Потом на город обрушились
другие снаряды, менее разрушительные, но более ужасные. На улицы города
посылались маленькие круглые снаряды, которые не взрывались. Некоторые
люди побежали посмотреть, что это такое, и они громко закричали и
заплакали. Потому что враг бросал в город головы тех, кто погиб в
Осгилиате, в Риммасе или на полях. Страшно было смотреть на них: некоторые
были разбиты и бесформенны, некоторые грубо разрублены, но черты лица
многих можно было разобрать, и казалось, что они умирали в мучениях; и на
всех было выжжено клеймо в виде безвекого глаза. Но часто случалось, что
люди узнавали лица своих знакомых, хотя они были изуродованы и обесчещены,
которые недавно с оружием в руках гордо ходили по улицам, обрабатывали
поля или приезжали на праздники с зеленых долин в горах.
Напрасно люди бессильно угрожали кулаками врагам, толпившимся перед
воротами. Те не обращали внимания на проклятия, да и не понимали языка
жителей города, а их хриплые крики напоминали вопли хищников или
пожирателей падали. Но вскоре мало осталось в Минас Тирите таких, кто мог
бы бросить вызов врагам. У Повелителя Тьмы было и другое оружие, более
быстрое, чем голод: ужас и отчаяние.
Снова появились назгулы, и по мере того как Повелитель Тьмы
разворачивал свои силы, их голоса, выражавшие лишь его волю и злобу,
наполнялись злом и ужасом. Они кружили над городом, как грифы, ожидающие
свой доли человеческого мяса. Их голоса потрясали воздух. С каждым новым
криком они становились все непереносимее. Наконец даже самые
могущественные падали на землю, когда скрытая угроза пролетала над ними,
или останавливались, выронив оружие из онемевших рук, а разум их
затягивала чернота, и они больше не думали о войне, а только об укрытии, о
бегстве, о смерти.
На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал в постели в
комнате белой башни, горя в лихорадке: кто-то сказал, что он умирает и
скоро это повторяли все люди на стенах и улицах. Рядом с ним сидел его
отец, молчал, смотрел на него и совершенно не интересовался защитой
города.
Никогда, даже в плену у урук-хей, не испытывал Пиппин таких мрачных
часов. Его обязанностью было ждать повелителя, и он ждал, забытый,
по-видимому, стоя у двери в неосвещенной комнате и стараясь справиться с
собственным страхом. Он смотрел, и ему казалось, что Денетор стареет на
глазах, как будто что-то согнуло его гордую волю, а его строгий мозг
разрушался. Может, это было результатом горя и раскаяния. Он видел слезы
на этих никогда не плакавших глазах, и это было еще невыносимее, чем гнев.
- Не плачьте, повелитель! - запинаясь, сказал он. - Может, он еще
поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?
- Не успокаивайте меня колдунами! - ответил Денетор. - Надежды
глупцов развеялись. Враг нашел его, и теперь его власть увеличилась; он
видит все наши мысли; все, что мы делаем, обречено на поражение.
Я послал моего сына, не поблагодарив и не благословив его, послал в
ненужную опасность, и вот он лежит с ядом в венах... Нет, чем бы не
кончилась война, моя роль в ней сыграна, а дому наместников пришел конец.
Низкие люди будут править последними остатками королевства, прячась в
холмах, пока их всех не переловят.
К дверям подходили люди, звали повелителя города.
- Нет, я не выйду, - отвечал он. - Я должен оставаться возле сына.
Может, он еще заговорит перед концом. Конец близок. Слушайтесь кого
хотите, даже серого дурака. Я остаюсь здесь.
Так Гэндальф принял на себя командование последней обороной столицы
Гондора. И где бы он не появлялся, люди веселели и крылатые тени уходили
из их памяти. Безустанно сновал он от цитадели к воротам с севера на юг
вдоль стен; вместе с ним был принц Дол Амрота в своей сверкающей кольчуге.
Он и его рыцари по-прежнему вели себя как повелители, в которых живет раса
Нуменора. Люди, видевшие их, шепотом говорили:
- Старые предания говорили правду: в жилах этого народа течет кровь
эльфов, потому что обитатели Нимроделя жили когда-то в этой земле.
И они начинали петь строки легенд о Нимроделе или другие песни долин
Андуина давно ушедших годов.
И однако, когда они уходили, тень снова смыкалась над людьми, сердца
их холодели, и слава Гондора превращалась в пепел. Так медленно переходили
тусклые дни страха в тьму ночей отчаяния. Теперь в первом круге города уже
не тушили пожары, и у гарнизона на внешней стене во многих местах были
отрезаны пути отступления. Но мало кто оставался на своих местах,
большинство бежало за вторые ворота.
Вдали от битвы через реку быстро перекинули мосты, и весь день по ним
переходили войска и возили оружие. Наконец в середине ночи началось
нападение. Авангард нападающих прошел через траншею огня по многим
оставленным там окольным тропинкам. Они двигались вперед, попадая в
пределы досягаемости лучников, но не обращая внимания на потери. Впрочем,
мало осталось таких, кто мог бы причинить им потери, хотя свет огней
превращал нападающих в отличную цель для лучников, искусством которых
некогда гордился Гондор. Догадавшись, что сопротивление города слабеет,
скрытый капитан посылал вперед свои силы. Медленно катились вперед во
мраке большие осадные башни, сделанные в осгилиате.
В кабинете белой башни появились вестники, и Пиппин пропустил их
потому что они пришли со срочным сообщением. Денетор медленно отвел взгляд
от лица Фарамира и молча взглянул на них.
- Первый круг города горит, повелитель, - сказали он. - Что вы
прикажете? Ведь вы по-прежнему повелитель и наместник. Не все идут за
Митрандиром. Люди бегут со стен и оставляют их беззащитными.
- Почему? Почему эти глупцы бегут? - спросил Денетор. - Лучше сгореть
раньше, чем позже, потому что мы все равно должны сгореть. Возвращайтесь к
пожарам! А я? Я пойду на свой погребальный костер. На погребальный костер!
Не будет могилы Денетора и Фарамира. Не будет могилы! Не будет долгого
медленного сна набальзамированных. Мы сгорим, как языческие короли, до
того как корабли приплыли сюда с запада. Запад обречен. Идите и горите!
Вестники без поклонов и ответа убежали.
Денетор встал и выпустил горячую руку Фарамира.
- Он горит, уже горит, - печально сказал он. - Дом его духа сломлен.
Подойдя к Пиппину, он сверху вниз взглянул на него.
- Прощайте! - сказал он. - Прощайте, Перегрин, сын паладина! Ваша
служба была короткой и теперь подошла к концу. Я освобождаю вас от того
немногого, что осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
другие снаряды, менее разрушительные, но более ужасные. На улицы города
посылались маленькие круглые снаряды, которые не взрывались. Некоторые
люди побежали посмотреть, что это такое, и они громко закричали и
заплакали. Потому что враг бросал в город головы тех, кто погиб в
Осгилиате, в Риммасе или на полях. Страшно было смотреть на них: некоторые
были разбиты и бесформенны, некоторые грубо разрублены, но черты лица
многих можно было разобрать, и казалось, что они умирали в мучениях; и на
всех было выжжено клеймо в виде безвекого глаза. Но часто случалось, что
люди узнавали лица своих знакомых, хотя они были изуродованы и обесчещены,
которые недавно с оружием в руках гордо ходили по улицам, обрабатывали
поля или приезжали на праздники с зеленых долин в горах.
Напрасно люди бессильно угрожали кулаками врагам, толпившимся перед
воротами. Те не обращали внимания на проклятия, да и не понимали языка
жителей города, а их хриплые крики напоминали вопли хищников или
пожирателей падали. Но вскоре мало осталось в Минас Тирите таких, кто мог
бы бросить вызов врагам. У Повелителя Тьмы было и другое оружие, более
быстрое, чем голод: ужас и отчаяние.
Снова появились назгулы, и по мере того как Повелитель Тьмы
разворачивал свои силы, их голоса, выражавшие лишь его волю и злобу,
наполнялись злом и ужасом. Они кружили над городом, как грифы, ожидающие
свой доли человеческого мяса. Их голоса потрясали воздух. С каждым новым
криком они становились все непереносимее. Наконец даже самые
могущественные падали на землю, когда скрытая угроза пролетала над ними,
или останавливались, выронив оружие из онемевших рук, а разум их
затягивала чернота, и они больше не думали о войне, а только об укрытии, о
бегстве, о смерти.
На протяжении всего этого черного дня Фарамир лежал в постели в
комнате белой башни, горя в лихорадке: кто-то сказал, что он умирает и
скоро это повторяли все люди на стенах и улицах. Рядом с ним сидел его
отец, молчал, смотрел на него и совершенно не интересовался защитой
города.
Никогда, даже в плену у урук-хей, не испытывал Пиппин таких мрачных
часов. Его обязанностью было ждать повелителя, и он ждал, забытый,
по-видимому, стоя у двери в неосвещенной комнате и стараясь справиться с
собственным страхом. Он смотрел, и ему казалось, что Денетор стареет на
глазах, как будто что-то согнуло его гордую волю, а его строгий мозг
разрушался. Может, это было результатом горя и раскаяния. Он видел слезы
на этих никогда не плакавших глазах, и это было еще невыносимее, чем гнев.
- Не плачьте, повелитель! - запинаясь, сказал он. - Может, он еще
поправится. Вы спрашивали Гэндальфа?
- Не успокаивайте меня колдунами! - ответил Денетор. - Надежды
глупцов развеялись. Враг нашел его, и теперь его власть увеличилась; он
видит все наши мысли; все, что мы делаем, обречено на поражение.
Я послал моего сына, не поблагодарив и не благословив его, послал в
ненужную опасность, и вот он лежит с ядом в венах... Нет, чем бы не
кончилась война, моя роль в ней сыграна, а дому наместников пришел конец.
Низкие люди будут править последними остатками королевства, прячась в
холмах, пока их всех не переловят.
К дверям подходили люди, звали повелителя города.
- Нет, я не выйду, - отвечал он. - Я должен оставаться возле сына.
Может, он еще заговорит перед концом. Конец близок. Слушайтесь кого
хотите, даже серого дурака. Я остаюсь здесь.
Так Гэндальф принял на себя командование последней обороной столицы
Гондора. И где бы он не появлялся, люди веселели и крылатые тени уходили
из их памяти. Безустанно сновал он от цитадели к воротам с севера на юг
вдоль стен; вместе с ним был принц Дол Амрота в своей сверкающей кольчуге.
Он и его рыцари по-прежнему вели себя как повелители, в которых живет раса
Нуменора. Люди, видевшие их, шепотом говорили:
- Старые предания говорили правду: в жилах этого народа течет кровь
эльфов, потому что обитатели Нимроделя жили когда-то в этой земле.
И они начинали петь строки легенд о Нимроделе или другие песни долин
Андуина давно ушедших годов.
И однако, когда они уходили, тень снова смыкалась над людьми, сердца
их холодели, и слава Гондора превращалась в пепел. Так медленно переходили
тусклые дни страха в тьму ночей отчаяния. Теперь в первом круге города уже
не тушили пожары, и у гарнизона на внешней стене во многих местах были
отрезаны пути отступления. Но мало кто оставался на своих местах,
большинство бежало за вторые ворота.
Вдали от битвы через реку быстро перекинули мосты, и весь день по ним
переходили войска и возили оружие. Наконец в середине ночи началось
нападение. Авангард нападающих прошел через траншею огня по многим
оставленным там окольным тропинкам. Они двигались вперед, попадая в
пределы досягаемости лучников, но не обращая внимания на потери. Впрочем,
мало осталось таких, кто мог бы причинить им потери, хотя свет огней
превращал нападающих в отличную цель для лучников, искусством которых
некогда гордился Гондор. Догадавшись, что сопротивление города слабеет,
скрытый капитан посылал вперед свои силы. Медленно катились вперед во
мраке большие осадные башни, сделанные в осгилиате.
В кабинете белой башни появились вестники, и Пиппин пропустил их
потому что они пришли со срочным сообщением. Денетор медленно отвел взгляд
от лица Фарамира и молча взглянул на них.
- Первый круг города горит, повелитель, - сказали он. - Что вы
прикажете? Ведь вы по-прежнему повелитель и наместник. Не все идут за
Митрандиром. Люди бегут со стен и оставляют их беззащитными.
- Почему? Почему эти глупцы бегут? - спросил Денетор. - Лучше сгореть
раньше, чем позже, потому что мы все равно должны сгореть. Возвращайтесь к
пожарам! А я? Я пойду на свой погребальный костер. На погребальный костер!
Не будет могилы Денетора и Фарамира. Не будет могилы! Не будет долгого
медленного сна набальзамированных. Мы сгорим, как языческие короли, до
того как корабли приплыли сюда с запада. Запад обречен. Идите и горите!
Вестники без поклонов и ответа убежали.
Денетор встал и выпустил горячую руку Фарамира.
- Он горит, уже горит, - печально сказал он. - Дом его духа сломлен.
Подойдя к Пиппину, он сверху вниз взглянул на него.
- Прощайте! - сказал он. - Прощайте, Перегрин, сын паладина! Ваша
служба была короткой и теперь подошла к концу. Я освобождаю вас от того
немногого, что осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99