Дежурный, стряхнув с красной фуражки капли, ушел в дежурку. Тяжело зашагал по тропинке к своему дому Абросимов. Когда он скрылся за водонапорной башней, направился домой и Иван Широков. Болотные сапоги разбрызгивали глубокие лужи, из-под ноги лениво запрыгала большая лягушка, где-то близко забрехала собака, потом прокукарекал петух. Иван Широков снял в сенях сапоги и в носках осторожно подошел к двери. Уже укладываясь в маленькой комнате на железную койку, он услышал сонный голос матери:
– Где тебя, лешего, носит?
– К поезду ходил.
– Встречал кого, что ли?
– Провожал, – помолчав, ответил он.
– Вань, а Вань, – сквозь зевоту спросила Мария Широкова. – Женился бы ты, что ли?
– Спи, мать, – не сразу ответил он, – придет время – и женюсь.
– Ох, боюсь, Ванятка, упустил ты свое время, – вздохнула Мария. – Неужто так бобылем и будешь век куковать?
– Завтра надо старого петуха зарезать, – зевая, сказал Иван и, повернувшись к стене, закрыл глаза.
– Жалко, Ванюша, петух еще хоть куда… Может, погодить? Молодой-то петушок жидковат, много ли от него толку?
В ответ она услышала негромкий храп.
Часть вторая
След змеи на камне
Суровый призрак, демон, дух всесильный,
Владыка всех пространств и всех времен,
Нет дня, чтоб жатвы ты не снял обильной,
Нет битвы, где бы ты не брал знамен.
Константин Бальмонт
Глава одиннадцатая
1
Ефимья Андреевна лежала в некрашеном гробу, скрестив восковые руки на груди и сурово поджав синеватые губы. На лбу черная, с крестиком лента, в пальцах тоненькая, с голубоватым огоньком свечка. Как сильно отличается лежащий живой человек от покойника! Такое впечатление, будто мертвое тело сплющилось, окаменело, превратилось во что-то нереальное, не поддающееся пониманию. Жизнь ушла, а тело-то осталось. Но это уже не человеческая оболочка, а нечто иное. Чужое, незнакомое… Именно такой запечатлелась в памяти Вадима Казакова умершая бабушка. Потом были похороны на новом кладбище. Яму вырыли рядом с могилой Андрея Ивановича Абросимова. Было много народу: старухи, старики, съехавшиеся родственники, молодежь. Девяносто три года прожила Ефимья Андреевна, у нее уже были почти взрослые правнуки, проживи она еще несколько лет – и был бы у нее праправнук. Умерла она легко, как и просила в своих молитвах бога: утром встала с кровати, вышла во двор покормить кур, принесла дрова и затопила русскую печку, хотя осень в этом году выдалась на редкость теплая, поставила чугунок с картошкой, закопченную кастрюлю с похлебкой, но пообедать ей так и не довелось. В полдень присела на табуретку у окна, раскрыла старый альбом с фотографиями близких ей людей да так и сунулась в него сухим морщинистым лицом, будто хотела поцеловать бравого гвардейца Андрея Ивановича, сфотографированного еще до революции в военной форме с Георгиевским крестом.
Квартировавшая у нее акушерка первым делом сообщила о случившемся Павлу Дмитриевичу, а уж он телеграммами оповестил всех. Притащился на кладбище и дед Тимаш. Пожалуй, он теперь остался в Андреевке самым старым – всех пережил веселый плотник. Видел теперь лишь одним глазом, второго несколько лет назад лишился из-за глаукомы, борода будто снегом присыпана, лишь прокуренные усы остались рыжими. На пустом глазу носил черную повязку, отчего немного напоминал старого пирата. Старик продал свой дом дачникам, поставив довольно странное условие: половину суммы сразу взял деньгами, а насчет второй половины договорился, чтобы ему выставляли бутылку до тех самых пор, пока не проводят его в последний путь на кладбище. Жил он в ветхой пристройке на своем участке. Узнав про столь хитроумную купчую, Вадим вспомнил рассказ про старуху, которую споили наследники ее поместья, чтобы поскорее завладеть богатством.
– Не думал, родненькие, что переживу Ефимью, – посетовал на поминках Тимаш. – И чего это господь бог не призывает меня на страшный суд? Али из всех святцев на том свете меня вычеркнули? И чертям я не нужон?
Старик еще не утратил чувство юмора, да и голова, видно, у него была ясная, но балагурил поменьше, чем раньше. Поблескивая единственным голубоватым живым глазом, рассказывал сиплым, надтреснутым голосом, как лет пятнадцать назад сватался к покойнице, а она в него горшком запустила…
Вечером после поминок все родственники собрались на семейный совет. Председательствовал Дмитрий Андреевич Абросимов. Расположились на лужайке возле колодца. На перилах крыльца сидела осиротевшая кошка и посматривала на них желтыми глазами. Картофельная ботва на огороде пожухла, покрылась коричневыми пятнами, на грядках виднелся вылезший из земли лук, покачивались на легком ветру ржавые шапки осыпавшегося укропа. Скоро картошку копать, ближе к забору земля переворочена – там Ефимья Андреевна подкапывала для еды молодую. К толстой березе прибит серый скворечник с прохудившейся крышей.
Вадим пристроился на перевернутом колодезном ведре, Дмитрий Андреевич сидел на крашеной скамейке, Григорий Елисеевич Дерюгин в полковничьей форме с орденскими колодками присел на узкую скамью у колодца, на которую ведра ставят. Хромовые голенища начищенных сапог блестели. Его жена, Алена Андреевна, сидела рядом с Тоней, остальные расположились прямо на траве. Павел Дмитриевич расстелил выгоревший брезент, на перевернутом ящике стояли бутылки, соленые огурцы в деревянной чашке, салат, большое блюдо с холодцом. Все это осталось от поминок.
– Дом бросать на произвол судьбы нельзя, – заговорил Дмитрий Андреевич. – Но без хозяина, как говорится, дом сирота, а кто из нас сможет жить в нем?
Все промолчали. У Павла Дмитриевича свой дом, самый старший Абросимов, Дмитрий Андреевич, живет в Климове, Варвара и Семен – в доме Якова Ильича Супроновича. Теперь это их дом. Молодые разлетелись по разным городам-весям, им абросимовский дом ни к чему.
– Мне на пенсию через три года, – вставил Федор Федорович Казаков, отчим Вадима. – И потом, врос я корнями в Великополь, дети в техникуме и институте учатся.
– А я хотела бы пожить в Андреевке, – всхлипнула Антонина Андреевна.
У нее красные глаза, порозовевший от слез нос. В волосах седины незаметно, но на полном лице много тоненьких морщинок. У Варвары их еще больше, она сидит рядом с мужем, Семеном Яковлевичем. В руках скомканный платочек. Хотя они сестры с Антониной, но мало похожи. У Варвары многое от отца, Андрея Ивановича, а у Антонины – от матери.
– Пожить или жить? – уточнил Дмитрий Андреевич.
– Наш дом в Великополе, – весомо вставил Казаков.
– Куда уж нам от детей, – вздохнула Антонина Андреевна. – Только на лето смогу приезжать сюда.
– Может, продадим дом, да и дело с концом? – предложил Федор Федорович.
– Дом построил наш отец, здесь мы родились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
– Где тебя, лешего, носит?
– К поезду ходил.
– Встречал кого, что ли?
– Провожал, – помолчав, ответил он.
– Вань, а Вань, – сквозь зевоту спросила Мария Широкова. – Женился бы ты, что ли?
– Спи, мать, – не сразу ответил он, – придет время – и женюсь.
– Ох, боюсь, Ванятка, упустил ты свое время, – вздохнула Мария. – Неужто так бобылем и будешь век куковать?
– Завтра надо старого петуха зарезать, – зевая, сказал Иван и, повернувшись к стене, закрыл глаза.
– Жалко, Ванюша, петух еще хоть куда… Может, погодить? Молодой-то петушок жидковат, много ли от него толку?
В ответ она услышала негромкий храп.
Часть вторая
След змеи на камне
Суровый призрак, демон, дух всесильный,
Владыка всех пространств и всех времен,
Нет дня, чтоб жатвы ты не снял обильной,
Нет битвы, где бы ты не брал знамен.
Константин Бальмонт
Глава одиннадцатая
1
Ефимья Андреевна лежала в некрашеном гробу, скрестив восковые руки на груди и сурово поджав синеватые губы. На лбу черная, с крестиком лента, в пальцах тоненькая, с голубоватым огоньком свечка. Как сильно отличается лежащий живой человек от покойника! Такое впечатление, будто мертвое тело сплющилось, окаменело, превратилось во что-то нереальное, не поддающееся пониманию. Жизнь ушла, а тело-то осталось. Но это уже не человеческая оболочка, а нечто иное. Чужое, незнакомое… Именно такой запечатлелась в памяти Вадима Казакова умершая бабушка. Потом были похороны на новом кладбище. Яму вырыли рядом с могилой Андрея Ивановича Абросимова. Было много народу: старухи, старики, съехавшиеся родственники, молодежь. Девяносто три года прожила Ефимья Андреевна, у нее уже были почти взрослые правнуки, проживи она еще несколько лет – и был бы у нее праправнук. Умерла она легко, как и просила в своих молитвах бога: утром встала с кровати, вышла во двор покормить кур, принесла дрова и затопила русскую печку, хотя осень в этом году выдалась на редкость теплая, поставила чугунок с картошкой, закопченную кастрюлю с похлебкой, но пообедать ей так и не довелось. В полдень присела на табуретку у окна, раскрыла старый альбом с фотографиями близких ей людей да так и сунулась в него сухим морщинистым лицом, будто хотела поцеловать бравого гвардейца Андрея Ивановича, сфотографированного еще до революции в военной форме с Георгиевским крестом.
Квартировавшая у нее акушерка первым делом сообщила о случившемся Павлу Дмитриевичу, а уж он телеграммами оповестил всех. Притащился на кладбище и дед Тимаш. Пожалуй, он теперь остался в Андреевке самым старым – всех пережил веселый плотник. Видел теперь лишь одним глазом, второго несколько лет назад лишился из-за глаукомы, борода будто снегом присыпана, лишь прокуренные усы остались рыжими. На пустом глазу носил черную повязку, отчего немного напоминал старого пирата. Старик продал свой дом дачникам, поставив довольно странное условие: половину суммы сразу взял деньгами, а насчет второй половины договорился, чтобы ему выставляли бутылку до тех самых пор, пока не проводят его в последний путь на кладбище. Жил он в ветхой пристройке на своем участке. Узнав про столь хитроумную купчую, Вадим вспомнил рассказ про старуху, которую споили наследники ее поместья, чтобы поскорее завладеть богатством.
– Не думал, родненькие, что переживу Ефимью, – посетовал на поминках Тимаш. – И чего это господь бог не призывает меня на страшный суд? Али из всех святцев на том свете меня вычеркнули? И чертям я не нужон?
Старик еще не утратил чувство юмора, да и голова, видно, у него была ясная, но балагурил поменьше, чем раньше. Поблескивая единственным голубоватым живым глазом, рассказывал сиплым, надтреснутым голосом, как лет пятнадцать назад сватался к покойнице, а она в него горшком запустила…
Вечером после поминок все родственники собрались на семейный совет. Председательствовал Дмитрий Андреевич Абросимов. Расположились на лужайке возле колодца. На перилах крыльца сидела осиротевшая кошка и посматривала на них желтыми глазами. Картофельная ботва на огороде пожухла, покрылась коричневыми пятнами, на грядках виднелся вылезший из земли лук, покачивались на легком ветру ржавые шапки осыпавшегося укропа. Скоро картошку копать, ближе к забору земля переворочена – там Ефимья Андреевна подкапывала для еды молодую. К толстой березе прибит серый скворечник с прохудившейся крышей.
Вадим пристроился на перевернутом колодезном ведре, Дмитрий Андреевич сидел на крашеной скамейке, Григорий Елисеевич Дерюгин в полковничьей форме с орденскими колодками присел на узкую скамью у колодца, на которую ведра ставят. Хромовые голенища начищенных сапог блестели. Его жена, Алена Андреевна, сидела рядом с Тоней, остальные расположились прямо на траве. Павел Дмитриевич расстелил выгоревший брезент, на перевернутом ящике стояли бутылки, соленые огурцы в деревянной чашке, салат, большое блюдо с холодцом. Все это осталось от поминок.
– Дом бросать на произвол судьбы нельзя, – заговорил Дмитрий Андреевич. – Но без хозяина, как говорится, дом сирота, а кто из нас сможет жить в нем?
Все промолчали. У Павла Дмитриевича свой дом, самый старший Абросимов, Дмитрий Андреевич, живет в Климове, Варвара и Семен – в доме Якова Ильича Супроновича. Теперь это их дом. Молодые разлетелись по разным городам-весям, им абросимовский дом ни к чему.
– Мне на пенсию через три года, – вставил Федор Федорович Казаков, отчим Вадима. – И потом, врос я корнями в Великополь, дети в техникуме и институте учатся.
– А я хотела бы пожить в Андреевке, – всхлипнула Антонина Андреевна.
У нее красные глаза, порозовевший от слез нос. В волосах седины незаметно, но на полном лице много тоненьких морщинок. У Варвары их еще больше, она сидит рядом с мужем, Семеном Яковлевичем. В руках скомканный платочек. Хотя они сестры с Антониной, но мало похожи. У Варвары многое от отца, Андрея Ивановича, а у Антонины – от матери.
– Пожить или жить? – уточнил Дмитрий Андреевич.
– Наш дом в Великополе, – весомо вставил Казаков.
– Куда уж нам от детей, – вздохнула Антонина Андреевна. – Только на лето смогу приезжать сюда.
– Может, продадим дом, да и дело с концом? – предложил Федор Федорович.
– Дом построил наш отец, здесь мы родились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191