– Ничего подобного, – четко сказала она. – Я только что видела ее на лестнице.
– Мама поднималась ко мне, – вмешался Стини. – Она сказала, что уснула и забыла о времени. А теперь она переодевается.
И действительно, выяснилось, что Стини был прав, ибо тут же появилась Гвен, отдохнувшая, спокойная и еще более обаятельная, чем обычно. Она только что причесала волосы и заколола их серебряными гребнями с черепаховыми накладками в высокую прическу; на ней было новое платье с кремовыми брюссельскими кружевами, которые шуршали, когда она двигалась.
Мужчины поднялись, улыбнувшись. Гвен попросила их занять свои места. Сама она устроилась рядом с Мод и взяла чашку чая.
– Вы должны простить меня, – обратилась она к окружающим. – Я буквально провалилась в сон! А теперь вы все должны рассказать мне, как вы провели день. Мод, ты написала письма? Миссис Хьюард-Вест, вы нашли тропку к озеру? Вы должны были там видеть лебедей. Разве они не прелестны? Дентон, дорогой мой, ты оправился от своего приступа мрачности?
Последние слова были сказаны с подчеркнутой нежностью: задавая вопрос, Гвен забрала в ладони руку мужа. Она кокетливо улыбалась. Дентон потрепал ее по руке, погладил и хрипло сказал:
– Совершенно оправился, моя дорогая. Полностью пришел в себя. Я должен принести вам свои извинения. Всем и каждому. Надеюсь, вы простите меня. Я был в таком состоянии… Ну вы знаете, как это бывает. Так переволновался из-за этих чер… этих фазанов.
Раздался гул голосов, полных снисходительности; Мод засмеялась; Мальчик залился пунцовой краской; Эдди Шоукросс отвел глаза. До этой минуты ему не приходило в голову, что дурочка Гвен может оказаться такой неподражаемой актрисой. Открытие отнюдь не обрадовало его; не доставило удовольствия и зрелище общения Гвен с мужем.
Шоукросс вспомнил сцену, которая состоялась полчаса тому назад. Может, он недооценил Гвен? Может, она обвела его вокруг пальца, вырвав эти ужасные, унизительные и совершенно лишние признания? Шоукросс и без того часто впадал в плохое настроение после общения с женщиной: за сексуальным актом, как он выяснил, следовала мрачность и разливавшаяся в душе желчность. И теперь настроение у него отнюдь не улучшилось, причиной чему была то ли уверенность Гвен, то ли тот факт… неопровержимый факт, что, как это часто бывало в Винтеркомбе, его присутствия просто не замечали.
Гости оживленно болтали между собой. Они обсуждали поступки общих друзей, и даже Джарвис включился в эту болтовню – Джарвис, приглашенный по его, Шоукросса, настоянию, чтобы он не был тут единственным отщепенцем! Шоукросс переводил взгляд с одного лица на другое. Как он их всех ненавидит! Как он презирает их всех, с их бессмысленной болтовней, с их неиссякаемыми доходами, с их спокойной уверенностью, что им никогда не придется зарабатывать себе на жизнь поденным трудом. У них были деньги; у Шоукросса таковых не было. Они были хозяевами жизни, а Шоукросс относился к тем, кому они оказывали покровительство. Он знал, что выше их во всех смыслах; тем не менее они смотрели на него сверху вниз, и он это чувствовал. Его остротам они улыбались лишь из вежливости – а он мечет бисер перед свиньями. Они даже изображали внимание, слушая его повествования о литературной жизни Лондона, но Шоукросс понимал, что его истории никого не занимают. Они не знали, что такое быть несостоятельным должником, как наскребать себе на жизнь, выжимая из себя страницы книг, сочиняя статьи. Им не приходилось пресмыкаться перед этими ничтожествами – литературными редакторами, которых Шоукросс презирал до глубины души, потому что знал, что куда лучше мог бы справиться с их работой, если бы только ему предложили. Им не приходилось завоевывать себе репутацию в мире, где неподдельный талант и одаренность постоянно уступали требованиям моды.
Шоукросс знал уровень своего творчества; он знал, сколько пота он пролил над своими тремя романами – это были настоящие романы, ибо Шоукросс мог насыщать жизнью слова, как бы это ни было трудно. Правда, критики придерживались другой точки зрения, но Шоукросс презирал критиков – все они продажные шавки. Но была главная причина: Эдди Шоукросс – выходец из другого мира, чем эти самодовольные болваны, и пропасть, что зияет между ними, пересечь невозможно – разве что в постели, где он чувствует себя хозяином положения.
Он вглядывался в лица окружающих и чувствовал, как в душе нарастает знакомый прилив едкого раздражения. Он испытывал желание унизить их. Ему захотелось выложить им прямо в физиономии, что они собой представляют: дегенераты, обыватели и паразиты.
Он обвел взглядом оживленный круг гостей: Дентон, этот рогоносец; толстый глупый Фредди; Мальчик, который, несмотря на свое приятное имя, никак не может повзрослеть и остается нудным непроходимым болваном; сестричка Мод со своим распутным князьком и со своими драгоценностями; Джейн Канингхэм, которой явно уготована судьба старой девы; Окленд Кавендиш, которого Шоукросс ненавидел больше всего, ибо Окленд был умен, холоден и сообразителен, и он был единственным среди всех, кто и не собирался скрывать своего презрения.
Да, он испытывает желание унизить всех собравшихся, но у него хватит благоразумия не делать этого. Придет время, сказал себе Шоукросс, а пока можно использовать их поместья, их беспечность, их богатство, их приемы и даже их покровительство. С мстительным чувством, захватившим его с головой, Шоукросс разглядывал собравшихся; он яростно вцепился зубами в сандвич с сыром, отвел глаза в сторону и уловил взгляд своей дочери Констанцы. Как и обычно, она наблюдала за ним. Она сидела рядом со Стини, кроша в пальцах пирожное. На Стини были чистенькие вельветовые бриджи; Констанца, как отметил Шоукросс, была вся испачкана. Волосы у нее сбились; платье, разорвавшееся по шву, было в пятнах грязи; она не помыла руки, и Шоукроссу бросилось в глаза, что под ногтями у нее залегли черные каемки.
Он не выдержал; если он не может выдать гостям Гвен, что он о них думает, то займется Констанцей, ребенком, которого он никогда не хотел, который связывает его по рукам и ногам, ребенком, который постоянно вводит его в расходы. У общения с Констанцей были свои преимущества, основным из которых было то, что она не могла возразить.
– Констанца, дорогая моя, – наклонился к ней Шоукросс, мягко и доброжелательно обращаясь к дочери.
Констанца, которая знала этот тон и боялась его, мигнула.
– Констанца, я знаю, тебе нравится изображать из себя цыганочку, но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко? Мы тут не среди жестянщиков, мы в Винтеркомбе, и я склонен думать, что, прежде чем почтить нас своим присутствием за чаем, тебе стоило бы помыться и переодеться…
Когда Шоукросс начал свою речь, вокруг стояла болтовня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231