Но и дома его не было. Мы с беспокойством переглянулись.Вернулся он только через полчаса, недовольный и угрюмый.
— Где же мука, хозяин? — с живостью спросила бабушка.
Отец молчал, будто воды в рот набрал.
— Разбойники отняли, что ли? — не успокаивалась бабушка. — Э, в такое лето воры пропадут! Все разбогатеют, никому не придется грабить и сдирать с другого шкуру.
— Не говори, мать! — вдруг оживился отец; в его голосе звучало негодование. — Ты еще не знаешь: как бы нам самим не пришлось идти воровать!
Никто из нас не понял его слов, и, хотя они были сказаны ясно, мы не могли их так быстро осмыслить.
— Пришел к Шуманам. «Добрый вечер!» — «Добрый вечер!» — «Отсыпьте мне пудик муки». — «Деньги есть? Рубль шестьдесят копеек за пуд». — «Какие там деньги! Дай на отсыпку. Посмотри, что за урожай на полях! Осенью...» — «Дураки вы—и ты, Залан, и все остальные. Осенью пуд муки пойдет за тридцать, сорок копеек». — «Что ты, сосед, пугаешь людей?» — «Ну, по мне —бери, дам хоть на отсыпку.; Осенью принесешь мне за этот пуд три пуда. Да и то неизвестно, не прогадаю
ли я».— «Побойся бога, сосед!» — «Залан, я не знал, что ты такой глупый. Ага, ты ведь не читал свежих газет...»
На дворе поднялся ветер; через окно и открытые двери он принес в комнату аромат полей и лугов. Отец, шатаясь как пьяный, поднялся и захлопнул все окна и двери, будто его душило свежее дыхание вечера.
Я вышел во двор.На колоде белел в сумерках пустой мешочек. Отец не решался есть хлеб, за который осенью придется платить втройне.
Мы стали читать свежие газеты. В них слышался кладбищенский звон, который мог довести людей до сумасшествия. Обильный урожай обрушился па многие земли и государства. Газеты, правда, писали о других странах — там происходили непостижимые вещи: хлеб уродился, но его уничтожали...
О России пока не писали. Но все мы чувствовали: надвигаются страшные времена.Рушились светлые мечты. Однажды на Заячьем болотце я заметил, как дедушка, всегда жизнерадостный и выносливый, смахнул с бороды несколько крупных слезинок. Он так радовался, что в этом году мы вовремя рассчитаемся со всеми налогами и платежами Земельному банку и государству, сбросим с плеч тяжелую лапу Шуманов, и вечером в день Мартина он зажарит двух жирных гусей, купит большую бутылку водки и созовет всех своих старых друзей — Андреев, Микелей и Мартинов. ..
Альфонс Шуман все еще шатался по полям. У них в доме не горевали. Когда Алеше Зайцеву удавалось вечером вырваться из цепких хозяйских рук, он забегал ко, мне. От него я узнал, что Шуманы все ссыплют, свезут, утрамбуют и закроют в своих больших клетях,, сараях, погребах.
А когда на полях у соседей снова будут торчать редкие колосья и луга едва прикроются чахлой травкой — о, тогда!.. Алеша ловко копировал хозяина. Подражая манерам Шумана, он заложил руки за спину, прошелся и заговорил зычным голосом. Но мне в этот раз было не до смеха.
Прощай, желанная школа, прощайте, дорогие книги! Мне .больше никогда не встретиться с вами!
Глава IV
Золотые руки. — Бобик, любимец Чибур-Золотоухиной.
Вскоре, однако, все обернулось по-иному. Над многими уездами Украины пронеслись грозы, все посевы побил град. В Поволжье сухие ветры и небывалая жара опалили урожай. На кубанских нивах местами саранча сгрызла хлеба до самых корней. А на поля Центральной России напали прожорливые полчища хомяков, сусликов, мышей и крыс. Так как у нас все было пока в порядке, то Белоруссия вдруг стала благодатным краем.
Теперь Шуман сам предложил отцу муку на отсыпку осенью: за пуд двадцать фунтов. Ведь ясно: будущей зимой в России настанет голод, и тогда хлеб будет в цене.
Бабушка по-прежнему ходила в своем черном платочке, и я слыхал, как она бормотала о временах мора и голода, про которые писали в церковных книгах. Это бывало в те дни, когда отец читал в газетах о пострадавших губерниях.
Постепенно я стал освобождаться от оцепенения. Да, кругом господствует несправедливость. Но разве я обязательно должен с ней мириться? Нет же! Недаром я воспитанник дяди Дависа. Сумел же он легко и смело скинуть с ног крестьянские постолы, когда невмоготу стало их носить! Подался в город искать счастья, хотя жена, да и моя мать всячески его попрекали.
Да, но куда мне деваться: кому нужен хилый мальчик с ничтожными знаниями? Ничего не поделаешь — придется ждать письма: ведь дядя обещал написать. Что же он медлит?
И снова Давис Каулинь появился нежданно-негаданно— как всегда! Он вошел, поднимая ноги, словно аист. Лицо его раскраснелось, волосы взмокли от пота. От него пахло багульником и брусникой.
Выпив два стакана холодной воды, он хлопнул меня по спине своей широкой ладонью так, что у меня захватило дух:
— Букашка, ты действительно счастливый! Эта Вера Константиновна Чибур-Золотоухина. эта проклятая помещица, эта мерзкая старуха... Я говорю тебе — ты будешь учиться в гимназии!
Я рассердился и, должно быть, впервые в жизни, как щенок, ощетинился на дядю Дависа. У каждой шутки есть свои границы, и у каждого человека есть такие наболевшие места, к которым лучше не прикасаться. Я отвернулся и молча прижался лбом к оконному стеклу...
— Дурачок, он не верит, этакий глупый гусь! Вот тебе рука —ты наверняка будешь в гимназии!
— Эти школы только для господских детей... — Отец тоже принял слова дяди за глупую шутку.
— Э, нет, иногда туда попадают и мужицкие дети... Я же рассказывал о той даче за Благами. Ну, как-то разговорились мы с Чибур-Золотоухиной. Ей очень понравилась моя работа. Слово за слово: есть у меня племянник, по прозвищу Букашка; он как освободится от работы, тотчас за книги. Но далеко ли пойдешь, если в кармане пусто? Моя уважаемая помещица всполошилась, почему раньше об этом не сказал. Ведь она заместитель председательницы дамского комитета! Я бормочу: мол, не понимаю, что за комитет и что за дамы. Она давай объяснять: в Витебске имеются две мужские гимназии. Государственная—Александровская и частная— Ивана Романовича Неруша. Ну так вот. На гимназию Неруша многие годы изливает свое благоволение «Общество помощи нуждающимся ученикам», которое все называют «дамским комитетом». Так-то. И вот старушка высморкалась в шелковый платочек и говорит: «Милый столяр Давис! Если ваш племянник Роб действительно такой, как вы говорите, то я выхлопочу ему стипендию — не сомневайтесь в этом. Мы ежегодно присуждаем стипендии пятерым-шестерым ученикам». Короче говоря, за учение не нужно будет платить ни копейки.
Некоторое время мы сидели не шевелясь, словно боясь кого-нибудь вспугнуть. Тут мать, ликуя, воскликнула:
— У нашего Дависа золотые руки! Его рубанок и кисть делают чудеса. Понравиться такой барыне — ой-ой-ой!.. Роб, чего ты ждешь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Где же мука, хозяин? — с живостью спросила бабушка.
Отец молчал, будто воды в рот набрал.
— Разбойники отняли, что ли? — не успокаивалась бабушка. — Э, в такое лето воры пропадут! Все разбогатеют, никому не придется грабить и сдирать с другого шкуру.
— Не говори, мать! — вдруг оживился отец; в его голосе звучало негодование. — Ты еще не знаешь: как бы нам самим не пришлось идти воровать!
Никто из нас не понял его слов, и, хотя они были сказаны ясно, мы не могли их так быстро осмыслить.
— Пришел к Шуманам. «Добрый вечер!» — «Добрый вечер!» — «Отсыпьте мне пудик муки». — «Деньги есть? Рубль шестьдесят копеек за пуд». — «Какие там деньги! Дай на отсыпку. Посмотри, что за урожай на полях! Осенью...» — «Дураки вы—и ты, Залан, и все остальные. Осенью пуд муки пойдет за тридцать, сорок копеек». — «Что ты, сосед, пугаешь людей?» — «Ну, по мне —бери, дам хоть на отсыпку.; Осенью принесешь мне за этот пуд три пуда. Да и то неизвестно, не прогадаю
ли я».— «Побойся бога, сосед!» — «Залан, я не знал, что ты такой глупый. Ага, ты ведь не читал свежих газет...»
На дворе поднялся ветер; через окно и открытые двери он принес в комнату аромат полей и лугов. Отец, шатаясь как пьяный, поднялся и захлопнул все окна и двери, будто его душило свежее дыхание вечера.
Я вышел во двор.На колоде белел в сумерках пустой мешочек. Отец не решался есть хлеб, за который осенью придется платить втройне.
Мы стали читать свежие газеты. В них слышался кладбищенский звон, который мог довести людей до сумасшествия. Обильный урожай обрушился па многие земли и государства. Газеты, правда, писали о других странах — там происходили непостижимые вещи: хлеб уродился, но его уничтожали...
О России пока не писали. Но все мы чувствовали: надвигаются страшные времена.Рушились светлые мечты. Однажды на Заячьем болотце я заметил, как дедушка, всегда жизнерадостный и выносливый, смахнул с бороды несколько крупных слезинок. Он так радовался, что в этом году мы вовремя рассчитаемся со всеми налогами и платежами Земельному банку и государству, сбросим с плеч тяжелую лапу Шуманов, и вечером в день Мартина он зажарит двух жирных гусей, купит большую бутылку водки и созовет всех своих старых друзей — Андреев, Микелей и Мартинов. ..
Альфонс Шуман все еще шатался по полям. У них в доме не горевали. Когда Алеше Зайцеву удавалось вечером вырваться из цепких хозяйских рук, он забегал ко, мне. От него я узнал, что Шуманы все ссыплют, свезут, утрамбуют и закроют в своих больших клетях,, сараях, погребах.
А когда на полях у соседей снова будут торчать редкие колосья и луга едва прикроются чахлой травкой — о, тогда!.. Алеша ловко копировал хозяина. Подражая манерам Шумана, он заложил руки за спину, прошелся и заговорил зычным голосом. Но мне в этот раз было не до смеха.
Прощай, желанная школа, прощайте, дорогие книги! Мне .больше никогда не встретиться с вами!
Глава IV
Золотые руки. — Бобик, любимец Чибур-Золотоухиной.
Вскоре, однако, все обернулось по-иному. Над многими уездами Украины пронеслись грозы, все посевы побил град. В Поволжье сухие ветры и небывалая жара опалили урожай. На кубанских нивах местами саранча сгрызла хлеба до самых корней. А на поля Центральной России напали прожорливые полчища хомяков, сусликов, мышей и крыс. Так как у нас все было пока в порядке, то Белоруссия вдруг стала благодатным краем.
Теперь Шуман сам предложил отцу муку на отсыпку осенью: за пуд двадцать фунтов. Ведь ясно: будущей зимой в России настанет голод, и тогда хлеб будет в цене.
Бабушка по-прежнему ходила в своем черном платочке, и я слыхал, как она бормотала о временах мора и голода, про которые писали в церковных книгах. Это бывало в те дни, когда отец читал в газетах о пострадавших губерниях.
Постепенно я стал освобождаться от оцепенения. Да, кругом господствует несправедливость. Но разве я обязательно должен с ней мириться? Нет же! Недаром я воспитанник дяди Дависа. Сумел же он легко и смело скинуть с ног крестьянские постолы, когда невмоготу стало их носить! Подался в город искать счастья, хотя жена, да и моя мать всячески его попрекали.
Да, но куда мне деваться: кому нужен хилый мальчик с ничтожными знаниями? Ничего не поделаешь — придется ждать письма: ведь дядя обещал написать. Что же он медлит?
И снова Давис Каулинь появился нежданно-негаданно— как всегда! Он вошел, поднимая ноги, словно аист. Лицо его раскраснелось, волосы взмокли от пота. От него пахло багульником и брусникой.
Выпив два стакана холодной воды, он хлопнул меня по спине своей широкой ладонью так, что у меня захватило дух:
— Букашка, ты действительно счастливый! Эта Вера Константиновна Чибур-Золотоухина. эта проклятая помещица, эта мерзкая старуха... Я говорю тебе — ты будешь учиться в гимназии!
Я рассердился и, должно быть, впервые в жизни, как щенок, ощетинился на дядю Дависа. У каждой шутки есть свои границы, и у каждого человека есть такие наболевшие места, к которым лучше не прикасаться. Я отвернулся и молча прижался лбом к оконному стеклу...
— Дурачок, он не верит, этакий глупый гусь! Вот тебе рука —ты наверняка будешь в гимназии!
— Эти школы только для господских детей... — Отец тоже принял слова дяди за глупую шутку.
— Э, нет, иногда туда попадают и мужицкие дети... Я же рассказывал о той даче за Благами. Ну, как-то разговорились мы с Чибур-Золотоухиной. Ей очень понравилась моя работа. Слово за слово: есть у меня племянник, по прозвищу Букашка; он как освободится от работы, тотчас за книги. Но далеко ли пойдешь, если в кармане пусто? Моя уважаемая помещица всполошилась, почему раньше об этом не сказал. Ведь она заместитель председательницы дамского комитета! Я бормочу: мол, не понимаю, что за комитет и что за дамы. Она давай объяснять: в Витебске имеются две мужские гимназии. Государственная—Александровская и частная— Ивана Романовича Неруша. Ну так вот. На гимназию Неруша многие годы изливает свое благоволение «Общество помощи нуждающимся ученикам», которое все называют «дамским комитетом». Так-то. И вот старушка высморкалась в шелковый платочек и говорит: «Милый столяр Давис! Если ваш племянник Роб действительно такой, как вы говорите, то я выхлопочу ему стипендию — не сомневайтесь в этом. Мы ежегодно присуждаем стипендии пятерым-шестерым ученикам». Короче говоря, за учение не нужно будет платить ни копейки.
Некоторое время мы сидели не шевелясь, словно боясь кого-нибудь вспугнуть. Тут мать, ликуя, воскликнула:
— У нашего Дависа золотые руки! Его рубанок и кисть делают чудеса. Понравиться такой барыне — ой-ой-ой!.. Роб, чего ты ждешь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116