Александр III, как и его ближайшее окружение, узрели в Игнатьеве некий антипод Лорис-Меликову, и это решило дело. Константин Петрович не сомневался, что под его контролем и руководством дурные черты характера Николая Павловича не смогут сказаться на его деятельности. Стоит отметить, что граф Игнатьев счел контроль и руководство со стороны обер-прокурора Синода вполне правомерными. Опека Константина Петровича над министром внутренних дел не только не тяготила последнего — Игнатьев и сам постоянно обращался к нему за инструкциями и советами, будь то меры по отношению к печати, местному самоуправлению или же, говоря современным языком, кадровые перестановки.
Управляя Игнатьевым, Победоносцев порой приходил в ужас от лжи и изворотливости министра. Но, сознавая, что Игнатьев «весь сплетен из интриги и лжет и болтает невероятно», считал, что, «кроме его, выставить в настоящую минуту некого». Поистине для неограниченной монархии настали времена, когда исполнилось пророчество Исайи: «Десятеро ухватятся за одного негодяя».
Положение самого обер-прокурора Синода еще более упрочилось после выхода манифеста 29 апреля. Начало 1880-х гг. — это кульминация его деятельности как ближайшего советника царя. В эти первые годы царствования его роль была исключительной — никто из окружения Александра III не мог претендовать на подобную, никто так близко не стоял у трона российской империи. Для Александра Александровича он был не только верным соратником, который помог в час роковой борьбыодолеть противников. Константин Петрович оказался нужен как опытный политик, способствующий становлению царской стратегии и тактики на новом этапе. Их единомыслие в понимании «новой политики» самодержавия порой поражало царя. «Это правда странно, как мы сходимся мыслью», — вырывалось порой у императора, получавшего очередной совет Константина Петровича.
Начало царствования, когда сам Александр III призвал Победоносцева «облегчить» ему его «первые шаги», характеризуется полной гармонией в их отношениях. С Победоносцевым обсуждались кандидаты на новые должности, ему поручались переговоры с ними, а также составление многих важных официальных бумаг. Но главное — правительственный курс вырабатывался императором при его теоретической и политической поддержке. Ни одно мероприятие в государственной сфере Александр III не провел, не согласовав его предварительно с Победоносцевым.
Константин Петрович остается для императора важнейшим источником информации. Он более обстоятельно и широко знакомился с печатью разных направлений — столичной и провинциальной, с цензурными делами. Близость к царю сделала обер-прокурора Синода своеобразным центром притяжения самых разных общественных сил. Он, как никто, много знал о стремлениях и планах группировок в высших сферах.
Именно к нему обращаются их представители с записками, письмами, планами и прожектами, стремясь довести их до царя. Константин Петрович, как ни один министр, мог ответить на все вопросы царя, но еще чаще обращался к нему по собственной инициативе, как бы упреждая их. Поистине он был незаменим для Александра III в первые трудные годы царствования, а влияние Победоносцева на царя, как и его могущество, казалось, не имело пределов. К нему обращались министры и чины высшей администрации за рекомендациями и инструкциями, зная о его осведомленности о позиции царя в том или ином вопросе. Через Победоносцева делались важные государственные дела, его связи, его поддержка или, напротив, противодействие в Комитете министров или в Государственном совете значили очень много.
А. А. Блок, увлекавшийся александровской эпохой, которая помогала ему постигать современность, увековечил Победоносцева как некий ее символ в поэме «Возмездие». Победоносцев уподоблен здесь сове — птице, живущей во тьме не выносящей солнечного света и, по приметам, приносящей несчастье. В набросках к поэме значится: «1 марта. Победоносцев бесшумно садится на трон, как сова». Думается, картина, созданная воображением поэта, иллюзорна: на троне сидел только его тезка — Александр Александрович Романов, не оставлявший места ни для кого другого. Сама мысль о том, что он с кем-то делит власть, не то что уступает ее, была для самодержца невозможна. Это и определило в дальнейшем непростое развитие его отношений с Победоносцевым.
И волеизъявление Александра III 29 апреля 1881 г., и увольнение им либеральных министров, казалось бы, ясно давали понять о его намерениях. Однако в обществе еще сохранялись иллюзии относительно его политического курса. Царистские иллюзии и сопровождавшее их ожидание честного, разумного и справедливого монарха были свойственны отнюдь не только крестьянству — ими была заражена и интеллигенция. Мучительно трудно оказалось расставаться с надеждами на изменение существующего порядка «сверху»— волею царя, без потрясений.
Потребность в следующем шаге к преобразованиям, к гражданскому обществу была настолько сильна, что и наиболее просвещенные слои общества готовы были принять желаемое за действительное. Слухи о новом повороте в политике Александра III, о случайности его первых шагов циркулировали и летом 1881 г. Так, начальник Медико-хирургической академии профессор Н. И. Козлов рассказывал М. Е. Салтыкову-Щедрину как нечто вполне достоверное, как царь жалеет, что расстался с Лорисом и Милютиным, и «это якобы только вопрос времени, что Лорис вновь будет у дела». И Щедрин с его проницательностью и скептицизмом не только верит этому, но и спешит поделиться полученными сведениями с другими… Однако императору для его «новой политики» нужны были совсем иные люди, чем Лорис-Меликов и его соратники.
Думая о выходе из кризиса, Александр III не предполагал никаких реформ — источник кризиса он искал не в социально-экономическом положении страны и не в отсталости ее политического строя, а в ложных, занесенных с Запада идеях, помутивших общественное сознание. Но предстоявшая борьба за укрепление власти мыслилась совсем не в идейной области.
В сентябре 1881 г. вступило в действие «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». На территориях, объявленных на исключительном положении, вводились чрезвычайные меры: генерал-губернаторы и градоначальники получали особые полномочия. Административные высылки без суда, военные суды, закрытые судебные процессы — все эти меры, к которым имели право прибегать местные власти, становились, по сути, нормой авторитарного государства, все более сближавшегося с тоталитарным в области карательной политики. «Положение об охране» подтверждало неспособность самодержавия управлять на основе собственных же законов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249
Управляя Игнатьевым, Победоносцев порой приходил в ужас от лжи и изворотливости министра. Но, сознавая, что Игнатьев «весь сплетен из интриги и лжет и болтает невероятно», считал, что, «кроме его, выставить в настоящую минуту некого». Поистине для неограниченной монархии настали времена, когда исполнилось пророчество Исайи: «Десятеро ухватятся за одного негодяя».
Положение самого обер-прокурора Синода еще более упрочилось после выхода манифеста 29 апреля. Начало 1880-х гг. — это кульминация его деятельности как ближайшего советника царя. В эти первые годы царствования его роль была исключительной — никто из окружения Александра III не мог претендовать на подобную, никто так близко не стоял у трона российской империи. Для Александра Александровича он был не только верным соратником, который помог в час роковой борьбыодолеть противников. Константин Петрович оказался нужен как опытный политик, способствующий становлению царской стратегии и тактики на новом этапе. Их единомыслие в понимании «новой политики» самодержавия порой поражало царя. «Это правда странно, как мы сходимся мыслью», — вырывалось порой у императора, получавшего очередной совет Константина Петровича.
Начало царствования, когда сам Александр III призвал Победоносцева «облегчить» ему его «первые шаги», характеризуется полной гармонией в их отношениях. С Победоносцевым обсуждались кандидаты на новые должности, ему поручались переговоры с ними, а также составление многих важных официальных бумаг. Но главное — правительственный курс вырабатывался императором при его теоретической и политической поддержке. Ни одно мероприятие в государственной сфере Александр III не провел, не согласовав его предварительно с Победоносцевым.
Константин Петрович остается для императора важнейшим источником информации. Он более обстоятельно и широко знакомился с печатью разных направлений — столичной и провинциальной, с цензурными делами. Близость к царю сделала обер-прокурора Синода своеобразным центром притяжения самых разных общественных сил. Он, как никто, много знал о стремлениях и планах группировок в высших сферах.
Именно к нему обращаются их представители с записками, письмами, планами и прожектами, стремясь довести их до царя. Константин Петрович, как ни один министр, мог ответить на все вопросы царя, но еще чаще обращался к нему по собственной инициативе, как бы упреждая их. Поистине он был незаменим для Александра III в первые трудные годы царствования, а влияние Победоносцева на царя, как и его могущество, казалось, не имело пределов. К нему обращались министры и чины высшей администрации за рекомендациями и инструкциями, зная о его осведомленности о позиции царя в том или ином вопросе. Через Победоносцева делались важные государственные дела, его связи, его поддержка или, напротив, противодействие в Комитете министров или в Государственном совете значили очень много.
А. А. Блок, увлекавшийся александровской эпохой, которая помогала ему постигать современность, увековечил Победоносцева как некий ее символ в поэме «Возмездие». Победоносцев уподоблен здесь сове — птице, живущей во тьме не выносящей солнечного света и, по приметам, приносящей несчастье. В набросках к поэме значится: «1 марта. Победоносцев бесшумно садится на трон, как сова». Думается, картина, созданная воображением поэта, иллюзорна: на троне сидел только его тезка — Александр Александрович Романов, не оставлявший места ни для кого другого. Сама мысль о том, что он с кем-то делит власть, не то что уступает ее, была для самодержца невозможна. Это и определило в дальнейшем непростое развитие его отношений с Победоносцевым.
И волеизъявление Александра III 29 апреля 1881 г., и увольнение им либеральных министров, казалось бы, ясно давали понять о его намерениях. Однако в обществе еще сохранялись иллюзии относительно его политического курса. Царистские иллюзии и сопровождавшее их ожидание честного, разумного и справедливого монарха были свойственны отнюдь не только крестьянству — ими была заражена и интеллигенция. Мучительно трудно оказалось расставаться с надеждами на изменение существующего порядка «сверху»— волею царя, без потрясений.
Потребность в следующем шаге к преобразованиям, к гражданскому обществу была настолько сильна, что и наиболее просвещенные слои общества готовы были принять желаемое за действительное. Слухи о новом повороте в политике Александра III, о случайности его первых шагов циркулировали и летом 1881 г. Так, начальник Медико-хирургической академии профессор Н. И. Козлов рассказывал М. Е. Салтыкову-Щедрину как нечто вполне достоверное, как царь жалеет, что расстался с Лорисом и Милютиным, и «это якобы только вопрос времени, что Лорис вновь будет у дела». И Щедрин с его проницательностью и скептицизмом не только верит этому, но и спешит поделиться полученными сведениями с другими… Однако императору для его «новой политики» нужны были совсем иные люди, чем Лорис-Меликов и его соратники.
Думая о выходе из кризиса, Александр III не предполагал никаких реформ — источник кризиса он искал не в социально-экономическом положении страны и не в отсталости ее политического строя, а в ложных, занесенных с Запада идеях, помутивших общественное сознание. Но предстоявшая борьба за укрепление власти мыслилась совсем не в идейной области.
В сентябре 1881 г. вступило в действие «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». На территориях, объявленных на исключительном положении, вводились чрезвычайные меры: генерал-губернаторы и градоначальники получали особые полномочия. Административные высылки без суда, военные суды, закрытые судебные процессы — все эти меры, к которым имели право прибегать местные власти, становились, по сути, нормой авторитарного государства, все более сближавшегося с тоталитарным в области карательной политики. «Положение об охране» подтверждало неспособность самодержавия управлять на основе собственных же законов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249