Я присел рядом с дядей и начал читать. Речь моя текла, как ручеек, фразы неслись одна за другой, как рассыпанные по волнам листья. Но только начал я распаляться, как дядя с большим трудом остановил меня, встал и, смотря куда-то вдаль, проронил:
— Слышал сейчас, как читает Альфонс Шуман, и нарочно подошел к тебе.
Я помрачнел: понятно, по сравнению с Альфонсом выгляжу, как простой цеп рядом с молотилкой. Поэтому у меня захватило дух, когда дядя Давис сказал, что Альфонс не читал, а давился, будто поперхнулся костью. А ведь он проучился в школе два года и пойдет в третье отделение. Я же читаю, как настоящий студент.
— Постой-ка, нельзя ли определить тебя во второе отделение... Что тебе делать с теми, кто начинает учиться читать?
Дядя ушел. Я вытащил из-за пазухи маленькую синюю жестяную дудку, на которой играл, когда никто не слышал. Меня охватила неописуемая радость, точно я уже сижу во втором отделении. Удивленные овцы столпились вокруг меня, а я все играл и играл... Мое занятие прервал дедушка, крикнув издали, что оба поросенка забрались в картофель.
Понятно, я не мог удержаться, чтобы за обедом не сообщить домашним о своей .радости. Но они с поразительным равнодушием смотрели в свои миски, а отец махнул рукой, точно отгоняя назойливую муху:
— Ты умеешь читать по-латышски, а в школе нужно по-русски.
Лучше бы вылил он мне на голову ушат холодной полы! Куда годилось мое умение читать по-латышски, если мы жили в России, где все должны читать по-русски!
— Дай мальчику русскую азбуку! — поспешила мне на помощь бабушка.
— А где ее взять?
— Попроси у Шуманов — может быть, Альфонсу больше не нужна.
— Если кто-нибудь из соседей поедет в Витебск — попрошу купить А с Шуманами не хочу связываться: опять заставят отрабатывать!
Дня три я не отставал от отца.Что делать? Неужели из-за какой-то несчастной азбуки придется целую зиму сидеть на одной скамье с начинающими? Случайно встретившись с дядей Дави-сом, я пожаловался ему на новое несчастье. Он задумчиво уставился себе под ноги:
— Вот видишь, братец, мы с тобой совсем забыли про русский язык...
И вдруг он так вскинул голову, что я невольно вздрогнул.
— А как с таблицей умножения? Знаешь?
Цифры я знал: знал, сколько нулей в тысяче, в миллионе и даже в миллиарде. Но умножать по-настоящему, так, чтобы ответить учителю, не умел, не был еще настолько учен.
На следующий день дядя прислал мне обложку от старой тетради, на ней была напечатана таблица умножения. Я читал столбик за столбиком, закрывал глаза и пробовал про себя повторять. День был прохладный. Зиедаля и Толэ больше лежали, чем паслись. Но серый
барашек Микуцис все норовил пробраться куда не следует. Чтобы заставить его образумиться, я встал перед ним и грозно спросил:
— Сколько будет восемью восемь?
Микуцис не знал, не знала и его мать — рыжеватая овца Барбаля. А я знал. И, закрыв ладонью угол обложки, где были напечатаны эти «восемью восемь», гордо ответил:
— Шестьдесят четыре.
Я почти испугался, когда добрался до последник чисел: десятью десять — сто. Мне доводилось слышать, что некоторые учат таблицу умножения месяцами и все не могут выучить. А я выучил ее за полдня. Сам себе не веря, я начал после обеда еще раз повторять таблицу умножения, но в этом не было необходимости.
Однажды вечером отец завернул к Шуманам и, придя домой, коротко сообщил:
— Разве они сохранят азбуку? Говорят, скормили сверчкам.
— Что же теперь делать?
— Получишь в школе.
Я привык уже к невзгодам — и большим и маленьким, а вот с этой никак не мог примириться. Как обойтись без азбуки? Опять погнал скот к хутору Шуманов в надежде встретить своего друга Егора. Он русский и, наверное, придумает, как достать азбуку. Должно быть, Егор понял, что нужен мне, и через некоторое время, увидев меня издали, подошел.
Нет, он не мог раздобыть азбуку; сам никогда не учился, и, если даже сверчки в хозяйском доме не тронули ее, он все равно не знал, какая она из себя.
— А нельзя научиться читать по листкам стенного календаря? — спросил Егор.—Хозяйский сын каждый день срывает их, и они валяются без дела, пока я не подберу себе на цигарки. Только смотри, чтобы хозяева не узнали, а то еще завопят, что Егор крадет их добро.
Должно быть, мало кто учился читать так, как я тогда, летом 1910 года Я сообразил, что слово, написанное крупными буквами посредине листка, обозначает день недели. Посмотрел в латышский календарь и нашел 29 июля — пятница. Значит, в русском под этим числом тоже «пятница». Затем следовали, «суббота»
И «воскресенье»... Я боялся спросить отца: пришлось бы Сознаться, каким путем добыты листки календаря, а ведь я дал Егору честное слово никому ничего не рассказывать. Изучив таким образом названия дней, взялся за другие слова. Тяжелая это была работа, и мне уже больше не приходило в голову хвастаться перед Мику-цисом, Барбалей и Толэ, что узнал новую букву. Впрочем, не грех было бы и похвастаться, так как каждую отвоеванную букву я, как клин, загонял в свою память, и она застревала там навсегда. И вот наступил день, когда я мог без запинки прочитать любое слово.
Тот день был для меня настоящим праздником, и я его отметил: нарвал своим подопечным целую охапку сочной травы, растущей по краям канавы, поросятам дал по десятку украдкой вырытых картофелин, а сам полакомился черникой, которую сберегал в лукошке из ольховой коры.
Научиться читать было трудно, а писать еще труднее. И по-латышски письмо не очень-то давалось, хотя у отца было несколько тетрадей, исписанных стихами и песенками, и я иногда их переписывал. Если бы кто-нибудь присылал мне письма, на которые нужно отвечать, я писал бы раз в пять лучше. Но письма из далекой Прибалтики приходили редко, да и то на имя отца, а он никогда не поручал мне отвечать на них.
О письменных принадлежностях я не сокрушался. Карандаш подлиннее подарил мне дядя Давис, другой, покороче, сам нашел. И бумаги собрал немного. Когда отец покупал фунт сахару или крупу, я припрятывал серую и синюю оберточную бумагу и кульки. Но письменные русские буквы? Где их достанешь?
В этом помогла мне бабушка. В работе и в других домашних делах главой был отец, но власти считали главным дедушку, и поэтому различные повестки, налоговые списки и квитанции присылались на его имя. Когда все ложились спать, бабушка открывала коричневую шкатулку, где хранились бумаги с печатью, на которой был изображен царский орел, и давала мне по одной, строго наказывая беречь, чтобы не пропала, а не то придется мне сесть в тюрьму. Не знаю, что тут было виною— страх ли перед тюрьмой или почерк разных писарей, но только я так и не научился правильно писать.
Глава IV
Предупреждение Егора. — Опасный циркуляр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Слышал сейчас, как читает Альфонс Шуман, и нарочно подошел к тебе.
Я помрачнел: понятно, по сравнению с Альфонсом выгляжу, как простой цеп рядом с молотилкой. Поэтому у меня захватило дух, когда дядя Давис сказал, что Альфонс не читал, а давился, будто поперхнулся костью. А ведь он проучился в школе два года и пойдет в третье отделение. Я же читаю, как настоящий студент.
— Постой-ка, нельзя ли определить тебя во второе отделение... Что тебе делать с теми, кто начинает учиться читать?
Дядя ушел. Я вытащил из-за пазухи маленькую синюю жестяную дудку, на которой играл, когда никто не слышал. Меня охватила неописуемая радость, точно я уже сижу во втором отделении. Удивленные овцы столпились вокруг меня, а я все играл и играл... Мое занятие прервал дедушка, крикнув издали, что оба поросенка забрались в картофель.
Понятно, я не мог удержаться, чтобы за обедом не сообщить домашним о своей .радости. Но они с поразительным равнодушием смотрели в свои миски, а отец махнул рукой, точно отгоняя назойливую муху:
— Ты умеешь читать по-латышски, а в школе нужно по-русски.
Лучше бы вылил он мне на голову ушат холодной полы! Куда годилось мое умение читать по-латышски, если мы жили в России, где все должны читать по-русски!
— Дай мальчику русскую азбуку! — поспешила мне на помощь бабушка.
— А где ее взять?
— Попроси у Шуманов — может быть, Альфонсу больше не нужна.
— Если кто-нибудь из соседей поедет в Витебск — попрошу купить А с Шуманами не хочу связываться: опять заставят отрабатывать!
Дня три я не отставал от отца.Что делать? Неужели из-за какой-то несчастной азбуки придется целую зиму сидеть на одной скамье с начинающими? Случайно встретившись с дядей Дави-сом, я пожаловался ему на новое несчастье. Он задумчиво уставился себе под ноги:
— Вот видишь, братец, мы с тобой совсем забыли про русский язык...
И вдруг он так вскинул голову, что я невольно вздрогнул.
— А как с таблицей умножения? Знаешь?
Цифры я знал: знал, сколько нулей в тысяче, в миллионе и даже в миллиарде. Но умножать по-настоящему, так, чтобы ответить учителю, не умел, не был еще настолько учен.
На следующий день дядя прислал мне обложку от старой тетради, на ней была напечатана таблица умножения. Я читал столбик за столбиком, закрывал глаза и пробовал про себя повторять. День был прохладный. Зиедаля и Толэ больше лежали, чем паслись. Но серый
барашек Микуцис все норовил пробраться куда не следует. Чтобы заставить его образумиться, я встал перед ним и грозно спросил:
— Сколько будет восемью восемь?
Микуцис не знал, не знала и его мать — рыжеватая овца Барбаля. А я знал. И, закрыв ладонью угол обложки, где были напечатаны эти «восемью восемь», гордо ответил:
— Шестьдесят четыре.
Я почти испугался, когда добрался до последник чисел: десятью десять — сто. Мне доводилось слышать, что некоторые учат таблицу умножения месяцами и все не могут выучить. А я выучил ее за полдня. Сам себе не веря, я начал после обеда еще раз повторять таблицу умножения, но в этом не было необходимости.
Однажды вечером отец завернул к Шуманам и, придя домой, коротко сообщил:
— Разве они сохранят азбуку? Говорят, скормили сверчкам.
— Что же теперь делать?
— Получишь в школе.
Я привык уже к невзгодам — и большим и маленьким, а вот с этой никак не мог примириться. Как обойтись без азбуки? Опять погнал скот к хутору Шуманов в надежде встретить своего друга Егора. Он русский и, наверное, придумает, как достать азбуку. Должно быть, Егор понял, что нужен мне, и через некоторое время, увидев меня издали, подошел.
Нет, он не мог раздобыть азбуку; сам никогда не учился, и, если даже сверчки в хозяйском доме не тронули ее, он все равно не знал, какая она из себя.
— А нельзя научиться читать по листкам стенного календаря? — спросил Егор.—Хозяйский сын каждый день срывает их, и они валяются без дела, пока я не подберу себе на цигарки. Только смотри, чтобы хозяева не узнали, а то еще завопят, что Егор крадет их добро.
Должно быть, мало кто учился читать так, как я тогда, летом 1910 года Я сообразил, что слово, написанное крупными буквами посредине листка, обозначает день недели. Посмотрел в латышский календарь и нашел 29 июля — пятница. Значит, в русском под этим числом тоже «пятница». Затем следовали, «суббота»
И «воскресенье»... Я боялся спросить отца: пришлось бы Сознаться, каким путем добыты листки календаря, а ведь я дал Егору честное слово никому ничего не рассказывать. Изучив таким образом названия дней, взялся за другие слова. Тяжелая это была работа, и мне уже больше не приходило в голову хвастаться перед Мику-цисом, Барбалей и Толэ, что узнал новую букву. Впрочем, не грех было бы и похвастаться, так как каждую отвоеванную букву я, как клин, загонял в свою память, и она застревала там навсегда. И вот наступил день, когда я мог без запинки прочитать любое слово.
Тот день был для меня настоящим праздником, и я его отметил: нарвал своим подопечным целую охапку сочной травы, растущей по краям канавы, поросятам дал по десятку украдкой вырытых картофелин, а сам полакомился черникой, которую сберегал в лукошке из ольховой коры.
Научиться читать было трудно, а писать еще труднее. И по-латышски письмо не очень-то давалось, хотя у отца было несколько тетрадей, исписанных стихами и песенками, и я иногда их переписывал. Если бы кто-нибудь присылал мне письма, на которые нужно отвечать, я писал бы раз в пять лучше. Но письма из далекой Прибалтики приходили редко, да и то на имя отца, а он никогда не поручал мне отвечать на них.
О письменных принадлежностях я не сокрушался. Карандаш подлиннее подарил мне дядя Давис, другой, покороче, сам нашел. И бумаги собрал немного. Когда отец покупал фунт сахару или крупу, я припрятывал серую и синюю оберточную бумагу и кульки. Но письменные русские буквы? Где их достанешь?
В этом помогла мне бабушка. В работе и в других домашних делах главой был отец, но власти считали главным дедушку, и поэтому различные повестки, налоговые списки и квитанции присылались на его имя. Когда все ложились спать, бабушка открывала коричневую шкатулку, где хранились бумаги с печатью, на которой был изображен царский орел, и давала мне по одной, строго наказывая беречь, чтобы не пропала, а не то придется мне сесть в тюрьму. Не знаю, что тут было виною— страх ли перед тюрьмой или почерк разных писарей, но только я так и не научился правильно писать.
Глава IV
Предупреждение Егора. — Опасный циркуляр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116