— Что вы собираетесь делать с этим мальчуганом? Хотите, чтобы он вступил в жизнь без когтей и без крыльев?
Все взглянули на меня, словно впервые увидели. Я не радовался такому вниманию: еда застряла в горле, и я от неожиданности даже поперхнулся.
Нужно сказать, что дядю Дависа нельзя было остановить, так же как не остановишь камень, катящийся с высокой горы. В мрачных красках изобразил он ожидавшую меня жизнь, полную лишений и невзгод. Он говорил, что я никогда не буду настоящим крестьянином: ноги и руки у меня слишком тощие и хилые. А самое главное — голова. Кто слышал, чтобы Роб, как другие дети, рассуждал об обыденных вещах? Этот мальчишка только и говорит про великих полководцев да путешественников. Такой не научится ни кол обтесать, ни косу наточить, ни вставить в борону зубья. Лошадь запряжет— через пять шагов дуга свалится; станет съезжать с крутого пригорка — непременно отвяжутся вожжи. У такого хозяина теленок проболеет дня два, а сам хозяин — четыре...
Дядя Давис снова набил трубку, яростно высморкался и, махнув лохматой бородой в мою сторону, как топором отрубил:
— У Роба только и есть, что голова! Тут ворчи не ворчи, а ему одна дорога — в школу.
Домашние продолжали работать ложками; их лица застыли, даже мудрец не смог бы на них ничего прочитать. Наконец отец заговорил угрюмо и недовольно:
— В чужом доме каждая собака громко лает. А кто будет нянчить девчонку? — Он кивнул головой в сторону люльки—Кто зимой будет возить воду для скота? А в пастухах кто будет ходить? А картошку копать? Зента еще мала. Да разве самому Робу не нужно ни есть, ни пить? Ты же хорошо знаешь, у меня долгов больше, чем волос на голове. Мне в доме дорога каждая пара рук.
— Да ведь от него пользы, что от щепки тепла. Не все ли равно: в долгах ты родился, в долгах и умрешь, а мальчишка пропадет.
— А что я из себя выжму? — Отец покачал головой.— Ни шубенки, ни башмаков — замерзнет зимой, как щенок. Звайгзнит куда покрепче нас и то своего Пауля задержал дома. Да и долго ли сможет он
учиться? — продолжал отец. — Известно ведь: походит в школу зимы две, а больше духу не хватит.
— Ну хоть две зимы! — оживился дядя.— Пусть только научится красиво писать... Дома сам еще доучится и сможет стать писарем!
Я уже успел выбраться из-за стола. При последних словах дядя наклонился, схватил меня в охапку и приподнял, точно вопрос был уже решен.
Никогда не забуду той минуты!
— Зачем ты, Давис, пареньку голову морочишь? Мало ли что может случиться до осени, — проворчал отец.
— Пойдешь в школу, пойдешь!—Дядя еще раз крепко обнял меня.
Но домашние молчали.
Глава II
Мальчик с камнем на голове. — Три сундучка на чердаке.
Бабушка частенько говаривала мне:
«Да что у тебя, камень на голове, что ли, — почему ты. не растешь?»
Я и в самом деле был маленьким и тщедушным; мне часто приходилось слышать об этом, я очень огорчался и чувствовал себя виноватым. Но виноват был не я, а единственная корова, которая околела, когда мне, двухлетнему мальчику, так необходимо было молоко.
И не моя вина, что позже, испробовав всяческие средства, я не вырос ни на вершок. Что я только ни делал! Бывало, ложился посреди двора, возле телеги, просовывал ноги между спицами колес и, вцепившись пальцами в траву, тянулся изо всех сил. Кроме того, мне доводилось слышать, что если кого-нибудь хлещут крапивой, так тот от страха вытягивается и становится длиннее. Стиснув зубы, испробовал и этот способ. Изо всех сил хлестал себя по ногам и по шее крапивой, растущей у риги. Эта закоптелая от дыма крапива казалась мне более жгучей. Да, видимо, нелегко было напугать мои ноги и шею — я так и не добился ничего путного.
А жить все-таки нужно было, поэтому я, как и дядя Давис,. все надежды возлагал на свою сметливость.
Довольно быстро научился хорошо пасти скот — это признавал даже мой отец, обычно скупой на похвалы. Но дядя всегда предупреждал, что в будущем придется столкнуться с делами потруднее, чем пасти одну корову, телку, трех овец да двух свиней...
В нашем доме было два больших грамотея. Бабушка, оседлав нос очками, не пренебрегала почти ничем, что можно прочесть, но охотнее всего она листала свои толстые священные книги. А отец всегда с нетерпением ждал газет.
У ближайших соседей наших, у Шуманов, всего было вдоволь. Они даже выписывали из далекой Прибалтики газету «Яунас латвиешу авизес», которая приходила два раза в неделю. Прочитав газету, Шуманы давали ее отцу, а за это наши должны были каждый год помогать им вывозить на поля навоз. И, хотя мои домашние аккуратно выполняли свои обязанности, нередко проходила неделя-другая, а мы не получали ни одного номера газеты. Шуманы всегда находили отговорку: видно, затерялись на почте. Но отец хорошо знал привычки соседей и сердито ворчал:
«Наверное, опять покрыли газетой горшок с медом!»
Я рано научился читать. Некоторые буквы узнал, сидя на коленях у отца и разглядывая в газете большие объявления. Другие — от бабушки. Когда я отыскивал и приносил ей очки, она, желая отблагодарить меня за услугу, протяжно тянула:
«Смотри, этот круг колбасы — «о», а эти ворота — «эм».
Вскоре я уже мог читать сам. Для матери это была сущая беда, особенно летом, когда надо было меня куда-нибудь послать. На чердаке нашего дома стояли два сундучка со старыми газетами; отец не утерял ни одного номера: все газеты за год сшивал вместе и заботливо хранил. Ведь ради них он проливал свой пот. В двух сундучках лежали газеты, а в третьем—старые календари; среди них попадались потрепанные номера журналов «Ауст-румс» и «Апскатс». И вот чердак стал для меня самым
любимым местом на свете. Вытащить меня оттуда было очень трудно. Я согласился бы сидеть там до тех пор, пока у меня не вырастет желанная борода.,.
Эти сундучки стали для меня источником радости и горя. Матери частенько приходилось посылать за чем-нибудь своего маленького Кузнечика. Выйдя во двор, она громко звала меня. Но разве дозовешься! Хорошо зная мой недуг, она брала грабли и стучала ими в стену клети. Иногда это помогало, иногда нет. Когда я бывал увлечен каким-нибудь рассказом об африканских тиграх и львах, грабли оказывались слишком слабой колотушкой.
Глава III
Глазок жира в каше. — Варка сахара. — Календарь, пожертвованный для курева. — Сколько будет восемью восемь? — «Потеряешь — попадешь в тюрьму!»
В поле мы с матерью часто спорили о том, пора гнать скот домой или еще рано. Я доказывал, что судить надо не по солнцу, а по скоту — пасется он или улегся и жует жвачку. Мать не соглашалась, но вообще-то мы с ней ладили.
И вот как-то раз после обеда она принесла мне свои башмаки.
— На тебе, Роб, сможешь обуть в ненастную погоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116