Еще 19 ноября по повелении Павла I прах Петра III в Благовещенской церкви был переложен в новый, отделанный знаками царского достоинства гроб, и в тот же день сюда прибыл новый император с императрицей и детьми, при этом гроб был открыт — царская семья как бы прощалась с покойным. То же произошло 20 ноября, а 25-го — в присутствии великих князей и придворного штата Павел I совершил там нечто такое, что привело в содрогание окружающих: взойдя в царские ворота и возложив на себя заранее приготовленную императорскую корону, он тут же, при возглашении вечной памяти, положил ее на гроб Петра III, то есть короновал на царствование мертвого императора. (Петр III, правивший всего полгода, не успел провести требовавшей основательной подготовки своей коронации). 2 декабря состоялось торжественное перенесение гроба с останками Петра III в сопровождении войск и следовавшей за ним в трауре императорской семьи и придворных в Зимний дворец, где он был установлен на катафалке рядом с гробом Екатерины II. В печальной процессии выделялся своим громадным ростом граф А. Г. Орлов, которого многие считали тогда убийцей Петра III, — именно ему Павел приказал нести императорскую корону. 5 декабря оба гроба были перевезены в Петропавловскою крепость, где на две недели выставлены для всеобщего поклонения, и, наконец, 18 декабря останки Петра III и Екатерины II были преданы земле.
Мы потому так подробно коснулись церемонии перезахоронения Петра III, что в ней как в зеркале отразились характерные черты личности и умонастроений Павла I в этот переломный в его жизни момент восшествия на престол, его переживания прошлых лет и наметки стиля будущего правления. Павел придавал этому акту слишком большое значение, чтобы не продумать до мельчайших деталей весь ритуал театрализованно-траурного, полного острых исторических ассоциаций, растянувшегося на сорок дней действа.
Ф. Г. Головкин считал, что этим он хотел «опозорить память своей матери». Несомненно, тут есть известный резон. Растворив похороны столь много сделавшей для России за свое блистательное в целом царствование Екатерины II, еще при жизни нареченной великой, заслужившей самые высокие знаки посмертного внимания современников, в трагикомическом фарсе перезахоронения ее незадачливого мужа, Павел I конечно же мстил матери. Но из-за одного этого он вряд ли бы затеял столь длительный и многотрудный маскарад. Его нельзя объяснить и только тем, что Павел I старался просто восстановить историческую справедливость в отношении незаслуженно отвергнутого современниками Петра III, воздать ему, так сказать, задним числом то, что он так и «недополучил» при жизни и сразу же после смерти, — мы ведь не знаем, да, наверное, никогда и не узнаем, что действительно таилось в недрах его души насчет Петра III.
Дело в том, что для Павла I было принципиально важным посредством всей этой загробной церемонии публично признать отцом того, кто сам не желал признавать его ни своим сыном, ни наследником престола. Н. А. Саблуков, один из наиболее проницательных и осведомленных мемуаристов-современников Павла I, верно заметил, что он стремился всем этим «положить предел слухам, которые ходили на его счет», а слухи эти, поясняет Саблуков, напоминали о старинном плане Петра III незадолго до свержения объявить Екатерину виновной в прелюбодеянии, а Павла — незаконнорожденным, заключив их в Шлиссельбургскую крепость и т. д. «Все эти события, — продолжал Саблуков, — засвидетельствованы в архивах и были хорошо известны многим лицам, в то время (в середине 1790-х гг. — А. Т.) еще живым, которые были их очевидцами». Именно в этом, как нам думается, и состоял глубинный смысл всех усилий Павла I по перезахоронению останков Петра III: возродив представление о нем как законно правившем Россией императоре, официально и всенародно провозгласив его своим отцом, Павел I выбивал, таким образом, почву из-под могущих снова всплыть толков о темных обстоятельствах своего происхождения, о сомнительности потому прав на престол и т. д. Тем самым он еще раз подтверждал легитимность своей императорской власти.
Павел I и здесь повел себя достаточно последовательно. В конце января 1797 г. он издал Указ Сенату, в котором предписывал сохранившиеся в государственном делопроизводстве печатные листы известного манифеста Екатерины II от 6 июля 1762 г. о кончине Петра III «выдрать» и доставить генерал-прокурору (речь, видимо, шла вообще о всех публикациях манифеста). По исполнении этого указа Павел I распорядился все листы с манифестом сжечь в Тайной экспедиции, оставив только два экземпляра для справок. Он знал, что делал: полный поношений Петра Федоровича, осуждавший всю политику его кратковременного царствования, включавший в себя унизительный для его памяти акт отречения, екатерининский манифест 1762 г. резко диссонировал с только что оказанными ему посмертными почестями.
Можно вместе с тем сказать, что всей этой историей с перезахоронением Павел I сводил счеты и со своим прошлым, окончательно разрывал с тяготевшим над ним столько лет призраком Петра III, и в данном отношении его поступки, несмотря на всю их экстравагантность и даже известную кощунственность с точки зрения христианских правил, имели свою непреложную логику и свое психологическое оправдание.
Передавая впоследствии свои впечатления о первых шагах Павла I на престоле, современники чаще всего писали о внезапных переменах, часто внешнего свойства, о «крутых мерах» в повседневном быту, когда, по выражению мемуаристов, все вдруг «перевернулось вверх дном». Вспоминали о полицейской опеке над частной жизнью, о вакханалии стремительных и взаимоисключающих распоряжений Павла I, о запретах на определенные фасоны одежды, причесок, о мгновенном изменении в наружном виде столиц, в облике военных и гражданских чинов и т. д. Но мало кто видел тогда за всем этим знак «крутых перемен» в самих основах государственного существования, которые несло с собой новое царствование.
Как уже отмечалось, из горнила драматических переживаний первых революционных лет Павел вышел непреклонным сторонником укрепления абсолютизма. Только это могло поставить надежную преграду разрушительному французскому наваждению и спасти тем самым «старый порядок» не только в России, но и в Европе в целом. Надо полагать, что еще до воцарения Павел пришел к убеждению, что наилучшей — а в принципе и предельной — формой такой власти является единоличное монархическое правление, опирающееся на централизованную, бюрократически организованную сверху донизу администрацию.
К тому побуждали и условия самой России, где престиж, самодержавия заметно пошатнулся — не оттого лишь, что оно пало в конце века во Франции, но и в ходе исторических событий послепетровского времени, причем не только от отсутствия положительного закона о престолонаследии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249