Это возможно только у нас, где каждый мужик бунтует. Поневоле приходится быть суровым и строгим, иначе они погубят школу?
Зинаида Ивановна молчала, а Митрофан Елисеевич продолжал уже миролюбивым тоном:
— Пожалуй, хорошо, что инспектор сегодня не явился, хотя все остальное было подготовлено как нельзя лучше и неизвестно, удастся ли все сохранить... — Учитель, очевидно, имел в виду наши уши и руки, да и чисто вымытый пол в классе.
— Вы в самом деле так хорошо подготовились? — быстро спросила Зинаида Ивановна.
Митрофан Елисеевич подтвердил это еще раз. И тут Зинаида Ивановна, точно собираясь раскрыть какую-то страшную тайну, нарочито испуганным голосом произнесла:
— Митрофан Елисеевич, дайте честное слово... Понимаете, честное слово настоящего мужчины, что не будете преследовать провинившихся сегодня учеников, и я сообщу вам о чем-то, в сто раз более опасном. Даже если в вашем классе было бы только три ученика, и то вам не угрожали бы такие неприятности.
Озадаченный Митрофан Елисеевич дал честное слово и даже обещал купить Зинаиде Ивановне целый фунт наилучших конфет, только бы она сказала, в чем дело. Когда все клятвы и заверения были выслушаны, учитель от волнения чуть дышал, а Зинаида Ивановна весело рассмеялась:
— В вашем классе нет ни одного царя. Все цари — у меня!
Я думал, что, услышав эти слова, Митрофан Елисеевич тут же грохнется на пол. Но он все-таки устоял — видно, он тоже иной раз говорил себе: «Надо выдержать».
Вообще стены нашей школы были голые. Но на одной из них висели четыре портрета: царь и царица, отец и мать царя. После того как класс разделили перегородкой, все цари и царицы красовались в первом отделении, а у нас осталась одна икона.
Как только Митрофан Елисеевич оправился от неожиданности, он схватил стул и, вскочив на него, протянул руку к царским портретам, словно через пять минут должен явиться инспектор. Но потом спохватился и смущенно спросил, какие портреты Зинаида Ивановна позволит ему взять.
— Хоть все четыре.
Такой ответ поразил Митрофана Елисеевича. Видно было, что он приготовился торговаться и спорить и уже заранее схватил портреты царя и царицы.
— Как так — все четыре?
— Ну так, просто. Я обойдусь без них.
— Нет-нет! Это было бы слишком великодушно с вашей стороны. Я возьму два... — И он снял только царя и царицу.
Затем последовала немая сцена, которую я, однако, довольно хорошо понял. За лето мухи загадили портреты; отец и мать царя выглядели гораздо свежее. Теперь, когда первый пыл прошел, Митрофан Елисеевич охотно взял бы стариков, но, делать нечего, пришлось разыскать мокрую тряпку и хоть немного освежить царя с царицей.
Когда мы с Митрофаном Елисеевичем остались одни, мне снова пришлось бежать за сахаром и «делать хороший .воздух». Учитель все время молчал, но, когда мы уходили, у него вырвались слова, полные злобы:
— Мы так волнуемся из-за этого чиновника, а он где-то там рассказывает учительницам анекдоты! Чтобы ему по пути вывалиться из саней и переломать ноги! Из-за него тут заболеешь, с ума сойдешь!
Глава ХХIII
Мы приветствуем рукав инспектора. — Новый Архимед. — Все по-старому.
Инспектор явился только на другой день, и, хотя мы до изнеможения учились его приветствовать, все же в конце концов провалились. Ом разделся в комнате Митрофана Елисеевича и вошел в первое отделение. Через некоторое время, беседуя с Зинаидой Ивановной, отворил нашу дверь и просунул в нее руку. Инспектор продолжал еще на той стороне разговаривать, а мы, увидев его рукав с блестящими пуговицами, вскочили с мест и прокричали:
— Здравствуйте, ваше высокоблагородие!
А потом, испуганные, стояли, не зная, что делать, так как сам инспектор все еще не появлялся. Митрофан Елисеевич тоже не знал, что нам посоветовать.Мы плохо приветствовали инспектора, но вряд ли он заслужил лучшей встречи. Войдя к нам, он осмотрел стены, окинул взглядом учеников, подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и, улыбнувшись, точно вспомнив что-то приятное, спросил:
— Далеко ли отсюда до Пузырева?
Услышав в ответ, что восемь верст, он только проронил; «Ага!» — и снова пошел в первое отделение к Зинаиде Ивановне.
Это оскорбило и нас и Митрофана Елисеевича. Мы ждали, готовились — и вот важная персона, школьный пристав, так пренебрежительно держит себя с учениками старших отделений!
В первом отделении он пробыл часа полтора, но учениками занимался не более десяти минут, остальное время разговаривал с Зинаидой Ивановной: не скучно ли ей, играет ли она на каком-нибудь инструменте, поют ли тут весной соловьи?
Как был несчастен Митрофан Елисеевич! Если накануне он волновался, что не пришли лучшие ученики, то теперь ему было все равно: пусть никто из учеников не ответит, пусть инспектор выругает, но пусть хоть обратит внимание на его отделения! И учитель все громче и громче разговаривал с нами, точно желая рассердить находившегося за перегородкой большого начальника.
Наконец инспектор вошел. Но он изумил нас тем, что попросил Зинаиду Ивановну — попросил, а не приказал!— отпустить свое отделение домой и войти к старшим ученикам. Получилось, что Зинаида Ивановна тоже стала в своем роде маленьким инспектором. Митрофан Елисеевич то и дело вытирал со лба холодный пот...
— Мне хотелось бы знать, насколько вы развиты, — обратился к нам инспектор. — Ну-ка, решим несколько задач, оба отделения вместе. Задачи не трудные, но если эта машина не работает, — инспектор постучал по лбу,— тогда крышка! — И он вытащил из кармана маленькую книжечку.
Я читал эту книжку: в ней были «веселые задачи» —
примерно в таком Духе: летели вороны и вздумали сесть на березы. Если на каждую березу сядет по вороне, то одной некуда будет опуститься. Но, если на каждую бе* резу усядутся две вороны, одна береза окажется лишней. Сколько было берез и сколько ворон?
Я был мастак на такие задачи и сразу решил их пять. Тогда инспектор, взглянув на меня, одобрительно произнес:
— Ого, да это настоящий Архимед!
Кто такой Архимед, я не знал, но решил, что он не плохой человек.Недаром Митрофан Елисеевич просиял, словно солнышко, и бросил на Зинаиду Ивановну победоносный взгляд, как бы желая сказать:
«А в твоем отделении нет Архимеда!»
— Как тебя зовут, мальчик? — Инспектор подошел близко и внимательно посмотрел на меня. (Я даже испугался, как бы он не заметил подо мной кирпича и не рассердился.)
— Роб Бук... Задан.
— Ага, немец?
— Нет, латыш.
— Молодец!.. И впредь старайся не пристроишься на хорошее место — сможешь хоть в имении работать.
— Ну что ж, — инспектор повернулся к Митрофану Елисеевичу, — уже поздно, распустите их по домам. Картина для меня совершенно ясна. Не удивляйтесь, батенька:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Зинаида Ивановна молчала, а Митрофан Елисеевич продолжал уже миролюбивым тоном:
— Пожалуй, хорошо, что инспектор сегодня не явился, хотя все остальное было подготовлено как нельзя лучше и неизвестно, удастся ли все сохранить... — Учитель, очевидно, имел в виду наши уши и руки, да и чисто вымытый пол в классе.
— Вы в самом деле так хорошо подготовились? — быстро спросила Зинаида Ивановна.
Митрофан Елисеевич подтвердил это еще раз. И тут Зинаида Ивановна, точно собираясь раскрыть какую-то страшную тайну, нарочито испуганным голосом произнесла:
— Митрофан Елисеевич, дайте честное слово... Понимаете, честное слово настоящего мужчины, что не будете преследовать провинившихся сегодня учеников, и я сообщу вам о чем-то, в сто раз более опасном. Даже если в вашем классе было бы только три ученика, и то вам не угрожали бы такие неприятности.
Озадаченный Митрофан Елисеевич дал честное слово и даже обещал купить Зинаиде Ивановне целый фунт наилучших конфет, только бы она сказала, в чем дело. Когда все клятвы и заверения были выслушаны, учитель от волнения чуть дышал, а Зинаида Ивановна весело рассмеялась:
— В вашем классе нет ни одного царя. Все цари — у меня!
Я думал, что, услышав эти слова, Митрофан Елисеевич тут же грохнется на пол. Но он все-таки устоял — видно, он тоже иной раз говорил себе: «Надо выдержать».
Вообще стены нашей школы были голые. Но на одной из них висели четыре портрета: царь и царица, отец и мать царя. После того как класс разделили перегородкой, все цари и царицы красовались в первом отделении, а у нас осталась одна икона.
Как только Митрофан Елисеевич оправился от неожиданности, он схватил стул и, вскочив на него, протянул руку к царским портретам, словно через пять минут должен явиться инспектор. Но потом спохватился и смущенно спросил, какие портреты Зинаида Ивановна позволит ему взять.
— Хоть все четыре.
Такой ответ поразил Митрофана Елисеевича. Видно было, что он приготовился торговаться и спорить и уже заранее схватил портреты царя и царицы.
— Как так — все четыре?
— Ну так, просто. Я обойдусь без них.
— Нет-нет! Это было бы слишком великодушно с вашей стороны. Я возьму два... — И он снял только царя и царицу.
Затем последовала немая сцена, которую я, однако, довольно хорошо понял. За лето мухи загадили портреты; отец и мать царя выглядели гораздо свежее. Теперь, когда первый пыл прошел, Митрофан Елисеевич охотно взял бы стариков, но, делать нечего, пришлось разыскать мокрую тряпку и хоть немного освежить царя с царицей.
Когда мы с Митрофаном Елисеевичем остались одни, мне снова пришлось бежать за сахаром и «делать хороший .воздух». Учитель все время молчал, но, когда мы уходили, у него вырвались слова, полные злобы:
— Мы так волнуемся из-за этого чиновника, а он где-то там рассказывает учительницам анекдоты! Чтобы ему по пути вывалиться из саней и переломать ноги! Из-за него тут заболеешь, с ума сойдешь!
Глава ХХIII
Мы приветствуем рукав инспектора. — Новый Архимед. — Все по-старому.
Инспектор явился только на другой день, и, хотя мы до изнеможения учились его приветствовать, все же в конце концов провалились. Ом разделся в комнате Митрофана Елисеевича и вошел в первое отделение. Через некоторое время, беседуя с Зинаидой Ивановной, отворил нашу дверь и просунул в нее руку. Инспектор продолжал еще на той стороне разговаривать, а мы, увидев его рукав с блестящими пуговицами, вскочили с мест и прокричали:
— Здравствуйте, ваше высокоблагородие!
А потом, испуганные, стояли, не зная, что делать, так как сам инспектор все еще не появлялся. Митрофан Елисеевич тоже не знал, что нам посоветовать.Мы плохо приветствовали инспектора, но вряд ли он заслужил лучшей встречи. Войдя к нам, он осмотрел стены, окинул взглядом учеников, подошел к окну, побарабанил пальцами по стеклу и, улыбнувшись, точно вспомнив что-то приятное, спросил:
— Далеко ли отсюда до Пузырева?
Услышав в ответ, что восемь верст, он только проронил; «Ага!» — и снова пошел в первое отделение к Зинаиде Ивановне.
Это оскорбило и нас и Митрофана Елисеевича. Мы ждали, готовились — и вот важная персона, школьный пристав, так пренебрежительно держит себя с учениками старших отделений!
В первом отделении он пробыл часа полтора, но учениками занимался не более десяти минут, остальное время разговаривал с Зинаидой Ивановной: не скучно ли ей, играет ли она на каком-нибудь инструменте, поют ли тут весной соловьи?
Как был несчастен Митрофан Елисеевич! Если накануне он волновался, что не пришли лучшие ученики, то теперь ему было все равно: пусть никто из учеников не ответит, пусть инспектор выругает, но пусть хоть обратит внимание на его отделения! И учитель все громче и громче разговаривал с нами, точно желая рассердить находившегося за перегородкой большого начальника.
Наконец инспектор вошел. Но он изумил нас тем, что попросил Зинаиду Ивановну — попросил, а не приказал!— отпустить свое отделение домой и войти к старшим ученикам. Получилось, что Зинаида Ивановна тоже стала в своем роде маленьким инспектором. Митрофан Елисеевич то и дело вытирал со лба холодный пот...
— Мне хотелось бы знать, насколько вы развиты, — обратился к нам инспектор. — Ну-ка, решим несколько задач, оба отделения вместе. Задачи не трудные, но если эта машина не работает, — инспектор постучал по лбу,— тогда крышка! — И он вытащил из кармана маленькую книжечку.
Я читал эту книжку: в ней были «веселые задачи» —
примерно в таком Духе: летели вороны и вздумали сесть на березы. Если на каждую березу сядет по вороне, то одной некуда будет опуститься. Но, если на каждую бе* резу усядутся две вороны, одна береза окажется лишней. Сколько было берез и сколько ворон?
Я был мастак на такие задачи и сразу решил их пять. Тогда инспектор, взглянув на меня, одобрительно произнес:
— Ого, да это настоящий Архимед!
Кто такой Архимед, я не знал, но решил, что он не плохой человек.Недаром Митрофан Елисеевич просиял, словно солнышко, и бросил на Зинаиду Ивановну победоносный взгляд, как бы желая сказать:
«А в твоем отделении нет Архимеда!»
— Как тебя зовут, мальчик? — Инспектор подошел близко и внимательно посмотрел на меня. (Я даже испугался, как бы он не заметил подо мной кирпича и не рассердился.)
— Роб Бук... Задан.
— Ага, немец?
— Нет, латыш.
— Молодец!.. И впредь старайся не пристроишься на хорошее место — сможешь хоть в имении работать.
— Ну что ж, — инспектор повернулся к Митрофану Елисеевичу, — уже поздно, распустите их по домам. Картина для меня совершенно ясна. Не удивляйтесь, батенька:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116