Что-то рвалось из горла, из сомкнутых губ наружу — громкий стон.
Раз застонав, он уже не мог перестать. Он обо всем забыл. Прижал руку к животу — там ожила боль, ожила и забилась, как зверь, который прежде едва ворочался во сне, а сейчас очнулся и рвется в бой. Карлтон снова застонал, крепко зажмурился, по лицу его катился пот. Пока боль не одолела его, он хотел подумать… уяснить себе… хотел понять, что ищет свою дочь, единственную, кого он в жизни любил… он еще не нашел ее, но ведь он уже приехал в город, где ее найдет, проехал ради этого сотни миль! Теперь он ее найдет и вернет… И еще он хотел вспомнить, как его зовут, его фамилия Уолпол, Уолпол — это важно, это значит не кто-нибудь другой, а только один человек — он сам, он молодой, сильный, у него нет долгов, и он никогда не отказывался от борьбы… Но все это терялось, ускользало. Уходили мысли, воспоминания, в которых следовало разобраться еще много лет назад, чтобы, когда настанет срок, можно было собрать их воедино. Ужасно умирать, ведь это значит, что все сгинет без следа… кто же еще соберет все события и воспоминания, кто придаст им смысл, если не он? Все на свете… вещи, люди, целый мир — все это соединилось в нем одном. В Карлтоне Уолполе. Он — сердцевина мира, стержень вселенной, без него все рассыплется. Он это чувствует. Ужасно, что люди, и разные края, и памятные дни — все разлетится в пыль, будто истает в сумраке под сводами церкви, станет ничьим, потеряет всякий смысл… Кто еще, кроме него, может знать, что означает та фотография его с Перл? Кто припомнит лицо его отца? Кто вспомнит, как он тогда зря раздразнил Рейфа и кончилось тем, что Рейф умер, а чего ради?.. И кто еще припомнит мерзавцев, которые подло обобрали его родных, припомнит, как славно жила когда-то его семья, кто вспомнит погоду — все дожди, и грязь, и солнце, — и его детей… у Шарлин где-то там своя жизнь, Майк сам по себе, и Клара сбежала с кем-то, кого он даже не видал, и там, в поселке, у него есть маленькая, еще в пеленках… Больше обо всем этом помнить некому. Он умрет — и все пропало; они живут только в нем, в нем одном. Если б можно было еще жить, он бы все переменил. Все продумал бы, разобрал по порядку, распутал бы дикую неразбериху, в какую обратилась его жизнь за сорок с лишним лет.
Ему предстояло жить еще два месяца; он будет лежать в незнакомой постели, и порой боль станет отпускать — в иные минуты и даже часы он ее почти не почувствует. Но в эти часы разум будет пуст, словно выжженный дотла, да ему больше и не о чем будет думать.
Часть вторая
ЛАУРИ
1
Ехали долго-долго, Клара уж и не надеялась, что они когда-нибудь куда-нибудь приедут. Сперва она смотрела, как восходит солнце, и лихорадочно, яростно думала: «Теперь никому меня не поймать. Ему меня не поймать». Смотрела вперед, на дорогу, по которой Лаури, спокойный, беззаботный, ровно и уверенно вел машину, и старалась представить себе, что дорога сама убегает из-под колес назад и обращается в прошлое… вон какую даль и сколько времени придется одолеть отцу, чтобы ее догнать! А как он ее колотил! Опять и опять ей виделась его занесенная рука… обрушивается удар, и опять он заносит руку…
— Он мне все лицо раскровянил! — сказала она Лаури тонким голоском обиженного ребенка. Она то плакала, то забывала плакать, взамен ярости вдруг охватывало бессилие, растерянность: теперь она пропала! — Он никогда меня так не бил, других ребят бил, а меня нет. Кровь течет, во рту солоно, а люди смотрят… сволочи, стоят и смотрят… это Нэнси ему натрепала…
Она подавалась вперед, глядела на дорогу. Потом оборачивалась, проверяла — убегает ли дорога по-прежнему назад, затуманиваясь в свете раннего утра; а дорога ускользала так стремительно, что жуть брала. Страшно подумать, вдруг отец ее найдет, и страшно — а вдруг он никогда ее не найдет.
Она засыпала. Во сне сама слышала, что плачет, и просыпалась в ужасе, не понимая, где она. Мерная дрожь несущейся по дороге машины сама по себе ничуть не тревожит, но машина уж слишком маленькая, значит, случилось что-то необычное… тут она разом приходила в себя, видела рядом Лаури и вспоминала, кто он и почему она с ним. Так было несколько раз. Она видела — солнце поднялось, движется по небу и вот уже снова клонится к закату, и все-таки не верилось, что время идет. Вот дни недели всегда важно было помнить, надо же знать, далеко ли до воскресенья. Это и вправду важно. А сейчас, когда они с этим чужим человеком мчались по дороге, она не помнила, что значит время и как его измерить.
Они останавливались в маленьких захолустных или пригородных гостиницах и ресторанчиках. Клара издавна привыкла к переездам и ни на что не обращала внимания, ей и без того было о чем подумать. А Лаури вел машину так, словно ему все уже знакомо, словно он много раз ездил этой дорогой и ему беспокоиться не о чем. Клара давно научилась отличать людей особого склада. Есть такие, кто никогда ничего не делает, а есть другие — они всем распоряжаются, отвозят тебя куда надо, и все это без шума, без суеты. Покуда такой рядом, можно ни о чем не заботиться. Иногда таким бывал отец, и Лаури тоже такой.
Когда они заходили куда-нибудь поесть, Клара начинала осматриваться — напряженно, до боли в глазах: мало ли кого тут встретишь. У Лаури какое-то такое лицо, словно он знает разные секреты, только держит их при себе. И всякий раз, как они где-нибудь останавливались, Клара думала: вдруг тут есть кто-то знакомый, кто передаст Карлтону, что она здесь была… но все, конечно, были чужие, и под конец все чужие стали казаться на одно лицо.
В этих почти безлюдных уголках и захолустьях Лаури распоряжался как хозяин. С ним врывался особый дух: вот он входит усталый, вымотавшийся, но это усталость сильного человека, он вел машину многие часы, и еще многие часы предстоят, но он знает, что делает, и доволен собой. Клара искоса следила за ним, иной раз ловила его отражение в каком-нибудь зеркале и думала — ему есть куда идти, а другие, почти все, кого видишь вокруг, уже остановились и никуда больше не двинутся. Ей и самой идти некуда. И думать не о чем, кроме как о том, что остается позади. Она силилась сосредоточиться мыслями на том последнем поселке во Флориде, надо же знать и помнить, в какой стороне он остался. Но Лаури после Флориды столько раз сворачивал и поворачивал, что в голове у нее все спуталось; и где бы она теперь ни очутилась, ей казалось: родные остались как раз позади, только за много сотен миль. А вот Лаури всегда рядом, и, стало быть, она и вправду больше не дома.
Время шло, а они все ехали и ехали. Хорошо было, когда останавливались поесть, приятно смотреть, как быстро ест Лаури, можно порадоваться: значит, все-таки он такой же человек, как все. А вот ей есть неохота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Раз застонав, он уже не мог перестать. Он обо всем забыл. Прижал руку к животу — там ожила боль, ожила и забилась, как зверь, который прежде едва ворочался во сне, а сейчас очнулся и рвется в бой. Карлтон снова застонал, крепко зажмурился, по лицу его катился пот. Пока боль не одолела его, он хотел подумать… уяснить себе… хотел понять, что ищет свою дочь, единственную, кого он в жизни любил… он еще не нашел ее, но ведь он уже приехал в город, где ее найдет, проехал ради этого сотни миль! Теперь он ее найдет и вернет… И еще он хотел вспомнить, как его зовут, его фамилия Уолпол, Уолпол — это важно, это значит не кто-нибудь другой, а только один человек — он сам, он молодой, сильный, у него нет долгов, и он никогда не отказывался от борьбы… Но все это терялось, ускользало. Уходили мысли, воспоминания, в которых следовало разобраться еще много лет назад, чтобы, когда настанет срок, можно было собрать их воедино. Ужасно умирать, ведь это значит, что все сгинет без следа… кто же еще соберет все события и воспоминания, кто придаст им смысл, если не он? Все на свете… вещи, люди, целый мир — все это соединилось в нем одном. В Карлтоне Уолполе. Он — сердцевина мира, стержень вселенной, без него все рассыплется. Он это чувствует. Ужасно, что люди, и разные края, и памятные дни — все разлетится в пыль, будто истает в сумраке под сводами церкви, станет ничьим, потеряет всякий смысл… Кто еще, кроме него, может знать, что означает та фотография его с Перл? Кто припомнит лицо его отца? Кто вспомнит, как он тогда зря раздразнил Рейфа и кончилось тем, что Рейф умер, а чего ради?.. И кто еще припомнит мерзавцев, которые подло обобрали его родных, припомнит, как славно жила когда-то его семья, кто вспомнит погоду — все дожди, и грязь, и солнце, — и его детей… у Шарлин где-то там своя жизнь, Майк сам по себе, и Клара сбежала с кем-то, кого он даже не видал, и там, в поселке, у него есть маленькая, еще в пеленках… Больше обо всем этом помнить некому. Он умрет — и все пропало; они живут только в нем, в нем одном. Если б можно было еще жить, он бы все переменил. Все продумал бы, разобрал по порядку, распутал бы дикую неразбериху, в какую обратилась его жизнь за сорок с лишним лет.
Ему предстояло жить еще два месяца; он будет лежать в незнакомой постели, и порой боль станет отпускать — в иные минуты и даже часы он ее почти не почувствует. Но в эти часы разум будет пуст, словно выжженный дотла, да ему больше и не о чем будет думать.
Часть вторая
ЛАУРИ
1
Ехали долго-долго, Клара уж и не надеялась, что они когда-нибудь куда-нибудь приедут. Сперва она смотрела, как восходит солнце, и лихорадочно, яростно думала: «Теперь никому меня не поймать. Ему меня не поймать». Смотрела вперед, на дорогу, по которой Лаури, спокойный, беззаботный, ровно и уверенно вел машину, и старалась представить себе, что дорога сама убегает из-под колес назад и обращается в прошлое… вон какую даль и сколько времени придется одолеть отцу, чтобы ее догнать! А как он ее колотил! Опять и опять ей виделась его занесенная рука… обрушивается удар, и опять он заносит руку…
— Он мне все лицо раскровянил! — сказала она Лаури тонким голоском обиженного ребенка. Она то плакала, то забывала плакать, взамен ярости вдруг охватывало бессилие, растерянность: теперь она пропала! — Он никогда меня так не бил, других ребят бил, а меня нет. Кровь течет, во рту солоно, а люди смотрят… сволочи, стоят и смотрят… это Нэнси ему натрепала…
Она подавалась вперед, глядела на дорогу. Потом оборачивалась, проверяла — убегает ли дорога по-прежнему назад, затуманиваясь в свете раннего утра; а дорога ускользала так стремительно, что жуть брала. Страшно подумать, вдруг отец ее найдет, и страшно — а вдруг он никогда ее не найдет.
Она засыпала. Во сне сама слышала, что плачет, и просыпалась в ужасе, не понимая, где она. Мерная дрожь несущейся по дороге машины сама по себе ничуть не тревожит, но машина уж слишком маленькая, значит, случилось что-то необычное… тут она разом приходила в себя, видела рядом Лаури и вспоминала, кто он и почему она с ним. Так было несколько раз. Она видела — солнце поднялось, движется по небу и вот уже снова клонится к закату, и все-таки не верилось, что время идет. Вот дни недели всегда важно было помнить, надо же знать, далеко ли до воскресенья. Это и вправду важно. А сейчас, когда они с этим чужим человеком мчались по дороге, она не помнила, что значит время и как его измерить.
Они останавливались в маленьких захолустных или пригородных гостиницах и ресторанчиках. Клара издавна привыкла к переездам и ни на что не обращала внимания, ей и без того было о чем подумать. А Лаури вел машину так, словно ему все уже знакомо, словно он много раз ездил этой дорогой и ему беспокоиться не о чем. Клара давно научилась отличать людей особого склада. Есть такие, кто никогда ничего не делает, а есть другие — они всем распоряжаются, отвозят тебя куда надо, и все это без шума, без суеты. Покуда такой рядом, можно ни о чем не заботиться. Иногда таким бывал отец, и Лаури тоже такой.
Когда они заходили куда-нибудь поесть, Клара начинала осматриваться — напряженно, до боли в глазах: мало ли кого тут встретишь. У Лаури какое-то такое лицо, словно он знает разные секреты, только держит их при себе. И всякий раз, как они где-нибудь останавливались, Клара думала: вдруг тут есть кто-то знакомый, кто передаст Карлтону, что она здесь была… но все, конечно, были чужие, и под конец все чужие стали казаться на одно лицо.
В этих почти безлюдных уголках и захолустьях Лаури распоряжался как хозяин. С ним врывался особый дух: вот он входит усталый, вымотавшийся, но это усталость сильного человека, он вел машину многие часы, и еще многие часы предстоят, но он знает, что делает, и доволен собой. Клара искоса следила за ним, иной раз ловила его отражение в каком-нибудь зеркале и думала — ему есть куда идти, а другие, почти все, кого видишь вокруг, уже остановились и никуда больше не двинутся. Ей и самой идти некуда. И думать не о чем, кроме как о том, что остается позади. Она силилась сосредоточиться мыслями на том последнем поселке во Флориде, надо же знать и помнить, в какой стороне он остался. Но Лаури после Флориды столько раз сворачивал и поворачивал, что в голове у нее все спуталось; и где бы она теперь ни очутилась, ей казалось: родные остались как раз позади, только за много сотен миль. А вот Лаури всегда рядом, и, стало быть, она и вправду больше не дома.
Время шло, а они все ехали и ехали. Хорошо было, когда останавливались поесть, приятно смотреть, как быстро ест Лаури, можно порадоваться: значит, все-таки он такой же человек, как все. А вот ей есть неохота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138