.. Брускин порой торчал в типографии с утра до вечера. Потирая руки, он совал нос то в один, то в другой цех. Жалованье рабочим он выплачивал самолично. Мог бы это делать в наборной, у конторки, где обычно .рассчитывался с клиентами, но — то ли по странной причуде, то, ли по какой другой причине — Брускин всегда платил жалованье в темном чуланчике с маленьким оконцем.
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление: интересно, чем эта квартира прельстила дядю Дависа? Хозяйка, такая несимпатичная трещотка, уже объявила, что в конце концов шут с ним, со старым
— Максим Филиппович, вы большевик?
— Ишь какой... так и рубит сплеча... Нет, я всего только старый рабочий.
Мы простились.
Глава XXVII
В церковном подвале. — Дударь в форме железнодорожника.— Почему прошел мимо Вася Уголев?
На квартире у Таракановых меня дожидался дядя Давис:
— Здорово, молодец! Жду тебя, не дождусь. Уж собирался записку писать.
— Почему же не написал?
— Ты знаешь мой обычай — лучше не марать бумаги, если можно на словах объяснить... Скажи, ты долго думаешь тут жить?
— Нет. В воскресенье пойду искать комнатку или угол. Таракановы по старой дружбе пустили на время. Здесь и без меня тесно...
— Слушай: я снял для тебя комнату.
— Уже снял? Так быстро?
— Да, случайно... А то хозяйка отдала бы другому.
— Где это?
— Знаешь лютеранскую кирху на Нижнепетровской улице? Там, в полуподвальном помещении, квартира сторожа. Света маловато, зато тепло. И главное, у тебя будет своя комната.
Я был неприятно поражен:
— Жить в церкви... Нет, это не по мне! Над головой мракобесы будут читать проповеди, а я...
— А ты будешь в самом надежном месте... Это для нас необходимо, — многозначительно добавил дядя.— Сегодня уже поздно, но завтра сходи познакомься с хозяйкой. Да не очень болтай — остерегайся...
Дядя уже подходил к калитке. С взъерошенными волосами я бросился за ним. Нет, уважаемый, сегодня ты просто не отделаешься! Схватив его... уж не помню взволнованно пробурчал:
Ежели Давис Каулинь все еще считает, что - Дайте мне... поручите... я тоже сам у самого Брускина отпечатаю!
мужем — пруссаком Вилли. У нее молодой жених на примете...
Наконец мне удалось прервать ее бесконечною болтовню:
— Есть у вас какой-нибудь чулан или погреб, куда бл можно мешок картошки поставить?
— Как же нет — под церковью целый зал!
Госпожа Дивель торопливо вышла в прихожую и, спустившись по ступенькам, открыла зеленую дощатую дверь:
— Просторно! Не только картошку хранить, а можно плясать и хороводы водить. Вот нет времени подмести. Здесь у Вилли была целая мастерская. Инструменты-то я понемногу распродала...
Теперь я начал понимать, почему поспешил дядя сговориться о квартире для племянника. В это мрачное, с низким потолком подвальное помещение снаружи не мог заглянуть даже самый любопытный человек. В тот же день я поселился у госпожи Дивель.
Вечером вышел из квартиры, решив побродить по маленьким улочкам в окрестностях полоцкого рынка. Точно белые лепестки, над городом кружились легкие хлопья снега. Ноги передвигались автоматически, а мысли блуждали по своим дорогам. Скоро новый, 1917 год... Как быть с посылкой для отца: приготовить самому или отослать деньги матери, чтобы она это сделала по своему усмотрению? Как быстро летит время! Вот уже наступает Новый год. А я все еще только корректор. Соню ни разу не встретил, дядя тоже пока одними обещаниями кормит.
На безлюдной улице я остановился у садовой ограды. Она была залеплена объявлениями и яркими афишами. Некоторые из них были напечатаны в типографии Брускина. Глаза утомленно скользили по красочным буквам, на. которые падал свет уличного фонаря.
Вдруг в меня полетели снежные комья... Мимо пронесся лихач... Он умчал пьяным смехом хохотав: ших Олю Ранцевич и знаменитого лесного царька Крысова.Я прислонился к стене и мокрой рукавицей провел по лицу. А тебе, Букашка, какое дело, с кем юность свою прожигает прокурорская дочь? Верно. Вернее уж быть
не может. А все-таки пусть бы лучше с прапорщиками, поручиками, но не с... Эх! Эх! Имя Оли в моей памяти связывалось с капризным, но весенним ветерком.
Хватит прогуливаться! Я повернул к дому.
— Роберт! Кто-то втянул меня в темное парадное.
— Михаил Михайлович...
— Тссс!.. Выйдем по коридору во двор. Там нам не помешают.
Дударя я узнал только по голосу. Передо мной стоял бородатый человек в форме железнодорожника.
— Ждал другого, но подвернулись вы. Это еще лучше. У вас есть время?
— Конечно! Пожалуйста! Хоть до полуночи! Михаил Михайлович вынул из кармана небольшой сверток:
— Здесь пустяки — кукла, маленький свисток и карманный ножик. Занесите, пожалуйста, детям. Они только что поправились после кори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление: интересно, чем эта квартира прельстила дядю Дависа? Хозяйка, такая несимпатичная трещотка, уже объявила, что в конце концов шут с ним, со старым
— Максим Филиппович, вы большевик?
— Ишь какой... так и рубит сплеча... Нет, я всего только старый рабочий.
Мы простились.
Глава XXVII
В церковном подвале. — Дударь в форме железнодорожника.— Почему прошел мимо Вася Уголев?
На квартире у Таракановых меня дожидался дядя Давис:
— Здорово, молодец! Жду тебя, не дождусь. Уж собирался записку писать.
— Почему же не написал?
— Ты знаешь мой обычай — лучше не марать бумаги, если можно на словах объяснить... Скажи, ты долго думаешь тут жить?
— Нет. В воскресенье пойду искать комнатку или угол. Таракановы по старой дружбе пустили на время. Здесь и без меня тесно...
— Слушай: я снял для тебя комнату.
— Уже снял? Так быстро?
— Да, случайно... А то хозяйка отдала бы другому.
— Где это?
— Знаешь лютеранскую кирху на Нижнепетровской улице? Там, в полуподвальном помещении, квартира сторожа. Света маловато, зато тепло. И главное, у тебя будет своя комната.
Я был неприятно поражен:
— Жить в церкви... Нет, это не по мне! Над головой мракобесы будут читать проповеди, а я...
— А ты будешь в самом надежном месте... Это для нас необходимо, — многозначительно добавил дядя.— Сегодня уже поздно, но завтра сходи познакомься с хозяйкой. Да не очень болтай — остерегайся...
Дядя уже подходил к калитке. С взъерошенными волосами я бросился за ним. Нет, уважаемый, сегодня ты просто не отделаешься! Схватив его... уж не помню взволнованно пробурчал:
Ежели Давис Каулинь все еще считает, что - Дайте мне... поручите... я тоже сам у самого Брускина отпечатаю!
мужем — пруссаком Вилли. У нее молодой жених на примете...
Наконец мне удалось прервать ее бесконечною болтовню:
— Есть у вас какой-нибудь чулан или погреб, куда бл можно мешок картошки поставить?
— Как же нет — под церковью целый зал!
Госпожа Дивель торопливо вышла в прихожую и, спустившись по ступенькам, открыла зеленую дощатую дверь:
— Просторно! Не только картошку хранить, а можно плясать и хороводы водить. Вот нет времени подмести. Здесь у Вилли была целая мастерская. Инструменты-то я понемногу распродала...
Теперь я начал понимать, почему поспешил дядя сговориться о квартире для племянника. В это мрачное, с низким потолком подвальное помещение снаружи не мог заглянуть даже самый любопытный человек. В тот же день я поселился у госпожи Дивель.
Вечером вышел из квартиры, решив побродить по маленьким улочкам в окрестностях полоцкого рынка. Точно белые лепестки, над городом кружились легкие хлопья снега. Ноги передвигались автоматически, а мысли блуждали по своим дорогам. Скоро новый, 1917 год... Как быть с посылкой для отца: приготовить самому или отослать деньги матери, чтобы она это сделала по своему усмотрению? Как быстро летит время! Вот уже наступает Новый год. А я все еще только корректор. Соню ни разу не встретил, дядя тоже пока одними обещаниями кормит.
На безлюдной улице я остановился у садовой ограды. Она была залеплена объявлениями и яркими афишами. Некоторые из них были напечатаны в типографии Брускина. Глаза утомленно скользили по красочным буквам, на. которые падал свет уличного фонаря.
Вдруг в меня полетели снежные комья... Мимо пронесся лихач... Он умчал пьяным смехом хохотав: ших Олю Ранцевич и знаменитого лесного царька Крысова.Я прислонился к стене и мокрой рукавицей провел по лицу. А тебе, Букашка, какое дело, с кем юность свою прожигает прокурорская дочь? Верно. Вернее уж быть
не может. А все-таки пусть бы лучше с прапорщиками, поручиками, но не с... Эх! Эх! Имя Оли в моей памяти связывалось с капризным, но весенним ветерком.
Хватит прогуливаться! Я повернул к дому.
— Роберт! Кто-то втянул меня в темное парадное.
— Михаил Михайлович...
— Тссс!.. Выйдем по коридору во двор. Там нам не помешают.
Дударя я узнал только по голосу. Передо мной стоял бородатый человек в форме железнодорожника.
— Ждал другого, но подвернулись вы. Это еще лучше. У вас есть время?
— Конечно! Пожалуйста! Хоть до полуночи! Михаил Михайлович вынул из кармана небольшой сверток:
— Здесь пустяки — кукла, маленький свисток и карманный ножик. Занесите, пожалуйста, детям. Они только что поправились после кори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116