Да и что говорить? Те, кому положено, и так разузнают все. Незадачливого убийцу взяли живым. И человека с корзиной — тоже.
Что лезвие отравлено, узнали быстро — метнувший клинок признался сам.
— Принесите нож, — велел наместник и долго осматривал синеватое лезвие с волнистым узором. Хороший клинок.
— А еще была игла, — сказал тихо — но Шинори, который принес нож, слышал. — Жизнь — это змея, свернувшая кольца, да? — обратился к нему господин.
Тот, растерявшись, молчал. Наместник, с досадой махнув рукой, отослал его.
* * *
— Когда-то давно Энху, глава сильнейшего рода тхай, сумел заключить договор с правителями куда более мелкими, присоединив в результате их земли к своим. Тогда обошлись словами, не кровью. Ее не было.
— Была. Но мало — недостаточно для внесения в хроники. Для того чтобы обрушить мост, не нужно разбирать перила — достаточно покачнуть опору. Иногда это правильней сделать сразу, не ждать раздоров.
Тушечница в форме головы сказочной птицы. Бронза — но сейчас, в лучах солнца, кажется золотом. Нельзя делать птиц из металла — они никогда не смогут взлететь. Аоно между тем говорит:
— Вы знаете, это мой родственник. Наши семьи очень близки. — Помощник и не пытался скрыть тревогу. — Конечно, закон есть закон… только страшно самому попасть под его колесо.
— Я помню.
— Он — всего лишь орудие в чужих руках, его вины в заговоре нет. Не более чем приманка…
— Это легко узнать, не так ли? — Молодой человек опускает ресницы — так бахрома занавески скрывает змею, подумалось Аоно. — Я спрошу его сам.
— Вы так хорошо знаете людей? Или обладаете высшей властью? — срывается с губ совершенно уж непочтительное. Тот словно не замечает вызова, порожденного отчаянием.
— Я знаю людей. И уже видел тех, кто хотел моей смерти.
— Только добра я хочу Окаэре, — произносит наместник несколько часов спустя, приложив печать к приговору.
В голосе слышна напевная мягкость северо-запада, странным образом сочетающаяся со столичным выговором. Наместник всматривается в лицо Аоно, некрасивое, покрытое темными крапинками.
— И вы будете со мной. Поскольку знаете, что я прав — и любите свой город.
— Я всегда чтил законы, — через силу отзывается Аоно. — Законы и волю вышестоящих… но с вами иначе. Вы правы, я люблю свой город и желаю ему процветания. Хотя предпочел бы не идти по головам близких — даже виновных.
— Неправильно. Это они идут путем, приносящим вред Окаэре.
Помощник прекрасно помнил закон — семья виновного лишается состояния, а как поступить с людьми, решает обладающий высшей властью. В случае покушения на Благословенного смерти подлежала не только семья виновного, но и вся родня. А в случае покушения на человека Второго круга, ставленника Столицы… Родственников, непричастных к содеянному, могли выслать из города — но не тронули, и Аоно даже остался на прежней должности. Наверное, Аоно мог бы облегченно вздохнуть…
— Вы позволяете женщинам его жить, как раньше. Но его сын… мальчику всего десять лет.
— Пусть живет. Но он никогда не покинет стен Хоуханэ — и ему не будет позволено хоть как-то общаться с остальным миром.
— И даже вести о матери он не получит?
— Нет.
Хоуханэ. Крошечная горная крепость — зимой все подступы к ней заносит снегом. Кисть замерла над гладкой, с серебристо-зеленым отливом, бумагой ниили.
— Указ еще не подписан. Если хотите, мальчик останется в городе — его знаком станет лиловая лента.
— У вас есть сердце? — спрашивает Аоно внезапно и сам теряется от подобной дерзости, не первой уже.
— Есть. И есть долг, который я обязан исполнить. Вы со мной? — спрошено мягко, но требовательно. Не уйти от ответа и не солгать.
— Да, Высокий.
Молодая женщина громко кричала, пытаясь хотя бы коснуться сына. Ее оттеснили назад и задвинули защелку на двери.
Мальчик, сумрачный, встрепанный, шел, куда вели, но вдруг вывернулся из-под локтя охранника, метнулся назад, к запертой двери.
Успел только скользнуть пальцами по створке — его перехватили и повели прочь, на сей раз крепко держа за руку.
* * *
Холодно стало. Привык, что в Столице поздняя осень теплее, чем здешний месяц Журавля? Нет. Это от мыслей так неуютно… Как много о нем говорят. Для чего? Неужто от сплетен кому-то легче?
…Если дать сплетникам чересчур много воли, своими домыслами они могут и Небо обрушить. Но заставить всех замолчать невозможно…
Наверное, возможно. Только тогда его возненавидит вся Окаэра. Разве этого хотел отправивший его сюда?
— Лучше я позабочусь о том, что им говорить….
— Ты не больно-то рот разевай, — озираясь, пробормотал дорожный рабочий в компании приятелей-собутыльников, отдыхающих после длинного дня. — Вот мы сейчас пьем, а он все видит! Уж вы мне поверьте! И на работу выйдем — тоже все будет знать! Потому что нечисть. — И зажал себе рот испуганно.
В народе поплыли слухи, что господин Окаэры, стоит ему пожелать, узнает о малейшем промахе. Слухи эти распространяли его шин; по правде сказать, новости они добывали успешно. Простой народ подхватил эти речи куда быстрее, чем ожидалось, и прибавил к ним иные страхи.
— Хоть на тень его посмотрите, — угрюмо советовал пожилой каменщик. — Ну, человек ли?
— А что тень?
— Всегда четкая такая, резкая, очерченная, словно кто ходит за ним и рисует. А у нас у всех — как придется. Так-то вот…
* * *
— Зачем вам ездить по деревням лично? Разве мало известий от доверенных лиц? — удивлялся Аоно.
— Если это моя земля, я хочу видеть свою землю, — с неизменной еле заметной улыбкой отозвался наместник. — Плох тот хозяин, что не знает собственного дома. Или не так?
Оделся просто, в серо-зеленое — ни одного знака, только кольцо-печатка на руке. Даже волосы перехватил темно-зеленой повязкой — не понять, какой ранг. С собой, кроме охраны и пары чиновников, взял Шинори. Тот был растерян неожиданной честью, и забавно было видеть растерянность на хмуром лице.
— Ну и рожа! — без обиняков заявил младший, когда брат пришел с известием о скором отъезде. — Знаю, почему тебя взяли — на тебя же смотреть смешно!
Шинори хотел дать ехидному созданию по шее, но сдержался, думая о предстоящем.
Даже младшему он не открывал того, что с недавних пор не давало покоя. Еле заметные следы на коже господина — словно умело залеченные шрамы от плети. Не понимал, откуда они взялись, и думать об этом боялся — мало ли что за семья была у Высокого… или не семья виновата? Страшно гадать о таком. А спросить невозможно… да и знай наверняка, что ответит, не посмел бы.
Почему Шинори доверили это знание? Потому что оно не являлось тайной? Может, и так. Но все равно — господин знает, что такое боль. И если Шинори вообще хоть что-то понимает в лечении — Йири Алайя когда-то пришлось очень несладко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161