Как начнут объяснять, не поймешь, арифметика это или грамматика. В тетради напишут: «Очень плохо» и «Переделать», а почему плохо и как переделать — неизвестно. Есть и такие, что целый месяц не исправляют тетрадей. Митрофан Елисеевич — золотой человек: он понятно объясняет урок и каждый вечер исправляет все тетради. После этого мы с гордостью твердили: «О, Митрофан Елисеевич хороший учитель!» И, подставляя ему голову для наказания, подбадривали себя: «Это что за боль — просто щекотка!»
Глава XVII
Необыкновенная добыча. — Оказывается, в школе есть и девочки. — Соня Платонова.
Понедельник был для меня самым тяжелым днем. Утром приходилось тащить из дому мешок с припасами на всю неделю. Когда я преодолевал пять верст и путь близился к концу, руки и ноги дрожали, как у старичка.
Спасибо Чвортеку —он иногда давал советы не хуже дяди Дависа. Я таскал свой мешок на палке, перекладывая ее с плеча на плечо. Иван Иванович обозвал моих домашних разинями, которые ничего не смыслят, и пожалел, что они не испытали солдатской муштры. Он засунул в нижние углы мешка по картофелине, затянул их бечевкой, завязал концы так, что л мог впрячься в лямки, как лошадь, и вся тяжесть приходилась на спину.
Конечно, так было легче, хотя бы в начале пути. Но к концу все равно в глазах начинали плясать зеленые человечки, и, увидев на краю дороги какой-нибудь камень, я падал на него как подстреленный.
На беду, еще осень необычайно затянулась. С вечера выпадал снег, наутро он уже превращался в грязь. А я так ждал зимы! Часами высчитывал, сколько мешков снега необходимо для санного пути от Рогайне до
Аничкова. С мольбой смотрел на небо: хоть бы выпал наконец настоящий снег! Если бы установился санный путь, наши, наверное, подвезли бы меня на старом Иона-тане, а то, может быть, какой-нибудь проезжий нагнал бы и подвез.
По дороге я то напевал песенку, то свистел, то подсчитывал, сколько часов нужно прожить, пока вырасту большим и легко смогу отшагать пять верст. Порой я повторял про себя слова дяди: «Надо выдержать». Увидев впереди дерево, решал: если дойду до него, сказав «надо выдержать» не больше тридцати раз, значит, и в самом деле сегодня выдержу и счастливо доберусь до школы...
Однажды в понедельник я шел, бормотал свое «надо выдержать» — и вдруг очутился на кровати в незнакомой комнате. Рядом сидел какой-то человек и разувал меня. Увидев, что я открыл глаза, он улыбнулся и весело заговорил по-белорусски:
— Пошел на охоту и, вишь, какую добычу принес! Я вскочил:
— Ой, да я, наверное, опоздал! — Схватив свою обувь, хотел было бежать в школу.
Да где тут побежишь, когда мешок с припасами висит так высоко, что без чужой помощи его не достанешь.
А этот человек и его жена посмеивались:
— Ничего, отдохнешь сегодня у нас! Кто тебя отпу? стит, раз так обессилел, что уснул на куче мокрого и холодного хвороста!
Но меня не легко было уговорить. После долгих пререканий они обещали снять мой мешок только после того, как я напьюсь чаю с малиновым вареньем.Наконец чай вскипел, хотя мне показалось, что он кипятился часа два. Когда я напился чаю, с меня градом покатил пот, и хозяйка строго заявила, что потному на колоде смерти не миновать. Она посоветовала лечь в постель.
Скрепя сердце пришлось согласиться, и я, не раздел ваясь, растянулся на лавке. Проснувшись, чуть не заплакал: за окном было темно...
Я совсем пал духом и попытался было палкой снять со стены мешок. Но тут вошел хозяин и сказал: теперь;
спешить уже незачем. Я попробовал возразить, что не буду знать уроков и учитель оттаскает меня за волосы.
— Не оттаскает! Букашка — лучший ученик во втором отделении.
В недоумении взглянул я на хозяина:
— Кто вам сказал?
— Соня.
— Какая Соня?
— Соня Платонова. Мы с матерью, — он показал на свою жену, — знаем, что там у вас в школе делается, и о тебе слышали много хорошего.
— Что вы? Мы с Соней никогда и не разговаривали.
— От ваших мальчишечьих разговоров девочкам частенько плохо приходится. Ты хоть и не говорил с нею, зато и не обижал. В школе только пять или шесть мальчиков не дергали Соню за косички.
У меня словно завеса упала с глаз. Я совсем не замечал девочек. Да и много ли их было? Соня Платонова, еще две в первом отделении и во втором — единственная Акулина Козлова. Я действительно никогда не разговаривал с ними, даже с Акулиной — ну, разве только разок, когда она спросила меня, как решить задачу.
Мне стало стыдно оттого, что до сих пор считал себя самым несчастным существом на свете, завидовал сильным и ловким, которым в школе приходится куда легче, чем мне.
А девочки... Ах, эти маленькие девочки! На них, как и на меня, нападали собаки, для них канавы тоже были слишком широки. Когда мы во что-нибудь играли — хотя бы в того же «пана и вора»,—то девочек били сильнее; их дразнили и высмеивали. Особенно им доставалось, когда «жали масло». Усядутся две группы ребят на скамью — и ну кто кого вытеснит! Сидящих в середине, — а в середину обычно попадали девочки, — иногда так сжимали, что те вопили не своим голосом.
И дома им было не лучше. Из пяти деревень в Аничковской школе учились только четыре девочки! А остальные? Остальные относились к школьницам так же плохо, как мальчики. Девочка только еще учится писать «а» и «б», а вчерашние подруги уже бегают следом и дразнят:
«Глянь-ка, глянь, — ученая! Научилась бы нос утирать! ..»
Пока я размышлял, кто-то отворил дверь стремительно и легко, будто, приближаясь к дому, сбросил с плеч тяжелую ношу. Это была Соня. Она вошла совсем не так, как это делал я у себя дома: я входил тихонько, словно боясь чего-то неизвестного.
Конечно, я сразу повернулся к двери спиной и решил весь вечер молчать: ведь не по своей вине я попал сюда и уснул. Но скоро мне пришлось помочь Соне решить задачу, а молча этого никак не сделаешь. Когда же Соня рассказала, что было в школе, мы оба взволновались и разговорились. Оказывается, после уроков принесли кучу досок — будут делать перегородку, чтобы отделить первое отделение от остальных. Мы тщетно ломали голову, для чего это нужно. Наконец стали гадать на спичках, пойдут ли новые перемены на пользу школьникам или во вред. Если чет — на пользу, если нечет — во вред. Вышел нечет — значит, во вред. Но Соня заметила, что одна спичка без головки — ее нельзя считать за настоящую. Остался чет — значит, на пользу.
В этот день я был грустно настроен и не хотел верить, что когда-нибудь ученикам будет хорошо. Пока мы спорили и рассуждали, наступила глубокая ночь: пора было спать.
Наутро Платонов вывел из конюшни свою вороную лошадь —вернее, лошадку, которая выглядела бы среди настоящих лошадей букашкой. Я пробовал возражать, что такой пустяковый мешок, как мой, стыдно даже показать лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Глава XVII
Необыкновенная добыча. — Оказывается, в школе есть и девочки. — Соня Платонова.
Понедельник был для меня самым тяжелым днем. Утром приходилось тащить из дому мешок с припасами на всю неделю. Когда я преодолевал пять верст и путь близился к концу, руки и ноги дрожали, как у старичка.
Спасибо Чвортеку —он иногда давал советы не хуже дяди Дависа. Я таскал свой мешок на палке, перекладывая ее с плеча на плечо. Иван Иванович обозвал моих домашних разинями, которые ничего не смыслят, и пожалел, что они не испытали солдатской муштры. Он засунул в нижние углы мешка по картофелине, затянул их бечевкой, завязал концы так, что л мог впрячься в лямки, как лошадь, и вся тяжесть приходилась на спину.
Конечно, так было легче, хотя бы в начале пути. Но к концу все равно в глазах начинали плясать зеленые человечки, и, увидев на краю дороги какой-нибудь камень, я падал на него как подстреленный.
На беду, еще осень необычайно затянулась. С вечера выпадал снег, наутро он уже превращался в грязь. А я так ждал зимы! Часами высчитывал, сколько мешков снега необходимо для санного пути от Рогайне до
Аничкова. С мольбой смотрел на небо: хоть бы выпал наконец настоящий снег! Если бы установился санный путь, наши, наверное, подвезли бы меня на старом Иона-тане, а то, может быть, какой-нибудь проезжий нагнал бы и подвез.
По дороге я то напевал песенку, то свистел, то подсчитывал, сколько часов нужно прожить, пока вырасту большим и легко смогу отшагать пять верст. Порой я повторял про себя слова дяди: «Надо выдержать». Увидев впереди дерево, решал: если дойду до него, сказав «надо выдержать» не больше тридцати раз, значит, и в самом деле сегодня выдержу и счастливо доберусь до школы...
Однажды в понедельник я шел, бормотал свое «надо выдержать» — и вдруг очутился на кровати в незнакомой комнате. Рядом сидел какой-то человек и разувал меня. Увидев, что я открыл глаза, он улыбнулся и весело заговорил по-белорусски:
— Пошел на охоту и, вишь, какую добычу принес! Я вскочил:
— Ой, да я, наверное, опоздал! — Схватив свою обувь, хотел было бежать в школу.
Да где тут побежишь, когда мешок с припасами висит так высоко, что без чужой помощи его не достанешь.
А этот человек и его жена посмеивались:
— Ничего, отдохнешь сегодня у нас! Кто тебя отпу? стит, раз так обессилел, что уснул на куче мокрого и холодного хвороста!
Но меня не легко было уговорить. После долгих пререканий они обещали снять мой мешок только после того, как я напьюсь чаю с малиновым вареньем.Наконец чай вскипел, хотя мне показалось, что он кипятился часа два. Когда я напился чаю, с меня градом покатил пот, и хозяйка строго заявила, что потному на колоде смерти не миновать. Она посоветовала лечь в постель.
Скрепя сердце пришлось согласиться, и я, не раздел ваясь, растянулся на лавке. Проснувшись, чуть не заплакал: за окном было темно...
Я совсем пал духом и попытался было палкой снять со стены мешок. Но тут вошел хозяин и сказал: теперь;
спешить уже незачем. Я попробовал возразить, что не буду знать уроков и учитель оттаскает меня за волосы.
— Не оттаскает! Букашка — лучший ученик во втором отделении.
В недоумении взглянул я на хозяина:
— Кто вам сказал?
— Соня.
— Какая Соня?
— Соня Платонова. Мы с матерью, — он показал на свою жену, — знаем, что там у вас в школе делается, и о тебе слышали много хорошего.
— Что вы? Мы с Соней никогда и не разговаривали.
— От ваших мальчишечьих разговоров девочкам частенько плохо приходится. Ты хоть и не говорил с нею, зато и не обижал. В школе только пять или шесть мальчиков не дергали Соню за косички.
У меня словно завеса упала с глаз. Я совсем не замечал девочек. Да и много ли их было? Соня Платонова, еще две в первом отделении и во втором — единственная Акулина Козлова. Я действительно никогда не разговаривал с ними, даже с Акулиной — ну, разве только разок, когда она спросила меня, как решить задачу.
Мне стало стыдно оттого, что до сих пор считал себя самым несчастным существом на свете, завидовал сильным и ловким, которым в школе приходится куда легче, чем мне.
А девочки... Ах, эти маленькие девочки! На них, как и на меня, нападали собаки, для них канавы тоже были слишком широки. Когда мы во что-нибудь играли — хотя бы в того же «пана и вора»,—то девочек били сильнее; их дразнили и высмеивали. Особенно им доставалось, когда «жали масло». Усядутся две группы ребят на скамью — и ну кто кого вытеснит! Сидящих в середине, — а в середину обычно попадали девочки, — иногда так сжимали, что те вопили не своим голосом.
И дома им было не лучше. Из пяти деревень в Аничковской школе учились только четыре девочки! А остальные? Остальные относились к школьницам так же плохо, как мальчики. Девочка только еще учится писать «а» и «б», а вчерашние подруги уже бегают следом и дразнят:
«Глянь-ка, глянь, — ученая! Научилась бы нос утирать! ..»
Пока я размышлял, кто-то отворил дверь стремительно и легко, будто, приближаясь к дому, сбросил с плеч тяжелую ношу. Это была Соня. Она вошла совсем не так, как это делал я у себя дома: я входил тихонько, словно боясь чего-то неизвестного.
Конечно, я сразу повернулся к двери спиной и решил весь вечер молчать: ведь не по своей вине я попал сюда и уснул. Но скоро мне пришлось помочь Соне решить задачу, а молча этого никак не сделаешь. Когда же Соня рассказала, что было в школе, мы оба взволновались и разговорились. Оказывается, после уроков принесли кучу досок — будут делать перегородку, чтобы отделить первое отделение от остальных. Мы тщетно ломали голову, для чего это нужно. Наконец стали гадать на спичках, пойдут ли новые перемены на пользу школьникам или во вред. Если чет — на пользу, если нечет — во вред. Вышел нечет — значит, во вред. Но Соня заметила, что одна спичка без головки — ее нельзя считать за настоящую. Остался чет — значит, на пользу.
В этот день я был грустно настроен и не хотел верить, что когда-нибудь ученикам будет хорошо. Пока мы спорили и рассуждали, наступила глубокая ночь: пора было спать.
Наутро Платонов вывел из конюшни свою вороную лошадь —вернее, лошадку, которая выглядела бы среди настоящих лошадей букашкой. Я пробовал возражать, что такой пустяковый мешок, как мой, стыдно даже показать лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116