Зачем мне это?
— Думать?
— Нет… испытывать любовь к себе?
Не нашел что ответить.
Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго — и даже не прикоснулся. Почему?
Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик…
Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать — но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.
Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.
Но никто его не потревожил.
Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода — стемнело раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту — но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу и свечи рассыпал.
Дверь открылась, и мальчишка простерся на полу, не видя, но и не сомневаясь, кто появится на пороге.
— Здравствуй.
Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:
— Встань.
И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, облитые маслом, спросил:
— Что ты здесь делал?
— Я пытался зажечь…
На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:
— Идем. Тара уберет… — И направился в другую комнату. Юноша послушно последовал за ним.
Там было светло. И все видно…
Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый — но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва — не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице?
Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась — поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, и Айхо почти забыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.
Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, ушла мелодия или вернется.
— Довольно, — господин едва заметно качнул головой и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.
Айхо тряхнул головой, так что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота — весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!».
— Нет.
Видя полные покорного ужаса глаза, черные — мягко сказал:
— Подними смычок. Не дело бросать инструменты. — И, подумав немного, продолжил: — Говорят, музыка — это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?
— Нет… — не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: — А что там?
— "Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как цветок. Слушай, возможно, эта песня звучит для тебя одного — ты можешь разделить ее с другими или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов".
При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать — пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры, — пусть.
Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.
Даже мысли не возникало — пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры являлся только по вечерам — и не во всякий вечер.
По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.
Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало и хватал знания с жадностью, стоило только понять их нужность.
— Отец пытался учить меня, — смущенно оправдывался он. — Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие и брат что-то взял с собой.
Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.
Горели свечи, причудливые тени плясали на стенах.
Уезжал ночью — в полной темноте и тишине, только копыта постукивали по дороге. Охрану брал с собой маленькую и почти незаметную для Айхо. Юноша знал, что и домик охраняется — но ни разу не видел и тени чужой. Только он сам, Кайки и Тара.
Как-то наместник спросил:
— По своим не скучаешь?
— По-разному, господин, — откликнулся Айхо, глаза опустив. — Бывает… простите.
— Не страшно. Хуже, если бы ты позабыл все привязанности. Встает, одним жестом расправляя тяжелый шелк:
— Тебя отвезут. Пока не хочу отпускать тебя бродить в одиночку по улицам.
Айхо едва ушам поверил. Кинулся благодарить — тот лишь рукой махнул.
— Поднимись. Со своими побудешь — тебя доставят назад. Не задерживайся — не век же тебя носильщикам ждать.
Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению в театре не было предела — тут и актеры сбежались, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно — почти все в сборе.
К Айхо кинулись, а он заливался смехом — словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.
— Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! — наперебой говорили нежданному гостю.
— Ты наконец вернулся?
— Нет, я… — он поискал глазами Вьюрка. Тот — единственный — стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.
Айхо шагнул навстречу, испытывая неловкость — как же, лучшему другу — и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.
— Вот я… — смущенно взглянул на Вьюрка.
— Я знаю, не положено говорить, — шепнул тот, склонившись к Айхо. — Но все же — как тебе там?
С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.
— Возьми, — юноша протянул ему памятный зеленый флакон. — Мне это теперь не нужно.
* * *
…Ему было двенадцать — но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго — человека не стало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
— Думать?
— Нет… испытывать любовь к себе?
Не нашел что ответить.
Недолгое счастье от того, что простили, к вечеру сменилось прежним глухим ужасом. Айхо бродил по комнатам, вспоминая все страшное, что слышал о хозяине Окаэры. Два дня тот навещал юношу ненадолго — и даже не прикоснулся. Почему?
Айхо приглядывался к малейшей тени огромными глазами. Прислушивался к малейшему шороху: ведь не обязательно оборотню принимать человеческий облик…
Миг был, когда он, всегда послушный, решился бежать — но то ли случайно, то ли намеренно на крыльце сидел Кайки.
Айхо вернулся к себе, съежился в уголке и ждал.
Но никто его не потревожил.
Стук копыт во дворике раздался к вечеру следующего дня. Пасмурная погода — стемнело раньше обычного. Голоса во дворе… а в комнатке Айхо горела всего одна лампа. Он кинулся зажечь еще лампу или свечи, чтобы прогнать темноту — но зажечь огонь все не удавалось, а под конец он уронил и лампу и свечи рассыпал.
Дверь открылась, и мальчишка простерся на полу, не видя, но и не сомневаясь, кто появится на пороге.
— Здравствуй.
Вошедший чуть повел в сторону Айхо рукой:
— Встань.
И, удивленно глядя на лежащую в углу лампу и свечи, облитые маслом, спросил:
— Что ты здесь делал?
— Я пытался зажечь…
На миг Айхо показалось, что тот сейчас рассмеется. Но господин лишь сказал:
— Идем. Тара уберет… — И направился в другую комнату. Юноша послушно последовал за ним.
Там было светло. И все видно…
Он был таким же, как и в прошлый раз, и позапрошлый — но Айхо исподволь так пристально вглядывался в это лицо, что отметил едва уловимые тени. И это его испугало. Оборотню нужна очередная жертва — не этим ли вызваны признаки усталости на совершенном лице?
Повинуясь знаку, Айхо вскинул смычок, и мелодия полилась — поначалу медленно, потом все быстрее и легче, словно крылатые кони летели в степи, едва приминая траву. Музыка увлекла его самого, и Айхо почти забыл, где находится. Пальцы, непослушные поначалу, обрели привычную гибкость. Широко распахнув глаза, он следил за невидимыми картинами и вместе с ветром и конями летел над серебристой травой.
Потом полет кончился, и Айхо замер, все еще прижимая струны к грифу, еще не поняв, ушла мелодия или вернется.
— Довольно, — господин едва заметно качнул головой и с непонятным сомнением глянул на Айхо. Очень пристально и очень задумчиво. Мальчишка почувствовал слабость, руки перестали слушаться, и смычок выпал из пальцев.
Айхо тряхнул головой, так что волосы рассыпались черным шелком, в котором плясали золотые и синеватые нити, и непослушной рукой отчаянно потянул застежку у ворота — весь облик юноши говорил «Взгляни, живым я гораздо интереснее для тебя!».
— Нет.
Видя полные покорного ужаса глаза, черные — мягко сказал:
— Подними смычок. Не дело бросать инструменты. — И, подумав немного, продолжил: — Говорят, музыка — это земля и небо. «Тишина и звук сливаются в бесконечной песне, и на ней стоит мир…» Скажи, ты читал Одинокого?
— Нет… — не удержался, несмотря на дрожь и холод во всем теле: — А что там?
— "Пусть небо, свет, земля, вода, горы, растения и животные поют от своего сердца в твое. Если слушать с любовью и открытым сердцем, песня раскроется в нем, как цветок. Слушай, возможно, эта песня звучит для тебя одного — ты можешь разделить ее с другими или с душой умирающего друга, запомнить навек или забыть через час. Ее источник неиссякаем, и ты всегда можешь вернуться, когда сердце ответит на зов".
При каждой встрече испытывал страх, но страха оставалось все меньше. И скоро начал думать — пусть будет, что будет. Даже если он всего только жертва, с которой забавляются до поры, — пусть.
Айхо и сам не заметил, как страх ожидания сменился нетерпением.
Даже мысли не возникало — пойти навестить друзей. Ведь тот, кто подарил ему расположение, может появиться, когда угодно. Ждал. Но хозяин Окаэры являлся только по вечерам — и не во всякий вечер.
По распоряжению Йири в домик привезли книги. Поначалу это были старые пьесы, и Айхо зачитывался ими, разыгрывая целые представления в голове. Отдельные кусочки он исполнял вслух господину. Тот был не просто зрителем, но порой и советчиком, многое замечал. Верно, в Столице видел актеров хорошей школы.
Потом начал знакомить мальчишку с сочинениями философов и поэтов. Тот знал очень мало и хватал знания с жадностью, стоило только понять их нужность.
— Отец пытался учить меня, — смущенно оправдывался он. — Но я мало успел… А книги, которые у нас были, забрали другие и брат что-то взял с собой.
Йири появлялся, когда начинали поблескивать первые звезды, тусклые на розовом полотне заката. Сбрасывал ханну тяжелого шелка, подзывал к себе Айхо. Читал вслух или давал прочесть самому. Потом говорили.
Горели свечи, причудливые тени плясали на стенах.
Уезжал ночью — в полной темноте и тишине, только копыта постукивали по дороге. Охрану брал с собой маленькую и почти незаметную для Айхо. Юноша знал, что и домик охраняется — но ни разу не видел и тени чужой. Только он сам, Кайки и Тара.
Как-то наместник спросил:
— По своим не скучаешь?
— По-разному, господин, — откликнулся Айхо, глаза опустив. — Бывает… простите.
— Не страшно. Хуже, если бы ты позабыл все привязанности. Встает, одним жестом расправляя тяжелый шелк:
— Тебя отвезут. Пока не хочу отпускать тебя бродить в одиночку по улицам.
Айхо едва ушам поверил. Кинулся благодарить — тот лишь рукой махнул.
— Поднимись. Со своими побудешь — тебя доставят назад. Не задерживайся — не век же тебя носильщикам ждать.
Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению в театре не было предела — тут и актеры сбежались, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно — почти все в сборе.
К Айхо кинулись, а он заливался смехом — словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.
— Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! — наперебой говорили нежданному гостю.
— Ты наконец вернулся?
— Нет, я… — он поискал глазами Вьюрка. Тот — единственный — стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.
Айхо шагнул навстречу, испытывая неловкость — как же, лучшему другу — и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.
— Вот я… — смущенно взглянул на Вьюрка.
— Я знаю, не положено говорить, — шепнул тот, склонившись к Айхо. — Но все же — как тебе там?
С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.
— Возьми, — юноша протянул ему памятный зеленый флакон. — Мне это теперь не нужно.
* * *
…Ему было двенадцать — но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго — человека не стало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161