильному, ткацкому делу... А здесь была я неучем, неучем и останусь. Что я буду делать потом? Читать? Довольно уж. Новых книг нет. А город остается городом. Может быть, поступлю на какие-нибудь курсы...
— Чего тебе недостает в эти трудные времена? — не отставал кузнец.—И масло, и сметана, и яйца... И еще заработаю...
— Отец, сколько мне еще жить у тебя под крылышком? Война все продолжается... Может, и тебя призовут. .. Что я буду делать, как буду помогать тебе?
— Не призовут, мне уже пятьдесят четвертый пошел. А ремеслу успеешь, выучишься. Кончится война, уедем обратно в Латвию. Снова задымят трубы рижских заводов... Поверь: послушаешься отца — все будет хорошо.
— Окончится война... —Инта резко повернула голову. — А от кого зависит этот конец? Ты сам говорил... горожане первые...
— Понимаю, доченька, на что ты намекаешь.
— Отец, ты мне так много рассказывал о революции 1905 года. —Инта повысила голос.— Тогда ты был смелым, участвовал в демонстрациях, поджигал помещичьи дома. А сейчас боишься города потому, что буря может снова увлечь Лапиней. Почему ты не боялся тогда?
Кузнец смутился. Заслуженный упрек глубоко задел его. Неужели дочь уже так выросла?
— Ну хорошо, послушаем, что скажут умные люди. Вот наши лучшие друзья — что они скажут, так тому и быть.
— Я согласна... — У Инты задрожали губы.
— Матушка Залан, скажи свое слово! Бабушка встрепенулась. У нее заплетался язык.
— Я... я больше никому советов не даю. Да еще в таком деле! Один раз в молодости дала совет... Маде Улан. Хозяйский сын сватался к ней. Встречает меня Маде у Сусеи — и на шею: «Ильзочка, милая, слышала: Бренчук хочет меня вести под венец. Дай совет!» Я ни туда, ни сюда... А Маде не унимается: «Все родственники на меня насели: «Чего ты еще ждешь, хозяйкой станешь!» Да мать у этого Бренчука — ведьма лютая. Скажи, Ильзочка, свое слово как подруга. Как скажешь, так и сделаю». Боже мой, прости мои прегрешения! Я в ту пору на все чужими глазами глядела. Вздохнула и ответила: «Ах, Маде, у хозяйки ведь все ключи'в кармане. Неужели эта ведьма, свекровь, вечно жить будет!» Через год встречаю Маде возле Биржской церкви. Не узнать ее: худая, словно доска, а на щеках румянец — заболела чахоткой. Не здоровается со мной, не глядит. У меня сердце рвется от жалости; «Маде, Маде, поговорим!» А сна упрекает: «Все вы, словно вороны, каркали: «Иди к Бренчуку, будешь хозяйкой!» Хотя бы один промолвил: «Маде, смотри не прогадай!»
— Ну, бабушка, поговорим о деле. Пусть это не будет советом... — не отставал кузнец.
— Пойдем спать, Роб. — Бабушка поднялась.
— Роберт, подождите! — Инта несмело взяла меня за руку.
— Нет, дорогие, не ему решать... Когда свой хлеб будет есть... Пойдем, Роб! Мы сами не знаем, под каким кустом наше счастье спряталось.
Ворочаясь на сеновале, я долго не мог заснуть. Молодец бабушка! Ясно и от всей души сказала: не знаю. Кузнец этого не ожидал. Видно, надеялся, что бабушка по крайней мере пустится в длинные рассуждения и он сможет кое-что истолковать в свою пользу.
А что бы я посоветовал, повинуясь голосу своей совести?
«Инга, поезжай в город».
Но, засыпая, я пробормотал:
— Без вас здесь будет так одиноко... Через два дня Инта сказала:
— Роберт, книги мы оставим у вас. Пользуйтесь сами и давайте другим! Все-таки едем в Смоленск. — На мой немой вопрос девушка добавила:—Мой отец еще станет таким, каким он был раньше.
Глава XXV
«Только бы дождаться письма»,. — Черный монах. — Бабушка лечит раненого Дударя. — «Пусть сибирские кедры растут без меня». — Красный флаг над могилой героев.
Я обвязал веревкой выкорчеванный пень и тащил его в сторону дома. Этим летом у нас укоренился обычай:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116