Констанца опасалась этого предмета, и в то же время он восхищал ее. Она не могла понять, извлекает ли его Мальчик из любви к ней, как он утверждал, или же предмет служит инструментом наказания.
По мере того как шли неделя за неделей, Мальчик становился все откровеннее. Теперь они не всегда забирались в темноту шкафа: порой Мальчик вынимал эту штуку, когда фотографировал ее. Он любил, придав Констанце соответствующую позу, заправив пластинку и подготовив камеру, прежде чем сделать снимок, садиться напротив нее с этой штукой в руках.
Он никогда не смотрел ей в лицо, когда делал это. Он любил смотреть в маленькую щелочку между ее бедрами. Констанца терпеть не могла эту часть своего тела, ее тайное место, но Мальчик не отрывал от него глаз и смотрел туда, когда гладил ее, затем он закрывал глаза. Порой он издавал стон, который Констанца ненавидела. Затем ему приходилось идти мыться. Он всегда потом мылся. Мыло, которым он пользовался, пахло гвоздикой.
Наконец, много времени спустя после того, как все началось, Мальчик предложил ей новый вариант. Последняя игра называлась «попасть в пещерку». Ее неизменно приходилось играть одним и тем же способом, в одном и том же положении. Мальчик принимал сидячее положение; Констанца садилась ему на колени, раздвинув ноги. В первый раз Мальчик поцеловал ее в губы, но потом никогда больше этого не делал. Ему не нравилось целоваться в губы – так передаются микробы. Мальчик обхватывал ее руками за талию, поднимая и опуская ее. Когда он попадал в пещерку – он всегда это так и называл «попасть в пещерку» – лицо у него перекашивалось. Эта игра не нравилась Констанце, и она думала, что Мальчику игра тоже не по душе, потому что, стоило ему попасть в пещерку, лицо у него становилось как у раненого. Она не могла понять, почему ему так нравится эта игра, ибо она причиняет неудобства им обоим, но Мальчик никогда не объяснял.
Когда все кончалось, он помогал ей одеться. Он всегда был очень добр и мягок с ней. Он мог поцеловать ее или преподнести какой-нибудь маленький подарок. Однажды он подарил ей колечко с голубым камешком; в другой раз он показал ей ящик в углу комнаты, где под одеяльцем сладко спал маленький трехцветный щенок спаниеля. Получив подарок, она оставляла комнату. Ей приходилось быть очень осторожной, чтобы ее никто не увидел, и в течение долгого времени она никому не попадалась на глаза. Наконец, в один из дней этого долгого жаркого лета, когда уже была объявлена война и Мальчик был на побывке, она все же попалась.
Стояло воскресное утро, и, когда она выбралась на площадку лестницы, Окленд поднимался наверх.
Он остановился. Посмотрел на нее. Констанца знала, что он видит ее насквозь. Он не сказал ей ни слова, а вошел прямо в комнату Мальчика, и, застыв в дальнем конце площадки, она услышала гневные голоса. Что-то произошло: никто ей ничего не объяснил, но посещения комнаты Мальчика прекратились. Не стало больше ни фотографирования, ни игр в прятки или в «пещерку».
Окленд спас ее, и Констанца испытывала к нему благодарность; к тому времени она была уже не ребенком и понимала всю опасность таких игр. Она не пыталась осуждать Мальчика – как ей казалось, он действительно любил ее, – но в то же время он грешил, и порой она думала, что Окленд накажет его.
Это было ее тайной, сказала Констанца, стоя спиной к своему мужу и теребя в руках яркий шарф. Тайной, которой она стыдилась, которая порочила ее.
– Понимаешь? – сказала она. – Вот что со мной делали. Я никогда не смогу этого забыть. Словно вокруг меня нет воздуха, пустота. Я не могу быть, как другие женщины. Мальчик запирал меня в своем шкафу, и я задыхалась там, у меня не оставалось воздуха, чтобы дышать. Это убивало Мальчика, и он убивал меня. Даже сейчас. И ты единственный, кто может освободить меня.
У Констанцы появились слезы при этих словах: одна из ее неожиданных вспышек бурных эмоций. Она закрыла лицо руками.
Штерн, который, храня молчание, все это время сидел, поднялся на ноги. Он не сразу подошел к своей жене, а стал расхаживать по комнате. Когда Констанца посмотрела на него, то увидела, что его лицо бледно от гнева.
– Ему повезло, что он покончил с собой, – сказал Штерн. – Промахнись он, я бы завершил за него эту работу.
Констанца ни на секунду не усомнилась в справедливости слов своего мужа. В его голосе не было возбуждения; он говорил холодно и убежденно. Как и в Шотландии, она уловила в муже способность и готовность переступить через черту. Как и раньше, это восхитило ее: Констанца всегда испытывала тягу к тем, чьи безудержные эмоции позволяли переступать границы так называемого цивилизованного поведения. Особенно она любила такие качества теперь, когда вступила на почву, опасную своей непредсказуемостью, и, может, именно потому, что знала: граница пересечена ее стараниями. Штерн – мститель за нее был куда более опасен, чем любой выдуманный персонаж в романе или пьесе. Он тем более жаждал удовлетворения, что драма происходила в реальной жизни и так сказалась на ее существовании. Слезы ее высохли. Она поежилась. Штерн, который стоял спиной к ней, повернулся.
– Мальчик дал мне слово. В тот день в клубе. Он сказал, что никогда не притрагивался к тебе.
– А чего иного ты ждал от него?! – вскричала Констанца. – Вряд ли он хотел признаваться в этом – и уж меньше всего тебе.
– Я имею в виду выражение, с которым он говорил. И мне казалось, что я его понял…
– Вот и верь ему! – Констанца снова разразилась слезами. – Мужчины всегда так ведут себя. Они скорее поверят слову другого мужчины, чем женщины.
– Нет. Нет. Это не так. Констанца, не плачь. Конечно, я не сомневаюсь в твоих словах. Никто не может рассказать нечто подобное, если только… Иди сюда. – Штерн заключил ее в свои объятия. Он притянул ее к груди, прижал к сердцу. Он начал гладить ей волосы. Он поцеловал ее в лоб. – Констанца, – зашептал он совсем другим голосом, тихим и мягким, – я бы хотел, чтобы ты мне раньше все рассказала. Я бы вел себя совсем по-другому. Теперь я проклинаю себя. Знай, я мог бы… Констанца, когда все это началось?
– В ту ночь, когда умер мой отец… – Констанца прильнула к мужу.
Он перестал гладить ее по голове. Констанца обхватила его руками и прижалась к нему.
– … что вызывает у меня особое чувство вины – понимаешь? Мой отец умирал, а я даже не знала об этом. Я была в другом месте. С Мальчиком. Всю ночь я провела с ним. С того момента, когда уходила комета, и до пяти утра. Я сидела с ним в его комнате, и мы разговаривали. Тогда больше ничего не было, мы только говорили. Но в эту ночь все и началось. Об этом я рассказала Стини сегодня вечером. Больше ни о чем – и ни о том, что было потом. Мы только разговаривали. Я хотела, чтобы Стини понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
По мере того как шли неделя за неделей, Мальчик становился все откровеннее. Теперь они не всегда забирались в темноту шкафа: порой Мальчик вынимал эту штуку, когда фотографировал ее. Он любил, придав Констанце соответствующую позу, заправив пластинку и подготовив камеру, прежде чем сделать снимок, садиться напротив нее с этой штукой в руках.
Он никогда не смотрел ей в лицо, когда делал это. Он любил смотреть в маленькую щелочку между ее бедрами. Констанца терпеть не могла эту часть своего тела, ее тайное место, но Мальчик не отрывал от него глаз и смотрел туда, когда гладил ее, затем он закрывал глаза. Порой он издавал стон, который Констанца ненавидела. Затем ему приходилось идти мыться. Он всегда потом мылся. Мыло, которым он пользовался, пахло гвоздикой.
Наконец, много времени спустя после того, как все началось, Мальчик предложил ей новый вариант. Последняя игра называлась «попасть в пещерку». Ее неизменно приходилось играть одним и тем же способом, в одном и том же положении. Мальчик принимал сидячее положение; Констанца садилась ему на колени, раздвинув ноги. В первый раз Мальчик поцеловал ее в губы, но потом никогда больше этого не делал. Ему не нравилось целоваться в губы – так передаются микробы. Мальчик обхватывал ее руками за талию, поднимая и опуская ее. Когда он попадал в пещерку – он всегда это так и называл «попасть в пещерку» – лицо у него перекашивалось. Эта игра не нравилась Констанце, и она думала, что Мальчику игра тоже не по душе, потому что, стоило ему попасть в пещерку, лицо у него становилось как у раненого. Она не могла понять, почему ему так нравится эта игра, ибо она причиняет неудобства им обоим, но Мальчик никогда не объяснял.
Когда все кончалось, он помогал ей одеться. Он всегда был очень добр и мягок с ней. Он мог поцеловать ее или преподнести какой-нибудь маленький подарок. Однажды он подарил ей колечко с голубым камешком; в другой раз он показал ей ящик в углу комнаты, где под одеяльцем сладко спал маленький трехцветный щенок спаниеля. Получив подарок, она оставляла комнату. Ей приходилось быть очень осторожной, чтобы ее никто не увидел, и в течение долгого времени она никому не попадалась на глаза. Наконец, в один из дней этого долгого жаркого лета, когда уже была объявлена война и Мальчик был на побывке, она все же попалась.
Стояло воскресное утро, и, когда она выбралась на площадку лестницы, Окленд поднимался наверх.
Он остановился. Посмотрел на нее. Констанца знала, что он видит ее насквозь. Он не сказал ей ни слова, а вошел прямо в комнату Мальчика, и, застыв в дальнем конце площадки, она услышала гневные голоса. Что-то произошло: никто ей ничего не объяснил, но посещения комнаты Мальчика прекратились. Не стало больше ни фотографирования, ни игр в прятки или в «пещерку».
Окленд спас ее, и Констанца испытывала к нему благодарность; к тому времени она была уже не ребенком и понимала всю опасность таких игр. Она не пыталась осуждать Мальчика – как ей казалось, он действительно любил ее, – но в то же время он грешил, и порой она думала, что Окленд накажет его.
Это было ее тайной, сказала Констанца, стоя спиной к своему мужу и теребя в руках яркий шарф. Тайной, которой она стыдилась, которая порочила ее.
– Понимаешь? – сказала она. – Вот что со мной делали. Я никогда не смогу этого забыть. Словно вокруг меня нет воздуха, пустота. Я не могу быть, как другие женщины. Мальчик запирал меня в своем шкафу, и я задыхалась там, у меня не оставалось воздуха, чтобы дышать. Это убивало Мальчика, и он убивал меня. Даже сейчас. И ты единственный, кто может освободить меня.
У Констанцы появились слезы при этих словах: одна из ее неожиданных вспышек бурных эмоций. Она закрыла лицо руками.
Штерн, который, храня молчание, все это время сидел, поднялся на ноги. Он не сразу подошел к своей жене, а стал расхаживать по комнате. Когда Констанца посмотрела на него, то увидела, что его лицо бледно от гнева.
– Ему повезло, что он покончил с собой, – сказал Штерн. – Промахнись он, я бы завершил за него эту работу.
Констанца ни на секунду не усомнилась в справедливости слов своего мужа. В его голосе не было возбуждения; он говорил холодно и убежденно. Как и в Шотландии, она уловила в муже способность и готовность переступить через черту. Как и раньше, это восхитило ее: Констанца всегда испытывала тягу к тем, чьи безудержные эмоции позволяли переступать границы так называемого цивилизованного поведения. Особенно она любила такие качества теперь, когда вступила на почву, опасную своей непредсказуемостью, и, может, именно потому, что знала: граница пересечена ее стараниями. Штерн – мститель за нее был куда более опасен, чем любой выдуманный персонаж в романе или пьесе. Он тем более жаждал удовлетворения, что драма происходила в реальной жизни и так сказалась на ее существовании. Слезы ее высохли. Она поежилась. Штерн, который стоял спиной к ней, повернулся.
– Мальчик дал мне слово. В тот день в клубе. Он сказал, что никогда не притрагивался к тебе.
– А чего иного ты ждал от него?! – вскричала Констанца. – Вряд ли он хотел признаваться в этом – и уж меньше всего тебе.
– Я имею в виду выражение, с которым он говорил. И мне казалось, что я его понял…
– Вот и верь ему! – Констанца снова разразилась слезами. – Мужчины всегда так ведут себя. Они скорее поверят слову другого мужчины, чем женщины.
– Нет. Нет. Это не так. Констанца, не плачь. Конечно, я не сомневаюсь в твоих словах. Никто не может рассказать нечто подобное, если только… Иди сюда. – Штерн заключил ее в свои объятия. Он притянул ее к груди, прижал к сердцу. Он начал гладить ей волосы. Он поцеловал ее в лоб. – Констанца, – зашептал он совсем другим голосом, тихим и мягким, – я бы хотел, чтобы ты мне раньше все рассказала. Я бы вел себя совсем по-другому. Теперь я проклинаю себя. Знай, я мог бы… Констанца, когда все это началось?
– В ту ночь, когда умер мой отец… – Констанца прильнула к мужу.
Он перестал гладить ее по голове. Констанца обхватила его руками и прижалась к нему.
– … что вызывает у меня особое чувство вины – понимаешь? Мой отец умирал, а я даже не знала об этом. Я была в другом месте. С Мальчиком. Всю ночь я провела с ним. С того момента, когда уходила комета, и до пяти утра. Я сидела с ним в его комнате, и мы разговаривали. Тогда больше ничего не было, мы только говорили. Но в эту ночь все и началось. Об этом я рассказала Стини сегодня вечером. Больше ни о чем – и ни о том, что было потом. Мы только разговаривали. Я хотела, чтобы Стини понял:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231