Ненавижу! Ненавижу! Последние два дня мы, не хоронясь в зарослях, шли в светлое время суток, он позволил мне нести щит. Значит, вражеская территория осталась позади. То, что лагерь укрыт в ущелье, спрятан от посторонних глаз, наверно, обычное дело. Такие, как он, отправляясь куда-то с небольшим отрядом, даже на своей земле редко ставят открытый лагерь. Но почему же он не домогается меня? Ненавижу!
Размахивая лоскутом жесткой кожи, я раздувала угли в жаровне. Среди углей торчала какая-то железная рукоятка.
Мимо опять прошла Этта. На плече — мясо, чуть ли не полтуши. Волосы испачканы жиром. Босоногая, загорелая, очень подвижная. Невероятно красивая в своем коротком балахоне. Единственное украшение — плотно охватывающее шею крепкое стальное кольцо, довольно удобное и красивое. Длинноногая, чувственная. Шлюха с горящими глазами. Мужчины с Земли о таких женщинах, наверно, и мечтать не смеют. А вот у ног могучих мужчин планеты Гор ей, похоже, самое место. Уж они-то долго размышлять не станут, разберутся, как с ней управиться, сумеют взять от нее все. Мерзкая дрянь! Ненавижу!
Я в лагере уже почти два дня. Мы пришли сюда позавчера, далеко за полдень. На подходе к лагерю незнакомец взял у меня щит. К лагерю, даже своему, невооруженным приближаться негоже. Кто знает, что могло случиться в его отсутствие.
Он оставил меня стоящей на коленях и пошел обследовать окрестности лагеря. Вскоре вернулся, знаком велел мне встать и идти за ним. К лагерю подошел с песней, колотя по щиту древком копья.
В ответ послышались приветственные возгласы. Встречали его по-царски. Видно, он у них главный. Из лагеря высыпало множество мужчин, бросились к нему с криками, объятиями, хлопали по спине, смеялись. Я испуганно стояла позади. У входа, что расчищали в колючей изгороди днем, робко, не смея приблизиться, стояла длинноногая Этта — мечта а не женщина. Наконец он знаком разрешил ей подойти. Она бросилась к нему, сияя от радости, упала на колени, положила голову на его ноги. Он отдал кому-то щит, копье и шлем. Вымолвил слою — и она вскочила, он схватил ее на руки, властно, как собственность, и она поцеловала его — так, будто безраздельно принадлежала ему. В жизни не видела такого поцелуя. Сквозившая в женщине чувственность потрясла меня до глубины души. Так целуют любовника, но не просто любовника — так целуют того, кому принадлежат всецело.
Он рассмеялся, отстранил ее. А потом все повернулись ко мне.
Обнял бы он меня, как только что обнимал ее! Поцеловал бы так, как ее целовал! От ревности мутилось в глазах. И тут я с испугом обнаружила, что все взгляды устремлены на меня.
Мужчины и девушка сгрудились вокруг Я стояла выпрямив спину. А они ходили вокруг, смотрели оценивающе, обменивались комментариями. Кровь бросилась мне в лицо. Откровенно разглядывают, обсуждают — как животное. Среди комментариев, судя по тону, попадались и не вполне лестные, и совсем уж скептические. Больше всего ранил смех. В то время я, несмотря на строгую диету и усиленные упражнения, еще не довела свое тело до идеальных форм, Да и стоять правильно тогда, наверно, не умела. Стояла прямо, но, пожалуй, слишком уж неподвижно, прямо застыла — ни малейшего движения, чуть дышала, ни плечом не поведу, ни головой, а ведь такое едва различимое глазом движение и рождает ощущение живого, трепетного тела, выдает затаенную чувственность. Но в основном, думается мне, недостатки мои можно было бы свести к психологическим тонкостям — к каким-то скрытым, почти подсознательным барьерам, которых человеку не слишком проницательному ни за что не распознать, едва уловимые оттенки выражения лица, которыми и определяется манера держать себя. Взрастившая меня цивилизация отвергает первенство биологических законов, отрицает животное начало в человеке, отчаянно бьется, чтобы подавить в нем врожденные инстинкты. Я выросла в обезумевшем мире, где даже сексуальность внушает подозрения. Проще говоря, как достойная дочь своего мира, к мужчинам и сексу я оставалась равнодушна. За последние несколько лет мне к тому же внушили, что мужчины точно такие же, как я, что различий между женщинами и мужчинами не существует. Так почему же тогда среди мужчин Гора я кажусь себе такой маленькой и хрупкой, почему дрожу, чувствуя на себе их руки? Среди земных мужчин — умная, прелестная, очаровательная — я себе такой не казалась, их прикосновения вызывали во мне не дрожь, а раздражение, их докучливые руки я запросто отталкивала прочь. Оттолкнуть горианцев я не смела — накажут. Наоборот, даже себе в этом еще не признаваясь, жаждала их рук, их объятий. Я думаю, тогда во мне еще не проснулась женщина — потому и не произвела я особого впечатления на соплеменников моего властелина. Что такое мужчины, что они могут сделать со мной — тогда я не знала. Не знала, какие мучительные страдания могут они причинить, как умеют поставить на колени. Не ведала, что такое мужское начало, и женского начала в себе тоже не ощущала. Как и у большинства девушек с Земли, моя чувственность дремала, подавленная и глубоко запрятанная.
Лишь здесь, на планете Гор, рядом с моим повелителем, со временем до меня начало доходить, что существует на свете удивительный, прекрасный мир — мир опыта, на этой планете вовсе не запретный, что, ведомая женским своим естеством, я войду в этот мир — только осмелиться бы стать самой собой! Но боялась я зря. Осмеливаться мне не придется. Не придется принимать решений. Ни ханжества, ни ложной скромности таких, как я, горианские мужчины терпеть не станут. Хочу я или нет, меня заставят быть тем, что я есть на самом деле.
Ох и вышучивали же воины моего властелина неказистый его трофей! Он, хохоча, то и дело набрасывался на них, пихал, толкал. Девушка улыбалась, держа его за руку, целовала, тянула от меня прочь. И вот все они отвернулись и ушли в лагерь. Я осталась одна. От злости с ума сходила. Мною пренебрегли, меня отвергли! Просто в голове не укладывается! Камни кололи ноги, в ветвях играли солнечные блики. Руки сжались в кулаки. Да кого корчат из себя эти варвары? Я — первая красавица младшего курса, а то и всего своего престижного женского колледжа. Ну, может быть, если не считать одной старшекурсницы, антрополога Элайзы Невинс. Мы соперничали изо всех сил. Но она — всего лишь антрополог, а моя специальность — английская словесность, и я — поэтесса. Вспомнилась облаченная в бурый балахон ослепительно красивая шлюха с умными горячими глазами. Дыхание перехватило. Да, в мире, где есть такие женщины, ни Джуди Торнтон, ни Элайзе Невинс красотой никого не поразить. Потом, гораздо позже, я узнаю, что таким, как мы, цена здесь — медный тарск, ну, может, чуть больше или чуть меньше.
Я вошла внутрь изгороди и встала на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Размахивая лоскутом жесткой кожи, я раздувала угли в жаровне. Среди углей торчала какая-то железная рукоятка.
Мимо опять прошла Этта. На плече — мясо, чуть ли не полтуши. Волосы испачканы жиром. Босоногая, загорелая, очень подвижная. Невероятно красивая в своем коротком балахоне. Единственное украшение — плотно охватывающее шею крепкое стальное кольцо, довольно удобное и красивое. Длинноногая, чувственная. Шлюха с горящими глазами. Мужчины с Земли о таких женщинах, наверно, и мечтать не смеют. А вот у ног могучих мужчин планеты Гор ей, похоже, самое место. Уж они-то долго размышлять не станут, разберутся, как с ней управиться, сумеют взять от нее все. Мерзкая дрянь! Ненавижу!
Я в лагере уже почти два дня. Мы пришли сюда позавчера, далеко за полдень. На подходе к лагерю незнакомец взял у меня щит. К лагерю, даже своему, невооруженным приближаться негоже. Кто знает, что могло случиться в его отсутствие.
Он оставил меня стоящей на коленях и пошел обследовать окрестности лагеря. Вскоре вернулся, знаком велел мне встать и идти за ним. К лагерю подошел с песней, колотя по щиту древком копья.
В ответ послышались приветственные возгласы. Встречали его по-царски. Видно, он у них главный. Из лагеря высыпало множество мужчин, бросились к нему с криками, объятиями, хлопали по спине, смеялись. Я испуганно стояла позади. У входа, что расчищали в колючей изгороди днем, робко, не смея приблизиться, стояла длинноногая Этта — мечта а не женщина. Наконец он знаком разрешил ей подойти. Она бросилась к нему, сияя от радости, упала на колени, положила голову на его ноги. Он отдал кому-то щит, копье и шлем. Вымолвил слою — и она вскочила, он схватил ее на руки, властно, как собственность, и она поцеловала его — так, будто безраздельно принадлежала ему. В жизни не видела такого поцелуя. Сквозившая в женщине чувственность потрясла меня до глубины души. Так целуют любовника, но не просто любовника — так целуют того, кому принадлежат всецело.
Он рассмеялся, отстранил ее. А потом все повернулись ко мне.
Обнял бы он меня, как только что обнимал ее! Поцеловал бы так, как ее целовал! От ревности мутилось в глазах. И тут я с испугом обнаружила, что все взгляды устремлены на меня.
Мужчины и девушка сгрудились вокруг Я стояла выпрямив спину. А они ходили вокруг, смотрели оценивающе, обменивались комментариями. Кровь бросилась мне в лицо. Откровенно разглядывают, обсуждают — как животное. Среди комментариев, судя по тону, попадались и не вполне лестные, и совсем уж скептические. Больше всего ранил смех. В то время я, несмотря на строгую диету и усиленные упражнения, еще не довела свое тело до идеальных форм, Да и стоять правильно тогда, наверно, не умела. Стояла прямо, но, пожалуй, слишком уж неподвижно, прямо застыла — ни малейшего движения, чуть дышала, ни плечом не поведу, ни головой, а ведь такое едва различимое глазом движение и рождает ощущение живого, трепетного тела, выдает затаенную чувственность. Но в основном, думается мне, недостатки мои можно было бы свести к психологическим тонкостям — к каким-то скрытым, почти подсознательным барьерам, которых человеку не слишком проницательному ни за что не распознать, едва уловимые оттенки выражения лица, которыми и определяется манера держать себя. Взрастившая меня цивилизация отвергает первенство биологических законов, отрицает животное начало в человеке, отчаянно бьется, чтобы подавить в нем врожденные инстинкты. Я выросла в обезумевшем мире, где даже сексуальность внушает подозрения. Проще говоря, как достойная дочь своего мира, к мужчинам и сексу я оставалась равнодушна. За последние несколько лет мне к тому же внушили, что мужчины точно такие же, как я, что различий между женщинами и мужчинами не существует. Так почему же тогда среди мужчин Гора я кажусь себе такой маленькой и хрупкой, почему дрожу, чувствуя на себе их руки? Среди земных мужчин — умная, прелестная, очаровательная — я себе такой не казалась, их прикосновения вызывали во мне не дрожь, а раздражение, их докучливые руки я запросто отталкивала прочь. Оттолкнуть горианцев я не смела — накажут. Наоборот, даже себе в этом еще не признаваясь, жаждала их рук, их объятий. Я думаю, тогда во мне еще не проснулась женщина — потому и не произвела я особого впечатления на соплеменников моего властелина. Что такое мужчины, что они могут сделать со мной — тогда я не знала. Не знала, какие мучительные страдания могут они причинить, как умеют поставить на колени. Не ведала, что такое мужское начало, и женского начала в себе тоже не ощущала. Как и у большинства девушек с Земли, моя чувственность дремала, подавленная и глубоко запрятанная.
Лишь здесь, на планете Гор, рядом с моим повелителем, со временем до меня начало доходить, что существует на свете удивительный, прекрасный мир — мир опыта, на этой планете вовсе не запретный, что, ведомая женским своим естеством, я войду в этот мир — только осмелиться бы стать самой собой! Но боялась я зря. Осмеливаться мне не придется. Не придется принимать решений. Ни ханжества, ни ложной скромности таких, как я, горианские мужчины терпеть не станут. Хочу я или нет, меня заставят быть тем, что я есть на самом деле.
Ох и вышучивали же воины моего властелина неказистый его трофей! Он, хохоча, то и дело набрасывался на них, пихал, толкал. Девушка улыбалась, держа его за руку, целовала, тянула от меня прочь. И вот все они отвернулись и ушли в лагерь. Я осталась одна. От злости с ума сходила. Мною пренебрегли, меня отвергли! Просто в голове не укладывается! Камни кололи ноги, в ветвях играли солнечные блики. Руки сжались в кулаки. Да кого корчат из себя эти варвары? Я — первая красавица младшего курса, а то и всего своего престижного женского колледжа. Ну, может быть, если не считать одной старшекурсницы, антрополога Элайзы Невинс. Мы соперничали изо всех сил. Но она — всего лишь антрополог, а моя специальность — английская словесность, и я — поэтесса. Вспомнилась облаченная в бурый балахон ослепительно красивая шлюха с умными горячими глазами. Дыхание перехватило. Да, в мире, где есть такие женщины, ни Джуди Торнтон, ни Элайзе Невинс красотой никого не поразить. Потом, гораздо позже, я узнаю, что таким, как мы, цена здесь — медный тарск, ну, может, чуть больше или чуть меньше.
Я вошла внутрь изгороди и встала на колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135