После войны цены на хлеб и мясо снизятся, а на вещи поднимутся.
— Вот что! На шапки тоже поднимутся?
— Отец никогда не прогадает. Знаешь, сколько отдали вот за эту соломенную шляпу? Горсть луковиц! А в мирное время новая стоила рубль шестьдесят — пять с половиной фунтов масла!
— Так! — От тяжелого, спертого воздуха, пропитанного запахом нафталина, начала слегка кружиться голова.—У тебя голова здесь не болит?
— Ну что ты! У меня голова болит только от жасмина и от черемухи. — Он засунул в рот сразу два печенья. — Я ем печенье с корицей. Корица любую вонь забивает.
Угостить меня Альфонс и не подумал.
— Почитать у тебя нечего? — спросил я. Среди обилия всевозможных вещей не было ни книги, ни газеты.
— Есть кое-что... — Альфонс подошел к кровати, поднял матрас и вытащил «Самоновейший толкователь снов», «Тайны черной и белой магии», «Мудрый Соломон» (книга о гаданьях) и «333 волшебных фокуса».
— Послушай, как ты проводишь свободное время? Чем ты занимаешься? — полюбопытствовал я.
— Вот на гитаре учусь играть, только не знаю, правильно держу ее или нет. Другой раз хожу на охоту, да без охотничьей собаки как-то неприятно в самую чащу лезть. С хозяйством вот... Ну, еще успею нахозяйничаться: мать говорит, что забот и хлопот и на мой век хватит. Отец — тот часто надо мной смеется: ты, мол, глуп. А мать говорит: женится — вся дурость пройдет. Бывает,
что отец и бранится; я считать без ошибок не умею. Только теперь надо считать все меньше и меньше: при купле и продаже больше всего баш на баш... вещь на вещь. В Москве, может быть, еще деньги в ходу, да я в Москву ведь не собираюсь. В больших городах пускай профессора живут. Говорят, слышь, есть профессора в рваных штанах. А мне, Букашка, этих штанов, что за войну накопили, на всю жизнь хватит. Чего мне беспокоиться? Придет весна, окно открою, а за окном яблоневый сад, полторы десятины. Такой сад покрасивее Кры-мов да Кавказов... Отец часто мной недоволен... Но ничего, поворчит, поворчит, да и сам все сделает.
— Но ведь отец когда-нибудь умрет.
— Безо времени не умрет. И мать тоже говорит: до тех пор, пока отец ноги протянет, у меня самого будут сыновья и дочери, они главу семейства прокормят...
Из дома Шуманов я возвращался с пудом хорошей муки. По дороге присел на пенек под елью и задумался. Если когда-нибудь стану писателем и опишу Шуманов,— ей-ей, никто не поверит. Когда в гимназии изучали «Мертвые души» Гоголя, весь класс сомневался: «Могло ли так быть?» Но даже мерзкий наушник, учитель Хорек, подтвердил: «Да, так было».
Так вот и с Шуманами. Я могу подтвердить: «Да, так было».
Глава XV
Дед отрабатывает долг. — Самогонщик — хуже грабителя,
- В чем дело, бабушка? — спросил я, оторвав взгляд от латинской грамматики.
— Вот плуги. Отнеси-ка их к Лапиню оправить.
— Какие плуги? — Я с изумлением осмотрелся и наконец увидел в углу два старых, совсем тупых, негодных к употреблению заступа.
— Весна на носу. Надо позаботиться заранее, пока у кузнеца работы мало.
Мать, вязавшая девочкам чулочки, всхлипнула:
— Без лошади Заланам в этом году пропадать!
— Как это — пропадать? — возразила бабушка.— Разве была у нас лошадь, когда мы приехали из Курземе? В первую весну на новине землю сами деревянной сохой царапали... Ничего, было бы здоровье! Заступами каждый по клочку взрыхлит. Посадим, по крайней мере, картошку.
— Достанем, может быть, у кого-нибудь на время лошадь?
— Может, достанем, а может, и нет. Может, этой осенью манна с небес посыплется, а может, и нет... Не вешай носа, Лизе!.. Букашка, сбегай-ка проветри голову!
Хутор Тетеров на противоположном конце колонии — до него версты две, две с половиной. Погода была суровая. Свирепая зима, после недолгой оттепели, решила еще раз показать характер, хотя бы на несколько дней.
У риги Швендеров я услышал стук: там кто-то трепал лен. Бедняга! Правда, мороз уж не такой, как в январе или феврале, но все-таки голыми руками трепать лен... нет, это не шутка. Интересно, кого туда загнал Швендер?
В нерешительности остановился. Входить или не входить? Если там совершенно незнакомый человек, как объяснить свое вторжение? Но трепальщик как раз в это время остановился и зашелся долгим кашлем.
Кто же это мог быть? Я рванул дверь.
— Дед, как ты здесь очутился? Ты же собирался к Альвине Залит вить веревки. Чего ты тут мучишься?
— В холодные дни трепать сподручнее.
— Ну, а куда тебе торопиться? Собака и та до поры до времени залезает в солому отоспаться.
— Эх, браток, будто не знаешь, что порой у собаки побольше прав, чем у человека.
— Но все-таки, дед... — я замялся. — Дед... Дед язвительно усмехнулся:
— Это за мои грехи.
— Какие грехи?
— Что там говорить, сделанного не поправишь. Мне еще деньков пять так потеть.
— Не понимаю.
— Чего не попять? С меня тут небольшой должок Швендеру.
— За самогонку? Дед, опять пил? А говорил, что кузнец Лапинь тебя вылечил.
— Ну, это еще за прошлые времена.
Под дверью был широкий зазор. Меня прохватывало лютым сквозняком.
— Пошли этого окаянного ко всем чертям!
— Не могу, честное слово дал.
— Освобождаю тебя от честного слова. Беру на себя все твои грехи. Ведь он опоил тебя вонючей жидкостью и ограбил.
Старик опустил голову:
— А кто освободит меня от векселя? Церковный староста похитрее нас с тобой. Взял с меня вексель на тридцать рублей. Хорошо еще, что позволил на льне отработать... Не так много здесь осталось... А в суд подаст — он и Толэ уведет... Ты только дома помалкивай... Помалкивай, сынок... — Отвернувшись, дед вытер глаза рукавом. — Пожалей наших женщин.
— Слушай, дед, давай я тебе помогу. У меня руки привычные к холоду. Вдвоем быстрее это дело с плеч свалим, — предложил я.
— Нет-нет, — решительно возразил дед. — Какой из тебя трепальщик? Таким тяжелым трепалом только пальцы отобьешь. Не так уж дело плохо, как ты думаешь. Я часто отдыхаю... Пойдем...
В риге в печи тлели угольки. Старик подбросил на угли два еловых поленца.
— Видишь, я здесь как в раю: с минуту поработаю, с часок отдохну. Жаль, брюквы нет: ты небось и не знаешь, что на свете нет лучшего лакомства, чем испеченная брюква.
Так было всегда. Как ни трудно приходилось моему деду, его не покидало чувство юмора. Тут же рассказал он мне, как земгалец и курземец подрались из-за этого лакомства. Курземец предложил: «Испечем бушму!» А земгалец в ответ: «Дурак ты этакий, лучше брюкву!» Пока выяснилось, что это одно и то же, они надавали друг другу тумаков.
Он хотел было еще что-то рассказать, но, посмотрев на меня, осекся:
— Что с тобой?
— Дед, не знаешь ли, где Швендеры самогонку гонят?
— Тут в одном месте... — Старик уклонился от прямого ответа.
— А тебе не приходило в голову самому гнать? Мой дед вскочил, как от укуса шершня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Вот что! На шапки тоже поднимутся?
— Отец никогда не прогадает. Знаешь, сколько отдали вот за эту соломенную шляпу? Горсть луковиц! А в мирное время новая стоила рубль шестьдесят — пять с половиной фунтов масла!
— Так! — От тяжелого, спертого воздуха, пропитанного запахом нафталина, начала слегка кружиться голова.—У тебя голова здесь не болит?
— Ну что ты! У меня голова болит только от жасмина и от черемухи. — Он засунул в рот сразу два печенья. — Я ем печенье с корицей. Корица любую вонь забивает.
Угостить меня Альфонс и не подумал.
— Почитать у тебя нечего? — спросил я. Среди обилия всевозможных вещей не было ни книги, ни газеты.
— Есть кое-что... — Альфонс подошел к кровати, поднял матрас и вытащил «Самоновейший толкователь снов», «Тайны черной и белой магии», «Мудрый Соломон» (книга о гаданьях) и «333 волшебных фокуса».
— Послушай, как ты проводишь свободное время? Чем ты занимаешься? — полюбопытствовал я.
— Вот на гитаре учусь играть, только не знаю, правильно держу ее или нет. Другой раз хожу на охоту, да без охотничьей собаки как-то неприятно в самую чащу лезть. С хозяйством вот... Ну, еще успею нахозяйничаться: мать говорит, что забот и хлопот и на мой век хватит. Отец — тот часто надо мной смеется: ты, мол, глуп. А мать говорит: женится — вся дурость пройдет. Бывает,
что отец и бранится; я считать без ошибок не умею. Только теперь надо считать все меньше и меньше: при купле и продаже больше всего баш на баш... вещь на вещь. В Москве, может быть, еще деньги в ходу, да я в Москву ведь не собираюсь. В больших городах пускай профессора живут. Говорят, слышь, есть профессора в рваных штанах. А мне, Букашка, этих штанов, что за войну накопили, на всю жизнь хватит. Чего мне беспокоиться? Придет весна, окно открою, а за окном яблоневый сад, полторы десятины. Такой сад покрасивее Кры-мов да Кавказов... Отец часто мной недоволен... Но ничего, поворчит, поворчит, да и сам все сделает.
— Но ведь отец когда-нибудь умрет.
— Безо времени не умрет. И мать тоже говорит: до тех пор, пока отец ноги протянет, у меня самого будут сыновья и дочери, они главу семейства прокормят...
Из дома Шуманов я возвращался с пудом хорошей муки. По дороге присел на пенек под елью и задумался. Если когда-нибудь стану писателем и опишу Шуманов,— ей-ей, никто не поверит. Когда в гимназии изучали «Мертвые души» Гоголя, весь класс сомневался: «Могло ли так быть?» Но даже мерзкий наушник, учитель Хорек, подтвердил: «Да, так было».
Так вот и с Шуманами. Я могу подтвердить: «Да, так было».
Глава XV
Дед отрабатывает долг. — Самогонщик — хуже грабителя,
- В чем дело, бабушка? — спросил я, оторвав взгляд от латинской грамматики.
— Вот плуги. Отнеси-ка их к Лапиню оправить.
— Какие плуги? — Я с изумлением осмотрелся и наконец увидел в углу два старых, совсем тупых, негодных к употреблению заступа.
— Весна на носу. Надо позаботиться заранее, пока у кузнеца работы мало.
Мать, вязавшая девочкам чулочки, всхлипнула:
— Без лошади Заланам в этом году пропадать!
— Как это — пропадать? — возразила бабушка.— Разве была у нас лошадь, когда мы приехали из Курземе? В первую весну на новине землю сами деревянной сохой царапали... Ничего, было бы здоровье! Заступами каждый по клочку взрыхлит. Посадим, по крайней мере, картошку.
— Достанем, может быть, у кого-нибудь на время лошадь?
— Может, достанем, а может, и нет. Может, этой осенью манна с небес посыплется, а может, и нет... Не вешай носа, Лизе!.. Букашка, сбегай-ка проветри голову!
Хутор Тетеров на противоположном конце колонии — до него версты две, две с половиной. Погода была суровая. Свирепая зима, после недолгой оттепели, решила еще раз показать характер, хотя бы на несколько дней.
У риги Швендеров я услышал стук: там кто-то трепал лен. Бедняга! Правда, мороз уж не такой, как в январе или феврале, но все-таки голыми руками трепать лен... нет, это не шутка. Интересно, кого туда загнал Швендер?
В нерешительности остановился. Входить или не входить? Если там совершенно незнакомый человек, как объяснить свое вторжение? Но трепальщик как раз в это время остановился и зашелся долгим кашлем.
Кто же это мог быть? Я рванул дверь.
— Дед, как ты здесь очутился? Ты же собирался к Альвине Залит вить веревки. Чего ты тут мучишься?
— В холодные дни трепать сподручнее.
— Ну, а куда тебе торопиться? Собака и та до поры до времени залезает в солому отоспаться.
— Эх, браток, будто не знаешь, что порой у собаки побольше прав, чем у человека.
— Но все-таки, дед... — я замялся. — Дед... Дед язвительно усмехнулся:
— Это за мои грехи.
— Какие грехи?
— Что там говорить, сделанного не поправишь. Мне еще деньков пять так потеть.
— Не понимаю.
— Чего не попять? С меня тут небольшой должок Швендеру.
— За самогонку? Дед, опять пил? А говорил, что кузнец Лапинь тебя вылечил.
— Ну, это еще за прошлые времена.
Под дверью был широкий зазор. Меня прохватывало лютым сквозняком.
— Пошли этого окаянного ко всем чертям!
— Не могу, честное слово дал.
— Освобождаю тебя от честного слова. Беру на себя все твои грехи. Ведь он опоил тебя вонючей жидкостью и ограбил.
Старик опустил голову:
— А кто освободит меня от векселя? Церковный староста похитрее нас с тобой. Взял с меня вексель на тридцать рублей. Хорошо еще, что позволил на льне отработать... Не так много здесь осталось... А в суд подаст — он и Толэ уведет... Ты только дома помалкивай... Помалкивай, сынок... — Отвернувшись, дед вытер глаза рукавом. — Пожалей наших женщин.
— Слушай, дед, давай я тебе помогу. У меня руки привычные к холоду. Вдвоем быстрее это дело с плеч свалим, — предложил я.
— Нет-нет, — решительно возразил дед. — Какой из тебя трепальщик? Таким тяжелым трепалом только пальцы отобьешь. Не так уж дело плохо, как ты думаешь. Я часто отдыхаю... Пойдем...
В риге в печи тлели угольки. Старик подбросил на угли два еловых поленца.
— Видишь, я здесь как в раю: с минуту поработаю, с часок отдохну. Жаль, брюквы нет: ты небось и не знаешь, что на свете нет лучшего лакомства, чем испеченная брюква.
Так было всегда. Как ни трудно приходилось моему деду, его не покидало чувство юмора. Тут же рассказал он мне, как земгалец и курземец подрались из-за этого лакомства. Курземец предложил: «Испечем бушму!» А земгалец в ответ: «Дурак ты этакий, лучше брюкву!» Пока выяснилось, что это одно и то же, они надавали друг другу тумаков.
Он хотел было еще что-то рассказать, но, посмотрев на меня, осекся:
— Что с тобой?
— Дед, не знаешь ли, где Швендеры самогонку гонят?
— Тут в одном месте... — Старик уклонился от прямого ответа.
— А тебе не приходило в голову самому гнать? Мой дед вскочил, как от укуса шершня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116