Пора, пора отблагодарить Олю за ее душевность, за непонятную симпатию к пареньку из низшей породы. В ее альбом я должен выбрать наилучшее, самое яркое, чистое, искреннее, что скрыто в моих заветных листочках.
Дома я долго листал тетрадь со своими стихами и никак не мог решить, что же написать Оле в альбом. С кем посоветоваться? Может, с Анашкиным, общепризнанным гимназическим поэтом? Чем черт не шутит, — вдруг и ему понравятся мои стихи! Во всяком случае, на его совет можно положиться.
В те военные годы в гимназии Неруша поэзия не была В чести: юных аристократов больше привлекали секреты карточной игры, любовные похождения, переодевания ради того, чтобы не замеченным пробраться на пикант-
ный опереточный спектакль... Пожалуй, никто из нашего класса не собирался стать литератором, но о семикласснике Анашкине было известно, что тот отдает дань музам. Даже капризная дочь губернатора гордилась написанными в ее альбом стихотворениями Анашкина. На одном из гимназических вечеров он так продекламировал свои стихи, что заносчивая полуглухая графиня Ло-пухова протянула ему обе руки для поцелуя...
Собравшись с духом, я потихоньку сунул Анашкину толстую тетрадь в серой обложке:
— Маэстро, прошу мнения любимца богов!
Два дня не давало уснуть авторское самолюбие. На третий день после уроков Анашкин поманил меня пальцем:
— Эй, путешественник на Олимп, пошли в кафе!
Даже литературный совет, оказывается, нельзя получить даром! Ведь кафе^—это тебе не магазин, куда можно зайти, чтобы, измучив приказчика, выйти, ничего не купив. Я пробормотал что-то невнятное. Прославленный поэт, поломавшись, как барышня, избалованная поклонниками, разрешил проводить себя по улице.
— Овладеть техникой стиха нетрудно, — начал он.— У нас в имении старая нянька говорит только в рифму: «Милый барич, вы куда? Гости уж идут сюда», — и даже одна из овец блеет ритмично... ей-богу! — ехидно прищурился Анашкин. — Видишь ли, в смысле техники ты вполне достиг уровня старой няньки. А вот дух поэзии в твоих виршах и не ночевал. Ты слепой подражатель Некрасова. А кто не знает, что в прекрасный сад поэзии Некрасов явился в грязных лаптях! Юноша, поэзия — это прекраснейшая мечта немногих избранников. Поэзия — это дворец красоты. А ты пишешь как варвар, забредший в римский храм, пылая желанием все разрушить. Где в твоих виршах лунные ночи, любовь — эти вечные темы высокой поэзии? — с насмешливым видом он снял с меня фуражку. — Ну конечно, полосы стрижены под машинку, голова гладкая, как футбольный мяч. Куда же тебе восхищаться локонами и прядями! Ног посмотри, какая должна быть голова у поэта! — Элегантно приподняв фуражку, он осторожно поправил свои пышные, шелковистые волосы.
Потом Анашкин принялся экзаменовать меня: проводил ли я бессонные ночи в беседке или на балконе, обратив взор к звездам, напивался ли когда-нибудь до того, что чувствовал себя улетающим в бесконечность; сколько раз падал на колени перед красивой девушкой; ходил ли в церковь очиститься от земного праха, вдохнуть божественный аромат ладана...
Конечно, я не мог дать ни одного положительного ответа. Все же Анашкин, должно быть, в надежде, что его вопросы будут использованы в дальнейшем как программа поэтического творчества, прибавил к ним еще несколько поучений.
С презрительной усмешкой возвратив серенькую тетрадь, великий поэт посоветовал еще переплетать тетради со стихами в кожу.
— Если поэт не приготовится должным образом, его никогда не посетит вдохновение,— внушительно закончил свои наставления Анашкин.
— Но в газете встречаются стихотворения иного характера, — вставил я.
— Настоящий поэт плюет на газету! Только грошовый рифмоплет в погоне за копейкой суется на страницы газеты! А поэт, одаренный талантом, в юности пишет в дамских альбомах, а затем —в толстых журналах и альманахах.
Не такой представлялась мне беседа с ценителем поэзии. Хотелось поговорить подробно о некоторых стихотворениях. Да куда там! Все же я спросил:
— А «Человека с топором» прочли?
Это была поэма о безземельном крестьянине Климе. С топором исходил Клим всю землю, рубил деревья, колол дрова, строил дома... весь век для других. Топор был для Клима всем — собеседником, другом, братом, кормильцем... Вот у Клима уже глаза слезятся, руки и ноги трясутся. Верный топор оказывает ему последнюю услугу — срубает для него нищенскую клюку.
— Чушь... профанация искусства,— сквозь зубы процедил Анашкин.
На этом кончилась наша беседа. Я не посмел и заикнуться, какое стихотворение подходит в Олин альбом.
Анашкин высокомерно откланялся.
Спустя неделю-полторы Радкевич потянул меня в темный угол:
— Зря ты полез со своими стихами к Анашкину...
Я вздрогнул, в горле запершило. С трудом прошептал:
— Он проболтался? Насмехается? А я просил его молчать...
Толя вздохнул:
— Нет, Анашкину не до насмешек. Мне кажется, он даже немного завидует...
— Чего же ты на меня тоску наводишь?
— Был я у них. Разговорились. Оказывается, отец Анашкина читал твою поэму «Человек с топором».
— Ну и что же!.. — Я храбрился. --- Краем уха слыхал, что его отец — культурный старикан.
— Слушай: сей седовласый муж как хватит кулаком о стол и пошел по твоему адресу: «Сонетов ищет! Гони его! Видно, этот тип хотел еще добавить, как мужик Клим идет на помещиков с топором, только побоялся сказать открыто. Мерзавец!..»
Толя Радкевич закончил наш разговор грустным шепотом:
— Впредь остерегайся богатых свиней, причастных к культуре.
Глава XXVIII
«Заплатите мне рубль!» — Открытия. — Обувь, как у клоуна.
Как-то зазвал меня к себе наш делопроизводитель Пузыкин. Таинственно улыбаясь, он спросил, приготовил ли я плату за учение.
— Какую? — удивился я. — Разве меня в этом году не освободят от платы, как обычно? Ведь я хорошо учусь, и по поведению пятерка.
Вдруг Пузыкин показал мне кулак и совсем по-гимназически сказал:
— Силепциум!
Как, и ему известна клятва гимназистов? Я ответил:
— Силенциум!
— Заплатите рубль, и я открою вам большую тайну.
В кармане трехрублевка — накануне с большим трудом получил ее у одного адвоката за обучение его сына математике.
Пузыкин спокойно сунул в карман мою трехрублевку и отсчитал Два рубля сдачи: один — кредиткой, второй — мелочью.
— Силенциум! Боюсь, что вы больше не получите стипендии, так как ваш покровитель околел.
— Что вы!—обозлился я.—Еще позавчера я встретил Веру Константиновну Чибур-Золотоухину на улице и поклонился ей.
— Не притворяйтесь таким наивным. Околела пегая собачонка Бобик, которую однажды ваш дядя вытащил из ямы. В высших сферах гимназии от меня нет никаких тайн. Должно быть, ни вы, ни ваш дядя не знает о сделке, происходившей два года назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116