Жаркое, прерывистое дыханье Лаури жгло ей лицо, на миг она увидела его глаза — они не смотрели на нее, они сейчас ничего еще не видели, и впервые в их глубине как будто мелькнуло то самое, далеко запрятанное зерно. Она застонала, крепко обхватила руками его шею. Лаури поцеловал ее горячими приоткрытыми губами, и она захлебнулась его дыханием, содрогаясь в новой муке, и думала, растерянная, ошеломленная, — больше так нельзя, должно же это кончиться… Лаури всегда был такой спокойный, неторопливый, будто рассчитывал, сколько надо шагов, чтоб перейти с одного места на другое, и вот он содрогается над ней, лицо его измято, как тряпка, нелепым подобием страдания, и он не может справиться с собой и с тем, что он с ней делает. Все ее тело будто вгоняют, вколачивают в землю. Будто тело отделено от мозга, и ей уже никогда их снова не соединить. Вдруг все оборвалось, Лаури застыл, прильнув к ней, будто ждал чего-то; казалось, ему больно дышать. И вот тихий удивленный не то стон, не то вздох вырвался у него, странный, так на него не похожий, и Клара откинула голову ему на руку — она и не замечала, что подняла голову, дожидаясь, пока он опомнится.
Лаури лежал на ней и тяжело дышал. Теперь, когда все это кончилось, она коснулась его руки, отвела волосы у него со лба. А ей и сейчас было больно — до того острая, жгучая боль, даже не верится. Будто он накинулся на нее с ножом. Будто ее взрезали и измолотили с дикой, бессмысленной жестокостью, просто понять невозможно, для чего все это. Тут какой-то секрет, и кроется он в теле Лаури. Бывало, она без сна лежит ночью в постели или размечтается среди дня за прилавком — и воображает, будто ей понятно все, что чувствует Лаури, будто и она чувствует то же самое, и это тоже — счастье… Но вот все наконец произошло — и все совсем, совсем не так. Она дождалась от него любви, и все кончилось, а она так и не узнала, что же такое любовь, узнала только боль, которая еще и сейчас бьется во всем теле.
— Ой, Лаури, — всхлипнула она. — У меня, верно, кровь идет…
Он повернул к ней покрытое испариной лицо, коснулся губами губ, но Клара его оттолкнула. Попыталась сесть. Боль словно разбилась на много мелких болей, и каждая отдавалась в животе. Лаури утер лицо ладонями и, все еще тяжело дыша, вытянулся рядом. Он будто свалился с большой высоты. Клара опять откинулась на спину. Слезы катились по щекам, попадали в рот. Небо качалось над головой, расплывалось перед глазами. Рядом навзничь лежал Лаури. Там, где он был раньше, ее жгло как огнем. Наверно, это никогда не пройдет, и никогда больше он не сможет ничего такого с ней сделать. И Клара лежала совсем тихо, отдаваясь боли, словно власть этой боли над ними обоими сильней всех других чувств, какие она знала на своем веку.
Наконец Лаури сказал:
— Ну вот ты больше и не ребенок, моя хорошая.
Она горько расплакалась.
— Очень надо было мне делаться взрослой. Очень надо было меня всю измучить… Больно же!
— Извини.
— Вот черт, что это на тебя нашло?
Он посмеялся — недолго и негромко, так, будто просил у нее позволения смеяться.
— Я думал, ты меня любишь, — сказал он.
Клара села, откинула волосы с лица. Скрутила их жгутом, отвела от шеи. Вся шея взмокла от пота, и Клару пробрала дрожь. Она посмотрела сверху вниз на Лаури: он лежал, подложив руки под голову. Чуть улыбнулся ей, потом совсем расплылся в улыбке. Но Клара по-прежнему смотрела хмуро.
— Говорила, что люблю, да, видно, не понимала, об чем речь.
— А может, и сейчас еще не понимаешь.
Она вдруг запрокинула голову и посмотрела в небо, но ничего не увидела. Наперекор боли в ней как будто всколыхнулась радость — неведомо откуда взялась эта радость, и пока что незачем Лаури про нее знать.
— За два года ты никогда так не делал, а я сколько раз ждала, мне ведь хотелось… ну, может, я только думала, что хочется… Тогда было бы все просто, так нет же…
— Тогда я этого не хотел, лапочка.
— Коли вперед больше не захочется, так и скажи. Клара скривила губы, этой гримаске она выучилась у Сони. — Я в тот день найду себе другие дела.
Лаури улыбнулся, его забавляло, что она такая норовистая.
— Это же не имеет значения, лапочка.
— Знаю.
— Я серьезно. Это ровно ничего не значит, это само по себе.
— Так и знала, что ты станешь что-нибудь такое говорить.
Клара хотела было подняться, но застыла. И невольно вздохнула, пожалела обо всем, что случилось, но не слишком всерьез пожалела. Серьезно было только одно — боль, но теперь Клара уже знала: это скоро пройдет.
Лаури обеими руками обхватил ее за талию. Обхватил сзади, прижался лбом к спине; Клара чувствовала его за спиной и чуть повернулась, будто всем телом прислушивалась к его мыслям.
— Ну и стервец же ты, — сказала она. — Сам-то понимаешь, какой ты стервец?
Он сцепил пальцы у нее на талии. И лежал совсем тихо. Клара поглядела на свои босые ноги и моргнула, вспомнив, как все это вышло… На ноге между пальцами еще розовело пятнышко, размазанное пятнышко крови — все, что осталось после той пиявки.
— Я на тебе не женюсь, — сказал Лаури. — Ты и сама это знаешь.
— Да ладно.
— Я не думаю о тебе в этом смысле. И ты тоже обо мне так не думай.
— Да ладно.
— Я на десять, даже на одиннадцать лет старше тебя, моя хорошая…
Это прозвучало грустно. Его пальцы мяли ткань ее платья; но платье, верно, так и так пропало. Клара мельком оглядела себя от бедер до кончиков пальцев — сверху вниз, потом снова вверх. И чуть улыбнулась. Хорошо бы глубоко, с наслаждением вздохнуть, да только Лаури слишком крепко ее обнимает.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— У меня, верно, из-за тебя кровь идет.
— Очень больно?
— Да ладно, ничего.
— Нет, правда, тебе очень больно?
Он приподнялся и повернул ее голову к себе. Поцеловал. Клара нетерпеливо дернулась, сделала вид, будто ей противно, тогда он сжал ее голову ладонями и снова поцеловал. Кончиком языка тронул ее губы, и Клара улыбнулась, отвечая на поцелуй. Отстранилась и сказала:
— Прежде ты меня так не целовал. Гляди, поосторожней, а то и правда в меня влюбишься.
— Все может быть, — сказал Лаури.
В Тинтерн они возвращались поздно, в одиннадцатом часу. Волосы у Клары растрепались, лицо осунулось, она совсем выбилась из сил; прислонилась к Лаури, положила голову ему на плечо. И видела — он ведет машину как-то очень осторожно, старательно, будто пьяный, который боится сделать неверный шаг, никогда еще она за ним такого не замечала. Остановился у ее дома и спросил:
— Пойдешь к себе или как? Может, хочешь еще попрощаться?
— Не хочу.
— А может, на несколько дней бросишь магазин и поедешь со мной?
— Да, Лаури!
Она вдруг удивилась, что машина стоит около ее дома, хотя минутой раньше видела, как они подъехали и остановились. Во всех магазинах на главной улице свет уже погас, только аптека была открыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Лаури лежал на ней и тяжело дышал. Теперь, когда все это кончилось, она коснулась его руки, отвела волосы у него со лба. А ей и сейчас было больно — до того острая, жгучая боль, даже не верится. Будто он накинулся на нее с ножом. Будто ее взрезали и измолотили с дикой, бессмысленной жестокостью, просто понять невозможно, для чего все это. Тут какой-то секрет, и кроется он в теле Лаури. Бывало, она без сна лежит ночью в постели или размечтается среди дня за прилавком — и воображает, будто ей понятно все, что чувствует Лаури, будто и она чувствует то же самое, и это тоже — счастье… Но вот все наконец произошло — и все совсем, совсем не так. Она дождалась от него любви, и все кончилось, а она так и не узнала, что же такое любовь, узнала только боль, которая еще и сейчас бьется во всем теле.
— Ой, Лаури, — всхлипнула она. — У меня, верно, кровь идет…
Он повернул к ней покрытое испариной лицо, коснулся губами губ, но Клара его оттолкнула. Попыталась сесть. Боль словно разбилась на много мелких болей, и каждая отдавалась в животе. Лаури утер лицо ладонями и, все еще тяжело дыша, вытянулся рядом. Он будто свалился с большой высоты. Клара опять откинулась на спину. Слезы катились по щекам, попадали в рот. Небо качалось над головой, расплывалось перед глазами. Рядом навзничь лежал Лаури. Там, где он был раньше, ее жгло как огнем. Наверно, это никогда не пройдет, и никогда больше он не сможет ничего такого с ней сделать. И Клара лежала совсем тихо, отдаваясь боли, словно власть этой боли над ними обоими сильней всех других чувств, какие она знала на своем веку.
Наконец Лаури сказал:
— Ну вот ты больше и не ребенок, моя хорошая.
Она горько расплакалась.
— Очень надо было мне делаться взрослой. Очень надо было меня всю измучить… Больно же!
— Извини.
— Вот черт, что это на тебя нашло?
Он посмеялся — недолго и негромко, так, будто просил у нее позволения смеяться.
— Я думал, ты меня любишь, — сказал он.
Клара села, откинула волосы с лица. Скрутила их жгутом, отвела от шеи. Вся шея взмокла от пота, и Клару пробрала дрожь. Она посмотрела сверху вниз на Лаури: он лежал, подложив руки под голову. Чуть улыбнулся ей, потом совсем расплылся в улыбке. Но Клара по-прежнему смотрела хмуро.
— Говорила, что люблю, да, видно, не понимала, об чем речь.
— А может, и сейчас еще не понимаешь.
Она вдруг запрокинула голову и посмотрела в небо, но ничего не увидела. Наперекор боли в ней как будто всколыхнулась радость — неведомо откуда взялась эта радость, и пока что незачем Лаури про нее знать.
— За два года ты никогда так не делал, а я сколько раз ждала, мне ведь хотелось… ну, может, я только думала, что хочется… Тогда было бы все просто, так нет же…
— Тогда я этого не хотел, лапочка.
— Коли вперед больше не захочется, так и скажи. Клара скривила губы, этой гримаске она выучилась у Сони. — Я в тот день найду себе другие дела.
Лаури улыбнулся, его забавляло, что она такая норовистая.
— Это же не имеет значения, лапочка.
— Знаю.
— Я серьезно. Это ровно ничего не значит, это само по себе.
— Так и знала, что ты станешь что-нибудь такое говорить.
Клара хотела было подняться, но застыла. И невольно вздохнула, пожалела обо всем, что случилось, но не слишком всерьез пожалела. Серьезно было только одно — боль, но теперь Клара уже знала: это скоро пройдет.
Лаури обеими руками обхватил ее за талию. Обхватил сзади, прижался лбом к спине; Клара чувствовала его за спиной и чуть повернулась, будто всем телом прислушивалась к его мыслям.
— Ну и стервец же ты, — сказала она. — Сам-то понимаешь, какой ты стервец?
Он сцепил пальцы у нее на талии. И лежал совсем тихо. Клара поглядела на свои босые ноги и моргнула, вспомнив, как все это вышло… На ноге между пальцами еще розовело пятнышко, размазанное пятнышко крови — все, что осталось после той пиявки.
— Я на тебе не женюсь, — сказал Лаури. — Ты и сама это знаешь.
— Да ладно.
— Я не думаю о тебе в этом смысле. И ты тоже обо мне так не думай.
— Да ладно.
— Я на десять, даже на одиннадцать лет старше тебя, моя хорошая…
Это прозвучало грустно. Его пальцы мяли ткань ее платья; но платье, верно, так и так пропало. Клара мельком оглядела себя от бедер до кончиков пальцев — сверху вниз, потом снова вверх. И чуть улыбнулась. Хорошо бы глубоко, с наслаждением вздохнуть, да только Лаури слишком крепко ее обнимает.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— У меня, верно, из-за тебя кровь идет.
— Очень больно?
— Да ладно, ничего.
— Нет, правда, тебе очень больно?
Он приподнялся и повернул ее голову к себе. Поцеловал. Клара нетерпеливо дернулась, сделала вид, будто ей противно, тогда он сжал ее голову ладонями и снова поцеловал. Кончиком языка тронул ее губы, и Клара улыбнулась, отвечая на поцелуй. Отстранилась и сказала:
— Прежде ты меня так не целовал. Гляди, поосторожней, а то и правда в меня влюбишься.
— Все может быть, — сказал Лаури.
В Тинтерн они возвращались поздно, в одиннадцатом часу. Волосы у Клары растрепались, лицо осунулось, она совсем выбилась из сил; прислонилась к Лаури, положила голову ему на плечо. И видела — он ведет машину как-то очень осторожно, старательно, будто пьяный, который боится сделать неверный шаг, никогда еще она за ним такого не замечала. Остановился у ее дома и спросил:
— Пойдешь к себе или как? Может, хочешь еще попрощаться?
— Не хочу.
— А может, на несколько дней бросишь магазин и поедешь со мной?
— Да, Лаури!
Она вдруг удивилась, что машина стоит около ее дома, хотя минутой раньше видела, как они подъехали и остановились. Во всех магазинах на главной улице свет уже погас, только аптека была открыта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138