Лицо его было бледным, пальто промокло, а по лицу текли струйки дождя. Он выглядел усталым, напряженным, куда старше, чем я его запомнила. Чувствовалось, что он пережил какие-то борения. В первый раз я увидела и поняла, насколько он горд и что именно гордость мешает ему говорить.
– Я хотел поблагодарить вас, – продолжил он. – За то, что вы находите время приезжать сюда. Общаться с Розой. Ей очень трудно…
– Роза моя приятельница. Конечно, я приезжаю к ней. Вы не должны благодарить меня, Френк.
– Я… я недооценивал вас. – Он внезапно гневно взмахнул рукой. – Когда я в последний раз видел вас… в Венеции. Да и в другие времена, я неправильно оценивал вас. Слишком торопливо. Я был высокомерен. Это моя ошибка.
Признание в своих слабостях, чувствовалось, далось ему нелегко. Сердясь на самого себя, он неожиданно замолчал и смущенно отвел глаза.
– У вас нет необходимости объяснять. Все это не важно. Это было так давно.
– Я знаю. Вы думаете, что я не догадываюсь? Я могу точно сказать, как давно это было. Сколько прошло месяцев, дней, часов…
– Френк… Относительно Венеции… Вы не должны ни в чем извиняться. В вашем положении я бы поступила точно так же. У вас были основания. Конрад Виккерс. Констанца. Как они вели себя по отношению к Розе.
– Дело было не только в них.
Я смущенно взглянула на него. Внезапно в его голосе появилась четкость и твердость. Он сосредоточился и посмотрел мне прямо в глаза.
– Не в них?
– Нет. Дело было не в них.
Наступило молчание. Мы смотрели друг на друга. Он поднял руку и легким беглым движением коснулся моего лица. Я ощутила тепло его ладони, влагу дождевых капель на ней. Предполагаю, именно тогда я и поняла: пусть даже до того, как мы простились, почти ничего не было сказано, я согласна встретиться в Нью-Хейвене.
* * *
Лекция Векстона прошла отлично. Он стоял на кафедре, ссутулясь над микрофоном, как большой орел. Он щурился на свет софитов, и казалось, что он одновременно и близорук, и дальнозорок. Он говорил о времени и о тех изменениях, что оно несет. В заключение он стал читать стихи, включив несколько и своих. Он закончил одним из сонетов из цикла «Снаряды», написанного во время первой мировой войны, посвященного тому юноше, которым когда-то был Стини.
Доктор Джерард сидел за несколько рядов перед нами. Стини расположился рядом со мной. Он беззвучно заливался слезами. Когда лекция кончилась и раздались аплодисменты, он взял меня за руку.
– Я был другим, ты же знаешь, – зашептал он. – Я в самом деле был не таким.
– Я знаю, Стини.
– Я не всегда был старым распутником. В свое время я что-то собой представлял. У меня была масса энергии. Огромное количество. Затем она ушла. Я распылил ее. Векстон мог бы остановить меня, если бы я ему позволил. Но я этого не дал ему сделать. И теперь, конечно, слишком поздно.
– Стини, это не так. Ты изменился один раз; ты можешь снова измениться.
– Нет, не смогу. Со мной покончено. Лишь бы с тобой этого не случилось, Викки. Это ужасно. – Стини шумно высморкался в шелковый носовой платок. Он вытер глаза. – Это была ошибка Виккерса.
Стини вроде оправился. Встав, он стал подчеркнуто громко хлопать в ладоши и кричать «браво».
После этого состоялся прием и обед, на котором Стини тихо напился.
– Надрался, – объявил он, когда мы наконец покинули обед. – Надрался вдребезги.
Его покачивало из стороны в сторону. Перед нами прихрамывал Векстон рядом с Френком Джерардом, нашим хозяином на остаток вечера, который шел упругим решительным шагом. Мы миновали здание колледжа серого камня, со стенами, увитыми плющом. Стини, на которого не произвело впечатление сходство с Оксфордом или Кембриджем, сказал, что это неестественно.
– Как декорации. И слишком доподлинные.
В комнате Френка Джерарда, выходившей на двор колледжа, царил беспорядок. Она была полна книг. На стуле стоял микроскоп. Векстон, которому обстановка напоминала его собственную комнату, с удовольствием озирался. Я с испугом посмотрела на Стини: его лицо обрело зеленоватый оттенок.
Я не осмеливалась взглянуть на Френка Джерарда, который, решившись пригласить нас, может, уже сожалел о своем поступке. Когда я утихомирила Стини, бесцеремонно пихнув его в кресло, то рискнула бросить на него взгляд. Френк Джерард переводил глаза с лица на лицо: досточтимый поэт, пожилой повеса, который не держит алкоголь, и я. Лицо его не отражало никаких эмоций, хотя мне показалось, что я уловила веселую искорку в глазах, когда Стини попытался затянуть песню и мне пришлось снова его утихомиривать.
Была сделана попытка завязать какой-то разговор, но в этот момент Стини погрузился в сон, о чем дал знать храпом. Может, чувствуя подспудное напряжение в помещении, может, посочувствовав Френку Джерарду, которому нелегко было говорить на бессвязные темы, Векстон, заметив шахматную доску с расставленными фигурами, предложил Френку сгонять партию.
Похоже, в первый раз Френк не услышал сделанного ему предложения. До него дошло лишь во второй. Он спросил, не против ли я. Когда я сказала «нет, не против», он стал носиться по комнате, вспомнив, что никому не предложил выпить, и исправляя свою ошибку. Видно было, что он растерян. Векстон потом сказал, что он налил чистый джин. Мне досталось виски с тоником.
Партия началась. Я сидела и наблюдала за ними. Воцарилось молчание; я была рада ему. Но события этого вечера не оставляли меня в покое. Я ждала, что ко мне придет спокойствие, кроме того, я предполагала, что Векстон быстро выиграет.
Я не очень разбиралась в шахматах и не могла уверенно судить, как идет игра. И тогда, поскольку на меня никто не обращал внимания, я стала рассматривать Френка Джерарда.
Я остановила взгляд на его лице. То ли раньше я была слепа, то ли ничего не могла прочесть. Если раньше я считала его мрачным и замкнутым, теперь я увидела человека, чье лицо говорило о силе и мягкости характера. И если раньше я отмечала его недостатки, то теперь увидела достоинства: ум, верность, юмор, решительность.
Минуты шли одна за другой, я слышала тиканье часов, стоящих на каминной доске. Медленно прошло полчаса, и мне нравилось неторопливое течение времени. Я сидела, испытывая странное ощущение, когда время продолжало идти и как бы остановилось. Воздух был полон оживления; молекулы его носились взад и вперед. Они кружили нас. У меня все плыло перед глазами.
Похоже, Френк Джерард тоже чувствовал нечто подобное. Но как бы там ни было, это не сказывалось на его шахматном таланте; он продолжал делать ходы быстро и решительно. Тем не менее он был возбужден, как и я. Я понимала это кончиками нервов, а потом из-за некоего его странного поступка.
Он не поднимал глаз от доски – шла игра, и был его ход. Он играл белыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231