Это цитата, подумала я, и очень знакомая, но не могла вспомнить откуда. Я просто отнесла стопку в библиотеку. Я избегала заходить туда; я опасалась черных блокнотов. На первых порах это было нетрудно – Винтеркомб требовал внимания.
«Винтеркомб нуждается в срочном ремонте, его нельзя оставлять в столь запущенном состоянии на очередную зиму», – к такому выводу я пришла. В нем заключалась не вся правда: истина таилась в том, что после стольких лет отсутствия меня тянуло в свой дом.
С воспоминаниями нельзя шутить – это я почувствовала. Я хотела, чтобы Винтеркомб оставался домом моего детства, домом, который я так любила в промежутке между двумя войнами. Даже когда в нем поселился Стини, я неохотно посещала его. В те годы, что я жила в Америке, избегать встреч с Винтеркомбом было несложно. И я продолжала не бывать в нем даже по возвращении, что тоже оказалось довольно просто – я купила квартиру в Лондоне, хотя и проводила в ней времени меньше, чем в гостиницах. Если Стини продолжал настойчиво приглашать меня – а на первых порах так он и делал, – я всегда могла отговориться обилием работы. До тех месяцев, когда он серьезно заболел, я бывала в доме не больше трех или четырех раз. И никогда не оставалась под его крышей на ночь. Он пугал меня, и я боялась увидеть изменения, которые накладывало на него время. А вот сейчас он звал меня к себе.
Все дело в том, убеждала я себя, что Винтеркомб необходимо продать. Но до того, как он будет продан, до того, как я позвоню «Сотби» или «Кристи», чтобы выставить на аукцион его содержимое, я должна привести его в порядок и сама во всем разобраться. Я не хотела, чтобы бесстрастные руки аукционера или оценщика рылись в сундуках и коробках, рассматривая старые одежды, игрушки, бумаги, фотографии, письма. Эта печальная обязанность, с которой знаком каждый человек, достигший середины жизни, теперь предстояла мне. Здесь было прошлое и мое, и моей семьи: только я могла решить, что выбрасывать, а что сохранить.
Я дала себе на это месяц. Но, едва явившись, сразу же поняла, что месяца явно не хватит: после Стини в Винтеркомбе воцарился сущий хаос.
В течение тех лет, когда удача покинула его и он жил здесь, многие комнаты оставались закрытыми. В те месяцы, что он болел, у меня не хватало духа заглядывать в них. Теперь, когда в дом вернулась владелица, когда комнаты были открыты, окна распахнуты, ящики комодов выдвинуты, я во всей красе увидела оставшийся хаос.
Сначала я было подумала, что тут сказалась просто безалаберность Стини. Затем, по мере того как шло время, я изменила точку зрения. Я поняла, чем занимался Стини: он что-то искал. Искал с растущим нетерпением, переходя из комнаты в комнату, открывая стол здесь, ящик – тут, вываливая их содержимое и двигаясь дальше. Стини повсюду оставлял следы, но понять, к чему они вели, было невозможно.
В старом заброшенном бальном зале, где когда-то я танцевала с Францем Якобом, я нашла коробку с платьями моей бабушки. Еще одно, наполовину вынутое из упаковки, лежало в той комнате, которая всегда носила название «Королевской спальни», и еще одно, с корсетом из китового уса, висело в гардеробе.
В ванной оказался набор для крикета, собрание точенных молью мягких игрушек и лошадка. Часть некогда пышного обеденного сервиза стояла в буфете, а остальное было сложено под бильярдным столом. И бумаги… Они были повсюду, говоря о прошлом семьи, которого я никогда не знала. Любовные письма моего дедушки к бабушке, письма, которые слали домой из окопов ее сыновья, старые счета, театральные программки, детские рисунки, альбомы с фотографиями, конвертики с детскими локонами, моментальные снимки охотничьих выездов за фазанами. Чертежи сиротского приюта, который так и не был построен, наброски выступлений в палате лордов. Газетные вырезки, фотографии давно умерших собак, любимых пони, неизвестных женщин в огромных шляпах или неизвестных молодых людей с усами, играющих в теннис или позирующих на ступеньках портика в военной форме времен первой мировой войны.
В этом бумажном сумбуре я нашла сокровища и для себя: дневник своей матери, о существовании которого никогда не подозревала, письма, которые задолго до моего рождения слал ей отец. Я рассматривала их с радостью и смущением, терзаясь между желанием прочесть их и сомнением, имею ли я на это право. Я чувствовала, что словно вторгаюсь в чужой мир, и – что только усиливало мое смущение – я, конечно же, была не первой, кто вторгался сюда. Стини уже рылся там, где я сейчас проводила поиски. Письма были свалены в кучу, конверты порваны, дневники открыты и отброшены, словно бы Стини настойчиво искал что-то, терпел неудачу и приходил в крайнее раздражение. На ум мне пришло грязное подозрение. Не те ли блокноты искал мой дядя, что сейчас стопкой лежат внизу в библиотеке?
В течение дня в окружении массы забот, когда сияло солнце и всегда находилось чем заняться, нетрудно было отбросить эти подозрения. Куда тяжелее становилось с приходом сумерек. Я была дома одна, и присутствие блокнотов угнетало меня. Я заходила в библиотеку, смотрела на них и… уходила.
На третий вечер, по-прежнему испытывая искушение и не в силах справиться с ним, я позвонила в Лондон Векстону.
– Векстон, – обратилась я, когда мы кончили обмен привычными любезностями. – Могу я спросить вас об одной цитате? Она мучит меня вот уже несколько недель. Я слышала, но никак не могу вспомнить, откуда она…
– Конечно, – Векстон, похоже, развеселился. – Считай, что я самый лучший словарь. Можешь испытать.
– «И я на свист к тебе приду». Чьи это стихи, Векстон?
Векстон хмыкнул.
– Это не стихи, и фраза к тому же не точна. «О, свистни, и я явлюсь к тебе, друг мой». Это название рассказа М.-Р. Джеймса – прошу не путать с Генри Джеймсом. Этот Джеймс – лингвист и ученый. Это название одного из самых неприятных его сочинений.
– Неприятных?
– Истории с призраками, вот он о чем писал. Мороз драл по коже. Если ты наткнешься на него, не вздумай читать. Во всяком случае, если ты одна ночью.
– Понимаю. – Я помолчала. – Векстон, вы можете припомнить, о чем эта история?
– Конечно, – весело ответил Векстон. – Наверно, самая известная из всего, что он написал. Но я не хотел бы излагать тебе сюжет, если ты собираешься читать ее. Я не хочу портить впечатление от…
– Только суть, Векстон, этого хватит…
– Ну, – ответил Векстон, – там идет речь о преследовании.
Этот разговор воодушевил меня. Констанца не была любительницей чтения. В самом деле, не припоминаю, чтобы она хоть раз закончила начатую книгу, но Констанца обожала одалживать книги и копаться в них. Если она выбрала эту цитату, предполагая, что я сразу же узнаю ее, то сделала это сознательно. Еще одна штучка в той игре в прятки, что она вела со мной, или же это игра в кошки-мышки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
«Винтеркомб нуждается в срочном ремонте, его нельзя оставлять в столь запущенном состоянии на очередную зиму», – к такому выводу я пришла. В нем заключалась не вся правда: истина таилась в том, что после стольких лет отсутствия меня тянуло в свой дом.
С воспоминаниями нельзя шутить – это я почувствовала. Я хотела, чтобы Винтеркомб оставался домом моего детства, домом, который я так любила в промежутке между двумя войнами. Даже когда в нем поселился Стини, я неохотно посещала его. В те годы, что я жила в Америке, избегать встреч с Винтеркомбом было несложно. И я продолжала не бывать в нем даже по возвращении, что тоже оказалось довольно просто – я купила квартиру в Лондоне, хотя и проводила в ней времени меньше, чем в гостиницах. Если Стини продолжал настойчиво приглашать меня – а на первых порах так он и делал, – я всегда могла отговориться обилием работы. До тех месяцев, когда он серьезно заболел, я бывала в доме не больше трех или четырех раз. И никогда не оставалась под его крышей на ночь. Он пугал меня, и я боялась увидеть изменения, которые накладывало на него время. А вот сейчас он звал меня к себе.
Все дело в том, убеждала я себя, что Винтеркомб необходимо продать. Но до того, как он будет продан, до того, как я позвоню «Сотби» или «Кристи», чтобы выставить на аукцион его содержимое, я должна привести его в порядок и сама во всем разобраться. Я не хотела, чтобы бесстрастные руки аукционера или оценщика рылись в сундуках и коробках, рассматривая старые одежды, игрушки, бумаги, фотографии, письма. Эта печальная обязанность, с которой знаком каждый человек, достигший середины жизни, теперь предстояла мне. Здесь было прошлое и мое, и моей семьи: только я могла решить, что выбрасывать, а что сохранить.
Я дала себе на это месяц. Но, едва явившись, сразу же поняла, что месяца явно не хватит: после Стини в Винтеркомбе воцарился сущий хаос.
В течение тех лет, когда удача покинула его и он жил здесь, многие комнаты оставались закрытыми. В те месяцы, что он болел, у меня не хватало духа заглядывать в них. Теперь, когда в дом вернулась владелица, когда комнаты были открыты, окна распахнуты, ящики комодов выдвинуты, я во всей красе увидела оставшийся хаос.
Сначала я было подумала, что тут сказалась просто безалаберность Стини. Затем, по мере того как шло время, я изменила точку зрения. Я поняла, чем занимался Стини: он что-то искал. Искал с растущим нетерпением, переходя из комнаты в комнату, открывая стол здесь, ящик – тут, вываливая их содержимое и двигаясь дальше. Стини повсюду оставлял следы, но понять, к чему они вели, было невозможно.
В старом заброшенном бальном зале, где когда-то я танцевала с Францем Якобом, я нашла коробку с платьями моей бабушки. Еще одно, наполовину вынутое из упаковки, лежало в той комнате, которая всегда носила название «Королевской спальни», и еще одно, с корсетом из китового уса, висело в гардеробе.
В ванной оказался набор для крикета, собрание точенных молью мягких игрушек и лошадка. Часть некогда пышного обеденного сервиза стояла в буфете, а остальное было сложено под бильярдным столом. И бумаги… Они были повсюду, говоря о прошлом семьи, которого я никогда не знала. Любовные письма моего дедушки к бабушке, письма, которые слали домой из окопов ее сыновья, старые счета, театральные программки, детские рисунки, альбомы с фотографиями, конвертики с детскими локонами, моментальные снимки охотничьих выездов за фазанами. Чертежи сиротского приюта, который так и не был построен, наброски выступлений в палате лордов. Газетные вырезки, фотографии давно умерших собак, любимых пони, неизвестных женщин в огромных шляпах или неизвестных молодых людей с усами, играющих в теннис или позирующих на ступеньках портика в военной форме времен первой мировой войны.
В этом бумажном сумбуре я нашла сокровища и для себя: дневник своей матери, о существовании которого никогда не подозревала, письма, которые задолго до моего рождения слал ей отец. Я рассматривала их с радостью и смущением, терзаясь между желанием прочесть их и сомнением, имею ли я на это право. Я чувствовала, что словно вторгаюсь в чужой мир, и – что только усиливало мое смущение – я, конечно же, была не первой, кто вторгался сюда. Стини уже рылся там, где я сейчас проводила поиски. Письма были свалены в кучу, конверты порваны, дневники открыты и отброшены, словно бы Стини настойчиво искал что-то, терпел неудачу и приходил в крайнее раздражение. На ум мне пришло грязное подозрение. Не те ли блокноты искал мой дядя, что сейчас стопкой лежат внизу в библиотеке?
В течение дня в окружении массы забот, когда сияло солнце и всегда находилось чем заняться, нетрудно было отбросить эти подозрения. Куда тяжелее становилось с приходом сумерек. Я была дома одна, и присутствие блокнотов угнетало меня. Я заходила в библиотеку, смотрела на них и… уходила.
На третий вечер, по-прежнему испытывая искушение и не в силах справиться с ним, я позвонила в Лондон Векстону.
– Векстон, – обратилась я, когда мы кончили обмен привычными любезностями. – Могу я спросить вас об одной цитате? Она мучит меня вот уже несколько недель. Я слышала, но никак не могу вспомнить, откуда она…
– Конечно, – Векстон, похоже, развеселился. – Считай, что я самый лучший словарь. Можешь испытать.
– «И я на свист к тебе приду». Чьи это стихи, Векстон?
Векстон хмыкнул.
– Это не стихи, и фраза к тому же не точна. «О, свистни, и я явлюсь к тебе, друг мой». Это название рассказа М.-Р. Джеймса – прошу не путать с Генри Джеймсом. Этот Джеймс – лингвист и ученый. Это название одного из самых неприятных его сочинений.
– Неприятных?
– Истории с призраками, вот он о чем писал. Мороз драл по коже. Если ты наткнешься на него, не вздумай читать. Во всяком случае, если ты одна ночью.
– Понимаю. – Я помолчала. – Векстон, вы можете припомнить, о чем эта история?
– Конечно, – весело ответил Векстон. – Наверно, самая известная из всего, что он написал. Но я не хотел бы излагать тебе сюжет, если ты собираешься читать ее. Я не хочу портить впечатление от…
– Только суть, Векстон, этого хватит…
– Ну, – ответил Векстон, – там идет речь о преследовании.
Этот разговор воодушевил меня. Констанца не была любительницей чтения. В самом деле, не припоминаю, чтобы она хоть раз закончила начатую книгу, но Констанца обожала одалживать книги и копаться в них. Если она выбрала эту цитату, предполагая, что я сразу же узнаю ее, то сделала это сознательно. Еще одна штучка в той игре в прятки, что она вела со мной, или же это игра в кошки-мышки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231