Но чем дальше, тем яснее становилась современникам бесплодность действий императора. В 40-х годах его уже не сравнивали с Петром. Ясно, что Россия не получила нового великого реформатора. «Что за странный этот правитель, — писала о нем жена министра иностранных дел графиня М. Д. Нессельроде, — он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает». С годами усталость и разочарование стал ощущать и сам Николай. А. О. Смирнова-Россет записала в своем дневнике 5 марта 1845 г.: «Государь без императрицы, которой на зиму врачи рекомендуют уезжать в Италию, грустит и одинок. Занимается один целыми часами. Это все имеет влияние на других. Государь сказал мне: „Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке. Часто удаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…“ Он работал все больше и больше, а результаты были все плачевнее и плачевнее.

Реакция
Таким его застала революция 1848 г. Началось последнее, «мрачное», семилетие царствования Николая. В полном великолепии и действенности проявилась его роль жандарма Европы. Сначала в западные губернии была стянута 300-тысячная армия, которая в любой момент была готова двинуться на подавление революций в Пруссию, Австрию или Францию. В 1849 г. этому суждено было осуществиться — русские войска совершили Венгерский поход, подавив революцию в Венгрии и обеспечив династии Габсбургов существование еще на 60 с лишним лет.
Угроза революционного взрыва заставила Николая открыто встать на путь реакции. Теперь он уже публично отрекается от своих прежних намерений постепенно идти к освобождению крестьян. Принимая дворян одной из губерний, Николай счел нужным заявить: «Некоторые лица приписывали мне по сему предмету самые нелепые и безрассудные мысли и намерения. Я их отвергаю с негодованием».
Цензурный гнет достигает в эти годы своего апогея. Россия решительно отгораживается от всего цивилизованного мира. Создается чрезвычайный орган, так называемый Бутурлинский комитет, который просматривает уже пропущенные цензурой издания. Носятся слухи о возможном закрытии университетов, и даже скромную статью С. С. Уварова в защиту университетского образования Николай объявил «неприличной», отправив министра в отставку. «Варварство торжествует там дикую победу над умом человеческим», — записал о тогдашнем состоянии России в своем дневнике известный либеральный цензор А. В. Никитенко.
Но долго так продолжаться не могло. Крах системы с особенной силой проявился в поражении России в Крымской войне. Сама эта война была не чем иным, как попыткой уверенного в своем могуществе Николая I воспользоваться слабостью Турции, захватить стратегически важные для России территории и утвердить свое господство над черноморскими проливами.
На стороне Турции выступили тогда Англия и Франция, что не оставило России никаких шансов на успех. За всю историю нового и новейшего времени Россия не терпела столь крупного и постыдного поражения. Огромная страна, обладавшая самой крупной в Европе армией, не смогла справиться с 60-тысячным экспедиционным корпусом, высадившимся в Крыму. А ведь всего за несколько лет до этого, в 1850 г., с небывалой пышностью праздновалось 25-летие «благополучного царствования».
В представленных по этому случаю всеподданнейших отчетах всех основных министерств и ведомств доказывалось, что «положение России и ее монарха никогда еще, с самого 1841 г., не было более славно и могущественно». На бумаге система выглядела безупречной. В действительности же, как писал П. А. Валуев в 1855 году в записке «Дума русского», передававшейся из рук в руки всей читающей Россией, оказалось, что «сверху блеск, а снизу гниль».
События Крымской войны стали тяжелейшим испытанием для самого Николая. Он искренне верил, что созданная им система идеальна и приносит России только благо. Когда же выяснилось, что ни армия, которой он так гордился, ни флот не в состоянии защитить Отечество от неприятеля, он просто не смог перенести очевидного краха.
«Угнетение, которое он оказывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения, — писала А. Ф. Тютчева, — угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки. „…“ И вот когда наступил час испытания, вся блестящая фантасмагория этого величественного царствования рассеялась как дым. „…“ В короткий срок полутора лет несчастный император увидел, как под ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал, что поднял Россию».

Смерть
Даже железное здоровье Николая не могло выдержать свалившейся на него беды, и 18 февраля 1855 г. после двухнедельной болезни он скончался. Александр Николаевич записал в этот день в своем дневнике: «Мандт (лейб-медик Николая. — С. М.) за мной. Государь спросил Бажанова. Причастился при нас всех. Голова совсем свежая. Удушье. Сильные мучения. Прощается со всеми — с детьми, с прочими. Я на коленях, держу руку. Жал ее. К концу чувствуется холод. В 1/4 1-го все кончено. Последние ужасные мучения». «Незадолго перед концом к императору вернулась речь, — передавала Тютчева рассказ жены наследника, — которая, казалось, совершенно покинула его, и одна из его последних фраз, обращенных к наследнику, была: „Держи все — держи все“. Эти слова сопровождались энергичным жестом руки, обозначавшим, что держать нужно крепко».
По Петербургу вскоре поползли слухи, что император покончил с собой или отравлен. Добролюбов, тогда еще совсем молодой студент, записал в своем дневнике: «Разнеслись слухи о том, что царь отравлен, что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях, что потому и не показывали народу лицо царя во все время, пока он стоял в Зимнем дворце».
В пользу версии о самоубийстве как бы говорит откровенно подавленное состояние императора в последние месяцы перед смертью. Близкие часто видели, как ночами царь «клал земные поклоны перед церковью», а в кабинете «плакал как ребенок при получении каждой плохой вести». П. Д. Киселев вспоминал, что в последние месяцы император «утомлялся и сколько ни желал преодолеть душевное беспокойство, оно выражалось на лице его более, чем в речах, которые при рассказе о самых горестных событиях заключались одним обычным возгласом: „Твори, Бог, волю свою!“ Незадолго до смерти он отказался выслушать письмо от младших сыновей Михаила и Николая, бывших в Крыму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249