Вот, к примеру, мексиканки, встречал он таких: улыбнется, раз — и улыбки как не бывало, и неизвестно, чего от нее ждать. Нет, таким доверять нельзя.
— Эй, ты! По-английски понимаешь? — спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. — Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.
— Они мне не приятели! — в бешенстве огрызнулся Карлтон.
— Все вы из одного поселка…
— Они мне не приятели…
Парень был моложе Карлтона, почти мальчишка. Впалые щеки, нечистая кожа… вот оно, подумал Карлтон, наконец-то! Он только этого и ждал. С кем бы подраться. Кого бы прикончить.
— Этот — американец, — сказал кто-то.
— Вот… вот тоже маленький, — сказал отец того, в нижней рубашке. И показал на малыша лет четырех, который копошился у дальнего конца стойки.
— У него тут мать работает, — сказала женщина за стойкой.
— И вон там…
— Эта? Она уже не маленькая.
На них глазели. У мальчика глаза стали колючие, как у звереныша, застигнутого в кустах. Отец пожал плечами и засмеялся, пытаясь обратить все в шутку.
— Они просто смеются, — сказал он.
— Не положено, черт тебя дери! — прошипел Карлтон.
— Как вы сказали?
Карлтон сильно пихнул его локтем в бок. Он не знал, куда деваться от сраму, и тем сильней злился.
— Да что я сделал? — воскликнул тот.
— Болван, сволочь проклятая! — сквозь зубы процедил Карлтон.
Тот, который был пониже ростом, шагнул было к нему, но тут что-то произошло; мгновение полной тишины, оба медлят в нерешительности — и все кончилось. Карлтона прошиб пот.
Оба иностранца с мальчиком вышли.
— Вонючки. Жрут помои и воняют, — громко сказал Карлтон.
— Они улиток едят, а может, червей или вроде того. — Рейф словно бы отвечал Карлтону, но говорил он для всех, кто был вокруг. — Там, у себя дома, всякую дрянь едят.
— Не лучше мексикашек, — сказал Карлтон.
Слева от него люди уже не напирали. Отворачивались, Отходили. Их внимание, которое казалось таким унизительным, в то же время подхлестывало, и теперь Карлтону его не хватало. Он вытащил из кармана тряпицу, развернул: два отложенных доллара.
Они с Рейфом пили виски. Говорили все громче и громче, порой хлопали друг друга по плечу. Казалось, им надо сказать друг другу что-то очень важное, но они не находят слов. Две молоденькие девчонки в ярких фасонистых платьях пробовали с ними заговорить, но Карлтона не проведешь, он уже попадался на удочку городским девицам. Запах духов и высокие, визгливые голоса будоражили его, но он и смотреть не стал в ту сторону.
— Струсил… верно, женатый. Спорим, женатый.
— Спорим, у него десяток ребятишек.
— У них у всех по десятку!
— Нет уж, это не для меня!
Девицы захихикали. Карлтона с малолетства учили уважать тех, у кого много детей, но теперь он скорчил брезгливую и злобную гримасу — ему были противны не девицы, но те, кто заводит по десятку детей. Иностранцы.
— А по мне, толстый недурен.
— Мне больше по вкусу тощий.
— У тощего десяток детей, а у толстого…
— Толстый скоро сам родит!
Карлтон так и покатился со смеху, ущипнул за руку Рейфа. Он самозабвенно наслаждался этим невесть откуда прорвавшимся хохотом. Рейф натянуто улыбался и кивал в лад его смеху. В восторженном упоении Карлтон понял, что и другие смеются, да, смеются с ним заодно, а Рейф вдруг очутился на отшибе.
Потом девчонки занялись кем-то еще. Карлтон оглянулся и увидел, что они подсели к человеку в комбинезоне, с лисьей перепачканной физиономией.
Выпили еще по стаканчику. Было что-то такое в этом кабаке, от чего Карлтон чувствовал себя счастливым. В субботние вечера, если удавалось напиться, он всегда бывал счастлив. Минувшая неделя растаяла без следа, ее словно вытянуло в окошко одного из бесчисленных автобусов, в которых они все разъезжали, или за борт расхлябанного грузовика. Если туда что бросить — мусор ли, газету, игрушку ли, которую один малыш отнял у другого, — все пропадает, остается позади. Карлтон смотрел в окно или за борт грузовика не затем, чтобы что-то видеть, ему важно было одно — он едет, движется, и все остается позади, и порой приходило на ум: можно бы вот так выбрасывать и своих ребятишек, одного за другим, потом Перл, а напоследок выброситься самому — и тогда со всем этим было бы покончено… Вот из-за таких-то мыслей он порой вообще боялся думать.
В кабаках — дело другое. Хоть это все один и тот же кабак (по крайней мере так кажется, ведь их не отличить друг от друга), там нет ничего страшного. Среди шума и толкотни Карлтон чувствовал: здесь он принят как свой, он и сам из тех, кто шумит и толкается. Иностранцев и даже Рейфа не признают за своих, а его, Карлтона, признали бы и он всем пришелся бы по душе, если б только удалось пожить подольше на одном месте. Что-то в голосах мужчин, в улыбках женщин подсказывало ему: не знай они, что он сезонник из поселка, а стало быть, почти наверняка у него пятеро детей и жена вроде Перл, они приняли бы его в компанию. Хотя, конечно, эти люди выше его. Это и по лицам видно. На следующий месяц он поедет в Нью-Джерси и найдет себе другую работу — кто-то говорил, там работники нужны. А в здешних краях работы нет, это уж точно, разве что для черномазых да еще вот сборщиком урожая, но это ведь тоже для черномазых, только никто не скажет этого вслух.
— Эй, давай, что ли? — сказал вдруг Карлтон, прочно облокотился о стойку и помахал кулаком перед носом Рейфа. Это было приглашение помериться силой. Может, думаешь, твоя возьмет?
Он всегда одолевал Рейфа, пригибал его руку к стойке и знал, что одолеет и сегодня. Интересно, мелькнула мысль, смотрят ли те девчонки…
Глаза Рейфа как-то странно, вкруговую повернулись в глазницах, будто смазанные.
— Да ну еще… — буркнул он.
— Дрейфишь?
— Кой черт…
— Одолеешь — угощаю!
— Послушай, Уолпол, чего ты…
— Ну, давай!
— Вот привязался…
— Долго будешь кочевряжиться?
Лицо у Карлтона стало жесткое. Он улыбался, а под улыбкой сквозило совсем другое лицо, и оно было жесткое, словно выжженная зноем земля. Рейф уставился на него, потом — не сразу — тоже улыбнулся. Они порывисто сцепили руки, как будто давно ждали этой минуты; Рейф поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и борьба началась. У Рейфа ладонь была мясистая и влажная. Карлтон ощущал и свою руку — до чего она горячая, ощущал внутри каждую косточку, всю свою силу, которую долгие-долгие годы не к чему было приложить.
— Давай, тощий! Я за тощего, он миленький!
— И правда миленький!
Это вернулись те девчонки. И с ними еще одна. Какая-то из них порой, будто нечаянно, касалась Карлтона, и у него мутилось в глазах. Стиснутая внутри, словно густая кровь, что бродит от зноя, в нем накопилась глухая сила и рвалась на волю.
Он рывком подался вперед и прижал руку Рейфа к стойке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Эй, ты! По-английски понимаешь? — спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. — Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.
— Они мне не приятели! — в бешенстве огрызнулся Карлтон.
— Все вы из одного поселка…
— Они мне не приятели…
Парень был моложе Карлтона, почти мальчишка. Впалые щеки, нечистая кожа… вот оно, подумал Карлтон, наконец-то! Он только этого и ждал. С кем бы подраться. Кого бы прикончить.
— Этот — американец, — сказал кто-то.
— Вот… вот тоже маленький, — сказал отец того, в нижней рубашке. И показал на малыша лет четырех, который копошился у дальнего конца стойки.
— У него тут мать работает, — сказала женщина за стойкой.
— И вон там…
— Эта? Она уже не маленькая.
На них глазели. У мальчика глаза стали колючие, как у звереныша, застигнутого в кустах. Отец пожал плечами и засмеялся, пытаясь обратить все в шутку.
— Они просто смеются, — сказал он.
— Не положено, черт тебя дери! — прошипел Карлтон.
— Как вы сказали?
Карлтон сильно пихнул его локтем в бок. Он не знал, куда деваться от сраму, и тем сильней злился.
— Да что я сделал? — воскликнул тот.
— Болван, сволочь проклятая! — сквозь зубы процедил Карлтон.
Тот, который был пониже ростом, шагнул было к нему, но тут что-то произошло; мгновение полной тишины, оба медлят в нерешительности — и все кончилось. Карлтона прошиб пот.
Оба иностранца с мальчиком вышли.
— Вонючки. Жрут помои и воняют, — громко сказал Карлтон.
— Они улиток едят, а может, червей или вроде того. — Рейф словно бы отвечал Карлтону, но говорил он для всех, кто был вокруг. — Там, у себя дома, всякую дрянь едят.
— Не лучше мексикашек, — сказал Карлтон.
Слева от него люди уже не напирали. Отворачивались, Отходили. Их внимание, которое казалось таким унизительным, в то же время подхлестывало, и теперь Карлтону его не хватало. Он вытащил из кармана тряпицу, развернул: два отложенных доллара.
Они с Рейфом пили виски. Говорили все громче и громче, порой хлопали друг друга по плечу. Казалось, им надо сказать друг другу что-то очень важное, но они не находят слов. Две молоденькие девчонки в ярких фасонистых платьях пробовали с ними заговорить, но Карлтона не проведешь, он уже попадался на удочку городским девицам. Запах духов и высокие, визгливые голоса будоражили его, но он и смотреть не стал в ту сторону.
— Струсил… верно, женатый. Спорим, женатый.
— Спорим, у него десяток ребятишек.
— У них у всех по десятку!
— Нет уж, это не для меня!
Девицы захихикали. Карлтона с малолетства учили уважать тех, у кого много детей, но теперь он скорчил брезгливую и злобную гримасу — ему были противны не девицы, но те, кто заводит по десятку детей. Иностранцы.
— А по мне, толстый недурен.
— Мне больше по вкусу тощий.
— У тощего десяток детей, а у толстого…
— Толстый скоро сам родит!
Карлтон так и покатился со смеху, ущипнул за руку Рейфа. Он самозабвенно наслаждался этим невесть откуда прорвавшимся хохотом. Рейф натянуто улыбался и кивал в лад его смеху. В восторженном упоении Карлтон понял, что и другие смеются, да, смеются с ним заодно, а Рейф вдруг очутился на отшибе.
Потом девчонки занялись кем-то еще. Карлтон оглянулся и увидел, что они подсели к человеку в комбинезоне, с лисьей перепачканной физиономией.
Выпили еще по стаканчику. Было что-то такое в этом кабаке, от чего Карлтон чувствовал себя счастливым. В субботние вечера, если удавалось напиться, он всегда бывал счастлив. Минувшая неделя растаяла без следа, ее словно вытянуло в окошко одного из бесчисленных автобусов, в которых они все разъезжали, или за борт расхлябанного грузовика. Если туда что бросить — мусор ли, газету, игрушку ли, которую один малыш отнял у другого, — все пропадает, остается позади. Карлтон смотрел в окно или за борт грузовика не затем, чтобы что-то видеть, ему важно было одно — он едет, движется, и все остается позади, и порой приходило на ум: можно бы вот так выбрасывать и своих ребятишек, одного за другим, потом Перл, а напоследок выброситься самому — и тогда со всем этим было бы покончено… Вот из-за таких-то мыслей он порой вообще боялся думать.
В кабаках — дело другое. Хоть это все один и тот же кабак (по крайней мере так кажется, ведь их не отличить друг от друга), там нет ничего страшного. Среди шума и толкотни Карлтон чувствовал: здесь он принят как свой, он и сам из тех, кто шумит и толкается. Иностранцев и даже Рейфа не признают за своих, а его, Карлтона, признали бы и он всем пришелся бы по душе, если б только удалось пожить подольше на одном месте. Что-то в голосах мужчин, в улыбках женщин подсказывало ему: не знай они, что он сезонник из поселка, а стало быть, почти наверняка у него пятеро детей и жена вроде Перл, они приняли бы его в компанию. Хотя, конечно, эти люди выше его. Это и по лицам видно. На следующий месяц он поедет в Нью-Джерси и найдет себе другую работу — кто-то говорил, там работники нужны. А в здешних краях работы нет, это уж точно, разве что для черномазых да еще вот сборщиком урожая, но это ведь тоже для черномазых, только никто не скажет этого вслух.
— Эй, давай, что ли? — сказал вдруг Карлтон, прочно облокотился о стойку и помахал кулаком перед носом Рейфа. Это было приглашение помериться силой. Может, думаешь, твоя возьмет?
Он всегда одолевал Рейфа, пригибал его руку к стойке и знал, что одолеет и сегодня. Интересно, мелькнула мысль, смотрят ли те девчонки…
Глаза Рейфа как-то странно, вкруговую повернулись в глазницах, будто смазанные.
— Да ну еще… — буркнул он.
— Дрейфишь?
— Кой черт…
— Одолеешь — угощаю!
— Послушай, Уолпол, чего ты…
— Ну, давай!
— Вот привязался…
— Долго будешь кочевряжиться?
Лицо у Карлтона стало жесткое. Он улыбался, а под улыбкой сквозило совсем другое лицо, и оно было жесткое, словно выжженная зноем земля. Рейф уставился на него, потом — не сразу — тоже улыбнулся. Они порывисто сцепили руки, как будто давно ждали этой минуты; Рейф поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и борьба началась. У Рейфа ладонь была мясистая и влажная. Карлтон ощущал и свою руку — до чего она горячая, ощущал внутри каждую косточку, всю свою силу, которую долгие-долгие годы не к чему было приложить.
— Давай, тощий! Я за тощего, он миленький!
— И правда миленький!
Это вернулись те девчонки. И с ними еще одна. Какая-то из них порой, будто нечаянно, касалась Карлтона, и у него мутилось в глазах. Стиснутая внутри, словно густая кровь, что бродит от зноя, в нем накопилась глухая сила и рвалась на волю.
Он рывком подался вперед и прижал руку Рейфа к стойке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138