– Рая отучила их от Андреевки.
– Приедут! – загремел Дмитрий Андреевич. – Отец я или кто?!
В этот момент он разительно был похож на своего отца, Андрея Ивановича.
– Буду внуков на досуге нянчить и, как отец, петь им: «Выдь на луг, Захаровна, поцалуй, желанная я…» – дурачился Дмитрий Андреевич.
– И внуки? – нахмурился Дерюгин. – Их, как цыплят, теперь не пересчитать…
Его родная дочь Надя что-то засиделась в девках.
– Думает твоя младшая семьей обзаводиться? – поинтересовалась Варвара Супронович.
– Ей и с нами хорошо, – заметил Григорий Елисеевич. – Нынче мужья-то пошли ненадежные… Наделают детей – и дёру!
Но его никто уже не слушал, все с жаром принялись обсуждать, как это здорово всем собраться здесь летом. Наверняка дети будут рады, да и когда еще можно с ними со всеми повидаться?.. Нужно будет построить сарай с сеновалом – летом там спать одно удовольствие.
Григорий Елисеевич все больше хмурился: он тут пять лет, считай, один корячился с этим домом, а теперь наедет орава… Дерюгин любил свою семью, для нее был готов на все, но даже близкие родственники его выбивали из привычной колеи. В Петрозаводск к нему первое время многие приезжали, он принимал как положено, но когда это вошло в привычку (видите ли, тут поблизости знаменитые Кижи, так почему бы не наведаться в Петрозаводск, не пожить у гостеприимных хозяев?) – ему не понравилось. Алена укоряла мужа, стыдила, мол, нет у него родственных чувств к близким, но что он мог поделать, если посторонние люди его раздражали, особенно когда оставались ночевать? В такие дни он не чувствовал себя хозяином квартиры. Правда, и сам не любил бывать в гостях. Ну, родные дети соберутся – ладно, они уже взрослые люди, а вот крикливую беспокойную детвору – внуков – нечего сюда приваживать! Неужели они, пенсионеры, не заслужили на старости лет покоя?..
Никто не обратил внимания, как молчаливый Иван Степанович Широков встал из-за стола и вышел в сени. Уж такой человек Широков: сидит за столом в компании – его не видно и не слышно. Выпьет полстакана, и больше ни капли, заставляй не заставляй. Когда кто-нибудь сунется плеснуть ему из бутылки, молча положит на стакан широкую ладонь. Зато слушать Иван Широков умеет, ни одного слова не пропустит, а вот самого редко когда разговоришь. Сидит, смолит «беломорину», переводит свой тяжелый взгляд с одного краснобая на другого. И не поймешь, интересно ему или скучно.
Выйдя за калитку, Иван не свернул к своему крыльцу, а неспешно зашагал по Кооперативной к сельпо, петом повернул налево и скоро очутился возле крепкого дома Павла Абросимова с шиферной крышей, дощатым забором, на котором висел длинный домотканый половик. Еще было не темно, но по весеннему пригревшее солнце уже пряталось за кромкой бора – в том месте лишь широко алело небо да багрово светились макушки сосен. Иван Степанович присел на низкую скамейку у палисадника, напротив окон, машинально полез в карман за папиросами, спичками. У калитки соседнего бурого дома с железной крышей стояла кудлатая собачонка и настороженно смотрела на него. На ступеньке дремала серая кошка. Из другого дома с покосившимся забором, из-за которого торчали порыжелые ветви яблонь, доносилась музыка, выплескивались в окна веселые голоса. Тимаша похоронили, а здесь веселятся… Такова жизнь: старики умирают, молодые живут. Широков был равнодушен к Тимашу, считал его пустым человеком, балаболкой, пьяницей, а вот на кладбище вдруг почувствовал тоску, будто потерял близкого человека. Сколько он себя помнит, столько и знает Тимаша, казалось, он жил тут вечность и всегда жить будет. Молодые, здоровые умирали, а дед балагурил, сколачивал им гробы и даже на поминках веселил народ.
Скрипнула в сенях дверь, на крыльце показалась Лида Добычина в темном вязаном жакете. Постояла, держась за балясину перил, вздохнула и спустилась вниз. Присев рядом с Широковым, негромко произнесла:
– Ну что ты все ходишь и ходишь, Ваня? И сидишь тут, как сыч, часами? Вон сколько окурков накидал. Люди-то что обо мне подумают?
– А чего мне хорониться-то от людей? – помолчав, проговорил Иван Степанович. – У меня худого, Лида, и в мыслях нету. А коли хочешь, я и курить по твоему заказу брошу.
– Я замужняя баба, у меня двое ребятишек, а в поселке столько молодых женщин – выбирай любую! Ты же непьющий, работящий, вон и курить готов бросить… Да разве какая откажется?
– Выходи за меня, Лида, – попросил он.
– А Павел, дети? – засмеялась она. – Про них ты подумал? Их что? Побоку?
– Детей я усыновлю, а Павел для тебя отрезанный ломоть.
– Вчера письмо прислал, зовет в областной центр, ему хорошую квартиру посулили, – ответила Лида. – А мне не хочется отсюда уезжать. Без меня самодеятельность развалится, да и должность у меня выборная – секретарь поселкового Совета! Ты ведь тоже голосовал за меня?
– Не любит тебя Павел! – вырвалось у него.
– Я знаю, – вдруг тихо произнесла она. – Не любит… Но ведь любовь не вечна, когда поженились – любил, я это чувствовала, а потом… эта молоденькая учительница с бесстыжими глазами… Только не будет Павлу счастья с ней.
– Ты знала?! – ахнул он.
– Не слепая, – усмехнулась Лида. – И что в нашем поселке можно скрыть?
– И смеялась, шутила, вида не подавала? – продолжал удивляться Широков.
– Я смолоду веселая, Ваня, – сказала она. – Не пристает ко мне горе-печаль! Лучше, думаешь, если бы я его пилила, закатывала сцены на весь поселок, как Маруська Корнилова своему. И чего добилась? Мужик все равно ушел от нес, а она волосы рвала на голове. От горьких дум и слез бабы быстрее стареют, Ваня.
– Как это можно по нескольку раз любить? – раздумчиво произнес Иван Степанович. – Я одну тебя люблю и буду до смерти любить.
– И это я знаю, Ваня, – вздохнула она. – Такая большая любовь ох как редко кому выпадает! Счастливый ты человек.
– Я?! – вытаращил он глаза. – Да как у тебя язык-то повернулся такое ляпнуть, Лида? Был ли в моей жизни хоть один день, чтобы я о тебе не думал? И жив-то лишь тем, что ты счастлива. Если бы Павел мучил тебя или поднял руку, я, наверное, смог бы его убить, право слово!
– Что ты городишь, Ваня! – всплеснула руками она. – Из нас двоих если кто и мучился, так это Паша. Делить свою любовь на двоих думаешь просто? Он разрывался, бедняга, на куски между мной, ею, детьми… Нет, родимый, моему муженьку не позавидуешь!
– Она еще жалеет его! – сплюнул под ноги Широков.
– В присутствии человека не говорят о нем в третьем лице, – улыбнулась женщина.
– Куды мне до пего! – нахмурился Иван Степанович. – Павел – светлая голова, недаром пошел на повышение, а я…
– Простой электрик, – рассмеялась Лида. – Ты уже говорил… Дело не в этом. Я любила Павла, наверное, я сейчас люблю, конечно, не так, как раньше… Зачем тебе женщина, Иван Степанович, которая все еще любит другого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
– Приедут! – загремел Дмитрий Андреевич. – Отец я или кто?!
В этот момент он разительно был похож на своего отца, Андрея Ивановича.
– Буду внуков на досуге нянчить и, как отец, петь им: «Выдь на луг, Захаровна, поцалуй, желанная я…» – дурачился Дмитрий Андреевич.
– И внуки? – нахмурился Дерюгин. – Их, как цыплят, теперь не пересчитать…
Его родная дочь Надя что-то засиделась в девках.
– Думает твоя младшая семьей обзаводиться? – поинтересовалась Варвара Супронович.
– Ей и с нами хорошо, – заметил Григорий Елисеевич. – Нынче мужья-то пошли ненадежные… Наделают детей – и дёру!
Но его никто уже не слушал, все с жаром принялись обсуждать, как это здорово всем собраться здесь летом. Наверняка дети будут рады, да и когда еще можно с ними со всеми повидаться?.. Нужно будет построить сарай с сеновалом – летом там спать одно удовольствие.
Григорий Елисеевич все больше хмурился: он тут пять лет, считай, один корячился с этим домом, а теперь наедет орава… Дерюгин любил свою семью, для нее был готов на все, но даже близкие родственники его выбивали из привычной колеи. В Петрозаводск к нему первое время многие приезжали, он принимал как положено, но когда это вошло в привычку (видите ли, тут поблизости знаменитые Кижи, так почему бы не наведаться в Петрозаводск, не пожить у гостеприимных хозяев?) – ему не понравилось. Алена укоряла мужа, стыдила, мол, нет у него родственных чувств к близким, но что он мог поделать, если посторонние люди его раздражали, особенно когда оставались ночевать? В такие дни он не чувствовал себя хозяином квартиры. Правда, и сам не любил бывать в гостях. Ну, родные дети соберутся – ладно, они уже взрослые люди, а вот крикливую беспокойную детвору – внуков – нечего сюда приваживать! Неужели они, пенсионеры, не заслужили на старости лет покоя?..
Никто не обратил внимания, как молчаливый Иван Степанович Широков встал из-за стола и вышел в сени. Уж такой человек Широков: сидит за столом в компании – его не видно и не слышно. Выпьет полстакана, и больше ни капли, заставляй не заставляй. Когда кто-нибудь сунется плеснуть ему из бутылки, молча положит на стакан широкую ладонь. Зато слушать Иван Широков умеет, ни одного слова не пропустит, а вот самого редко когда разговоришь. Сидит, смолит «беломорину», переводит свой тяжелый взгляд с одного краснобая на другого. И не поймешь, интересно ему или скучно.
Выйдя за калитку, Иван не свернул к своему крыльцу, а неспешно зашагал по Кооперативной к сельпо, петом повернул налево и скоро очутился возле крепкого дома Павла Абросимова с шиферной крышей, дощатым забором, на котором висел длинный домотканый половик. Еще было не темно, но по весеннему пригревшее солнце уже пряталось за кромкой бора – в том месте лишь широко алело небо да багрово светились макушки сосен. Иван Степанович присел на низкую скамейку у палисадника, напротив окон, машинально полез в карман за папиросами, спичками. У калитки соседнего бурого дома с железной крышей стояла кудлатая собачонка и настороженно смотрела на него. На ступеньке дремала серая кошка. Из другого дома с покосившимся забором, из-за которого торчали порыжелые ветви яблонь, доносилась музыка, выплескивались в окна веселые голоса. Тимаша похоронили, а здесь веселятся… Такова жизнь: старики умирают, молодые живут. Широков был равнодушен к Тимашу, считал его пустым человеком, балаболкой, пьяницей, а вот на кладбище вдруг почувствовал тоску, будто потерял близкого человека. Сколько он себя помнит, столько и знает Тимаша, казалось, он жил тут вечность и всегда жить будет. Молодые, здоровые умирали, а дед балагурил, сколачивал им гробы и даже на поминках веселил народ.
Скрипнула в сенях дверь, на крыльце показалась Лида Добычина в темном вязаном жакете. Постояла, держась за балясину перил, вздохнула и спустилась вниз. Присев рядом с Широковым, негромко произнесла:
– Ну что ты все ходишь и ходишь, Ваня? И сидишь тут, как сыч, часами? Вон сколько окурков накидал. Люди-то что обо мне подумают?
– А чего мне хорониться-то от людей? – помолчав, проговорил Иван Степанович. – У меня худого, Лида, и в мыслях нету. А коли хочешь, я и курить по твоему заказу брошу.
– Я замужняя баба, у меня двое ребятишек, а в поселке столько молодых женщин – выбирай любую! Ты же непьющий, работящий, вон и курить готов бросить… Да разве какая откажется?
– Выходи за меня, Лида, – попросил он.
– А Павел, дети? – засмеялась она. – Про них ты подумал? Их что? Побоку?
– Детей я усыновлю, а Павел для тебя отрезанный ломоть.
– Вчера письмо прислал, зовет в областной центр, ему хорошую квартиру посулили, – ответила Лида. – А мне не хочется отсюда уезжать. Без меня самодеятельность развалится, да и должность у меня выборная – секретарь поселкового Совета! Ты ведь тоже голосовал за меня?
– Не любит тебя Павел! – вырвалось у него.
– Я знаю, – вдруг тихо произнесла она. – Не любит… Но ведь любовь не вечна, когда поженились – любил, я это чувствовала, а потом… эта молоденькая учительница с бесстыжими глазами… Только не будет Павлу счастья с ней.
– Ты знала?! – ахнул он.
– Не слепая, – усмехнулась Лида. – И что в нашем поселке можно скрыть?
– И смеялась, шутила, вида не подавала? – продолжал удивляться Широков.
– Я смолоду веселая, Ваня, – сказала она. – Не пристает ко мне горе-печаль! Лучше, думаешь, если бы я его пилила, закатывала сцены на весь поселок, как Маруська Корнилова своему. И чего добилась? Мужик все равно ушел от нес, а она волосы рвала на голове. От горьких дум и слез бабы быстрее стареют, Ваня.
– Как это можно по нескольку раз любить? – раздумчиво произнес Иван Степанович. – Я одну тебя люблю и буду до смерти любить.
– И это я знаю, Ваня, – вздохнула она. – Такая большая любовь ох как редко кому выпадает! Счастливый ты человек.
– Я?! – вытаращил он глаза. – Да как у тебя язык-то повернулся такое ляпнуть, Лида? Был ли в моей жизни хоть один день, чтобы я о тебе не думал? И жив-то лишь тем, что ты счастлива. Если бы Павел мучил тебя или поднял руку, я, наверное, смог бы его убить, право слово!
– Что ты городишь, Ваня! – всплеснула руками она. – Из нас двоих если кто и мучился, так это Паша. Делить свою любовь на двоих думаешь просто? Он разрывался, бедняга, на куски между мной, ею, детьми… Нет, родимый, моему муженьку не позавидуешь!
– Она еще жалеет его! – сплюнул под ноги Широков.
– В присутствии человека не говорят о нем в третьем лице, – улыбнулась женщина.
– Куды мне до пего! – нахмурился Иван Степанович. – Павел – светлая голова, недаром пошел на повышение, а я…
– Простой электрик, – рассмеялась Лида. – Ты уже говорил… Дело не в этом. Я любила Павла, наверное, я сейчас люблю, конечно, не так, как раньше… Зачем тебе женщина, Иван Степанович, которая все еще любит другого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191