Трубку снял Хейфиц.
Богдан искренне удивился.
С этого, собственно, начался нынешний разговор.
— Только не говорите мне, молодой человек, что не удивились, застав меня живым и относительно здоровым.
— Откровенно говоря, удивился, Яков Моисеевич! Но дай вам Бог…
— Он-то пока дает. Хотя иногда в голову приходят крамольные мысли. Знаете, о чем я думаю, пан полковник? Нет? Мне теперь кажется, что зажился так долго исключительно потому, что все время кручусь под ногами у смерти. И она ко мне — как бы это сказать? — привыкла, что ли. Перестала обращать внимание. Не замечает, знаете ли, как я не замечаю старую вешалку в своей прихожей. Выходит, сам теперь — нечто вроде.
— Да как бы там ни было, Яков Моисеевич, живите сто лет!
— А я что же? Совсем не против. Вешалка, между прочим, вещь полезная. Но вы, пан полковник, прибыли сюда не из-за нее. Я так понимаю.
— Правильно понимаете, доктор. И зовите меня Богданом.
Полковник Славич протянул доктору тонкую папку.
Всего несколько страниц — копии некоторых материалов из уголовного дела, возбужденного против Степана Грача, сорокалетнего уроженца Черновицкой области.
— Так-так, умышленное… при отягчающих… с особой Жестокостью. Это, значит, и есть ваш путиловский упырь? Посмотрим.
Старик немедленно водрузил на крупный мясистый нос солидные очки в старомодной роговой оправе, с нескрываемым любопытством углубился в документы.
Читал внимательно.
Наконец отложил папку в сторону, сдвинул очки на высокий лоб, неожиданно остро сверкнул на Богдана пронзительными темными глазами.
— Что вам сказать, молодой человек? Похоже, именно тот случай. Именно тот.
— Простите, Яков Моисеевич?..
— Мы с вами, Богдан, живем в таких краях, что не соприкоснуться с этой темой, так или иначе, просто невозможно. Вспомните хотя бы Гоголя! Все эти вечера на хуторах, ярмарки, утопленницы, лунные ночи, ведьмы и безвинно загубленные панночки… Это откуда, спрашивается? Да отсюда же! Из наших с вами, пан Богдан, Палестин. Ну, соседям, откровенно говоря, тоже перепало… Возьмите Пушкина. «Песни западных славян» — это что, по-вашему?..
— Но, Яков Моисеевич, не станете же вы утверждать, что все эти…
— Можете не продолжать, молодой человек. Вся эта нежить — вот что вы хотели сказать! — существует на самом деле? Не стану, можете успокоиться. Знаете, сколько лет я режу трупы? Нет? Так я вам скажу — пятьдесят семь. Много это, по-вашему?
— Много.
— А по-моему, относительно. Знаете анекдот про теорию относительности?
— Не припомню.
— Еврейский мальчик спрашивает маму: «Кто такой Эйнштейн?» — «Большой ученый. Он изобрел теорию относительности». — «А что это такое?» — «Как тебе объяснить, Изя? Вот скажи, два волоса на голове у папы — это мало?» — «Мало». — «А в тарелке с супом?» — «Много». — «Это и есть теория относительности». — «Ха! И с такими хохмочками он выбился в люди?!» К чему это я? Да к тому, что самое древнее упоминание о карпатских вампирах относится к 1047 году. К 1047-му, Богдан! Потом, что называется, началось. Нет летописи, предания, сказки, где не фигурировал бы восставший из гроба мертвей, охочий до свежей человеческой крови. И тогда я спросил себя: Яков, почему они «плодятся» именно в этих краях? И может народ — простой, заметьте, народ, не власти предержащие, им-то как раз не привыкать! — врать из поколения в поколение. Режьте меня на куски, жарьте меня с постным маслом — не верю.
— И что же?
— А то. Есть, значит, этим байкам какое-то разумное объяснение! Обязательно есть! Будете слушать?
— За тем и приехал.
— Так вот… Тех, кого именуют вампирами, упырями, волколаками, вурдалаками и прочая, я — условно, разумеется, — делю на три большие группы. Забегая вперед, скажу, что реально, на мой взгляд, существует только одна. Но чтобы избежать путаницы, назову все три. Первая — мифические. Из преданий, сказок, легенд, готических романов, голливудских триллеров. Сказали и забыли. Вторая — так называемые энергетические. Здесь я не судья. Но верится, как писал классик, с трудом. Оставим их на совести господ экстрасенсов. И наконец, третья — люди, страдающие так называемыми гемозаболеваниями. Сиречь — болезнями крови. Как правило, наследственными. И опять же, как правило, сопряженными с различными психическими и сексуальными расстройствами. Ничего не приходит в голову?
— Садизм?
— И фетишизм тоже. Некоторым больным для получения сексуального удовлетворения достаточно самого вида крови. Вот и фетиш. Нередко сладострастные ощущения от вида собственной крови отмечаются еще в детстве, когда нанесение себе незначительных повреждений и вид свежей крови могут вызвать эрекцию. Имейте в виду, сами по себе эти расстройства могут развиться у людей, не страдающих гемозаболеваниями. И все же довольно часто два недуга взаимосвязаны. Это и есть тот самый случай.
— И что такое эти гемо?..
— Буду краток. В крови некоторых людей отсутствует или присутствует в недостаточном количестве фермент, необходимый для выработки гемоглобина. Тогда-то и развивается недуг. Ангидратическая эктодермальная дисплазия. ее называют «порфирией», «порфиновой болезнью»
«болезнью Дракулы». Суть одна: защищаясь, организм пытается возместить недостающее — отсюда тяга к крови. Не обязательно, кстати, человеческой. Вполне достаточно бывает крови животных — и человек совершенно вроде неожиданно и случайно идет работать на мясокомбинат, бойню или страстно увлекается охотой. Знакомы, наверное, с этой традицией — пития крови убитого зверя? И что же? А ничего! Может жить долго и счастливо, умереть в собственной постели, не подозревая даже о том, что всю жизнь страдал редким недугом. Кстати, стакан свежей крови может взбодрить, вызвать состояние сродни опьянению даже у здорового человека. Он, между прочим, может постепенно привыкнуть и… заболеть. Организм просто разучится производить гемоглобин самостоятельно. Такие случаи, увы, известны.
— Боже правый, я ведь охотник!
— Ну, драматизировать не стоит. Однако не слишком увлекайтесь традициями. Кстати, еще одно любопытное обстоятельство. Замечено, что «неблагополучные» дети рождаются с острым дефицитом гемоглобина. Потом питание, воспитание — вернее, их отсутствие, — среда… Похоже на «вашего», не правда ли?
— Очень похоже. Мать сбежала из дому с каким-то проходимцем, прижила хлопчика, а лет четырех от роду где-то в Сибири его «потеряла». А дальше — по спирали, как водится. Бродяжничал, воровал, сидел, снова бродяжничал. И — на тебе! — на сорок первом году потянуло на родину. Бабка умерла, дом два года стоял заколоченный, Как узнал? От кого? Бес шепнул, не иначе.
— А ребенок?
— Такой же бродяжка. Пристал, на свою беду, к Грачу на вокзале в Харькове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103